|
|
|
|
|
Очерки - - Я весь отдался северу. (текст не вычитан)Приключения >> Сказки >> Сказки >> Степан Писахов >> Очерки Читать целиком Степан Писахов. Я весь отдался северу
ОЧЕРКИ
Странички из дневника
Яркий звонкий юг мне кажется праздником шумным -- ярмаркой
с плясками, выкриками -- звонкий праздник! Север (Арктика) --
строгий, светлый огромнейший кафедрал. Простор напоен стройным
песнопением. Свет полный, без теней. Мир только что создан. Для
меня Арктика -- утро Земли. Жизнь на Земле только что
начинается. Там теряется мысль о благах обычных, так
загораживающих наше мышление. Если в Арктике быть одному и
далеко от жилья -- хорошо слушать святую тишину. Незакатное
солнце наполняет светом радости.
Север своей красотой венчает земной шар... Для знакомства
с югом дважды был в Египте (1905-- 19@? гг.), был в Греции, в
Италии, был в Самарканде. Хотел побывать в Индии, Китае, но
солнце слишком жгло.
2зг"
На Севере лучи солнца более косые, спектр лучей более
многогранен. В летние солнечные ночи солйце не просто светит,
солнце поет! В зимнюю пору Север богат серебристыми жемчужными
тонами.
В Риме меня просили научить серебристым тонам. Я ответил:
"Это дает Север..."
В своих картинах я весь отдался Северу. Я здесь родился и
вырос. Пока не был на юге, я вместе со всеми твердил о "сером
севере", о "солнечном юге" и другую такую же чепуху. В 1905
году попал на юг. Проехал до Египта. По пути останавливался в
Константинополе, Бейруте. С этюдником бродил по Палестине. Был
в Италии, в Греции. Но, вероятно, это не то, что меня могло
увлечь.
Красиво на юге, но я его не чувствовал, смотрел, как на
декорации. Как на что-то ненастоящее. Через три месяца стал
скучать, а через пять месяцев я был болен ужасной болезнью --
тоской по родине.
Из Каира я торопился домой -- к солнцу, к светлым летним
ночам. Увидел березки, родные сосны. Я понял, что для меня
тоненькая березка, сосна, искривленная бурями, ближе, дороже и
во много раз красивее всех садов юга...
НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ . Из записок художника
Первый раз я ехал на Новую Землю в 1905 году на пароходе
"Великий князь Владимир". В первом классе было только два
пассажира -- правитель канцелярии губернатора и я. Это
единственная поездка на Новую Землю, когда на пароходе были
свободные места. Вышлщь-на Каяин Нос. Буря будто ждала нас.
Тишина тые на мохнатых стебельках, встречались и на мысе
Желания
Выгрузка и погрузка шли своим чередом. Губернаторский
чиновник, весь перепачканный, вылез из-под дома. -- Что вы там
делали?
-- Идолов искал. Обещал архиерею привезти. Не могу найти,
а есть, знаю, что есть...
Идолы были. Мне их показали -- замазанных салом,
закопченных.
-- Где вы их прятали? Чиновник все перерыл, всюду лазил.
-- Под собакой со щенятами. Собака чиновников-начальников
не подпустит,-- отвечали мне ненцы.
Третья остановка -- Маточкин Шар. Горы Три Брата закрыты
тяжелыми снежными тучами. Пила-гора стояла свободная. Белая
полоска, как тропинка, шла по уступам хребта горы. По этой
тропе легко подняться до вершины. На полдороге была небольшая
туча, -- прошел как через холодный туман. Низко идущие тучи
местами закрывали землю и море.
Бывая на юге, я нередко слышал восклицания: "Ах, как
красиво!" Красота Новой Земли иная. Сады на берегах
Средиземного моря, ботанический сад в Каире -- это казалось
звучным, нарядным, как карусель пестрая с шарманкой.
Об Арктике кто-то хорошо сказал: -- Кто побывал в Арктике,
тот становится подобен стрелке компаса -- всегда поворачивается
к Северу.
Белого моря оказалась затишьем. За Каниным Носом море
сделало "заготовку" и рвануло ветром, ревом. Пароход кидался,
пытался опрокинуться.
В те годы были три становища, куда заходил пароход:
Белушья Губа, Малые Кармакулы и Маточкин Шар. Были промысловые
избушки в разных местах и на Карской стороне. Пришлось видеть
избушки-вежи. Часто это было подобие шалаша из леса-плавника и
старых оленьих шкур. В такую избушку забирались только спать
или переждать непогодь.
Белушья Губа.
С берега послышалась ружейная стрельба и ударила пушка.
Это приветствовали наш пароход.
По берегу носились собаки, подбегали к воде, входили на
шаг-два в воду и лаяли разноголосно, звонко. Собаки, приехавшие
из Архангельска, отвечали лаем с взвизги-ванием...
"Владимир" отгремел якорем, прогудел свистком и стоял в
тихой бухте. С берега торопились гости...
Спокойные линии невысоких гор, редкие пятна снега.
Несколько серых домиков, чумы. У самого берега склад.
Захотелось идти по этой земле и послушать тишину...
В Белушьей Губе я впервые увидел ползучие деревья. Ива в
местах, защищенных от холодного ветра, подымает ветки. Ствол
ивы плотно прижат к земле.
Я видел много цветов -- ярких, пахучих. Их век короток,
как коротко и лето за Полярным кругом. Но цветы успевают
вырасти, расцвесть, дать семена.
На Карской стороне льды надвинулись на берег, а на берегу,
почти рядом со льдами, крупные белые ромашки с оранжевыми
серединами. Полярные маки, бледно-жел-
На лето в 1905 году я остался в Кармакулах. Промышленники
ушли на промысел. В становище остались старики да ребята.
Первой гостьей ко мне пришла старуха Маланья. В нарядной
панице из белых камусов, расцвеченной полосками цветного сукна,
Маланья села на пол у самой двери. -- Здравствуй, художник!
-- Здравствуй, Маланья! Проходи, сядь к столу. Маланья,
медленно раскачиваясь, затянула что-то мало похожее на песню.
-- Аа... ааа.„ аа...
-- Маланья, тебе нездоровится? У тебя живот болит? -- Что
ты! Я здорова. Я пою. -- Пой, пой, я послушаю. -- А ты что не
спросил, что я пою? - Скажи, пожалуйста, Маланья, о чем ты
поешь? -- Я, Маланья, к художнику в гости пришла. Художник мне
чарку нальет. Я выпью, мне весело станет... -- У меня другая
песня есть,-- отвечаю я гостье. -- Какая у тебя песня? Подражая
пенью Маланьи, я запел: -- Ко мне Маланья в гости пришла. У
меня самовар кипит. Я заварю чай, буду гостью чаем угощать. Чай
с сахаром, с вареньем, с сухарями, с конфетами, а водки у меня
нет... -- Худа у тебя песня.
Обиженная гостья перевалилась через порог и колыхаясь,
пошла домой. На мой зов не отозвалась.
Пришел старик Прокопий, муж Маланьи. От чаю отказался.
Долго сидел молча, ждал от меня другого угощенья. Не вытерпел
-- заговорил: -- Ты что не наливаешь-то? -- У меня водки нет.
-- Ну как так нет? У нас таких людей не бывало, приезжих.
С Большой Земли с водкой приезжают. Налей, я что хоть дам. Все
нутро в огне. -- Понимаю, да нет у меня водки. -- Налей стакан.
Я тебе песца дам. Шкуру медведя дам, гольцов дам, денег дам.
Старик достал золотую монету, протягивает мне. -- Возьми,
только налей стакан. -- Нет у меня водки. Сам не пью и не взял
с собой. Обиделся старик, поднялся и ушел не прощаясь. Дня
через три я пришел к старикам. Мне хотелось побывать на птичьем
базаре.
Прокопий уже поправился после похмелья. Лечился кислой
капустой. Посмотрел хитро и спросил: -- А ты что заплатишь?
Все, что у меня было, мало могло соблазнить старика. Были
у меня деньги -- пять серебряных рублей. Я не собирался
что-либо покупать на Новой Земле. Решил отдать три рубля. Два
останутся на питание в дороге до Архангельска.
Достал три рубля, протянул Прокопию. -- Вот возьми деньги
и свези меня. Взял старик монеты, положил в рот, причмокнул и
вынул. -- Не сладко. Положил монеты на колено. -- Не тепло.
Прокопий сел на три серебряных рубля, поуминался на стуле.
-- Не мягко. На что мне они? Возьми себе. А на птичий
базар я и так свезу.
Явилась мысль -- если бы серебряных рублей у меня было
много, очень много, я был бы только сторожем: ни сесть, ни
съесть, ни одеться, ни укрыться.
Через два года я второй раз приехал на Новую Землю. Старик
Прокопий, здороваясь, погладил меня по лицу. В этом была
большая ласка, выражение большой радости,-- во мне не было
протеста. Старик говорил:
-- Не только сердце обрадовалось, глазам весело, что ты
приехал.
Мне подарили тобоки (полупимы),--их приготовили, чтобы
послать мне в Архангельск. -- За что подарок мне? И за что так
встречаете? -- За то, что ты не винопродавец...
На птичий базар я попал. Для этого не понадобилось ни
денег, ни водки. Непуганые птицы не понимали опасности,
спокойно сидели на гнездах. Я протянул руку. Гагарка не
улетела, она прижалась к руке.
Я не охотник. Успехи моих спутников, бивших птиц на корм
собакам, меня не радовали.
На одном птичьем базаре я видел полярную сову. Сова
медленно рвала гагарку. Остальные спокойно сидели на гнездах:
их много, и опасность быть съеденными не очень велика.
Много раз пришлось побывать на Новой Земле с 1905 года до
1945 года. На птичий базар больше не ездил. Если бы можно было
побыть на острове среди птиц без охотни ков, без сборщиков яиц!
травы Цветы и травы засветились, как самоцветы. Свет над
ними переливался широкими розовыми радугами И тишина казалась
светящейся, как все кругом.
На крутом берегу над морем сидел молодой ненец и что-то
пел. Ненец слышал, что я подхожу, но не обернулся, не перестал
петь. Он мне доверял. Я сел рядом. Море перед нами золотилось
переливчато.
Песня ненца не мешала тишине, казалось -- свет и в песне.
Я долго слушал и спросил: -- Скажи, о чем ты поешь? - Так,
пою о том, что вижу. -- Скажи мне русскими словами, о чем
поешь! -- Ладно, скажу, слушай.
Ненец запел русскими словами. Его пенье не мешало светлой
тишине. Ненец пел:
Вышел я ночью на гору Смотрю на солнце и на море. А солнце
смотрит на море и на меня И хорошо нам втроем' Солнцу, морю и
мне.
Солнце заметно поднялось над морем - новый день.
Я тихо поднялся. Ненец пел по-своему, Когда я ушел далеко,
и ненец не мог меня повторил его песню:
Хорошо нам втроем' Солнцу, морю и мне!
- начинался
по-ненецки. слышать, я
В полночь солнце было близко к воде. Солнечные лучи
пробежали по самой земле, пронизали стебельки цветов и
Под горой у берега припай льда. С припая выполоскал белье.
Вода чистая, прозрачная, на дне видны все камешки. Рейкой
смерил глубину - глубина подходящая, немного не до плеч. Снял
шубу, стоя на шубе разделся и в воду
Ледяные стрелки верхнего слоя пресной воды разбежались в
стороны. Казалось, ледяные иглы вонзились в меня Я нырнул и
подождал, чтобы вода надо мной успокоилась.
Выбрался на лед. Надо было размахивать руками, бегать.
Чуть согрелся, надел валенки, шубу накинул на голое тело.
Остальную одежду и выполосканное белье схватил охапкой и --
домой. Самовар уже кипел. Напился чаю и спать. Утром открываю
глаза. Около меня стоит старик. Озабоченно спрашивает: --
Болен? -- Болен. -- Что чувствуешь? -- Есть хочу.
Два с половиной месяца почти ежедневно купался. Пропускал
дни больших ветров. Первый снег не мешал купанью.
В 1913 году в журнале "Аргус" помещена моя фото графия. Я
сижу на льдине, и подпись: "Художник IV. нагуливает здоровье".
В первые дни я собрался идти подальше от становища.
Увидела Маланья, заколыхалась, заторопилась, догнала. -- Ты
куда пошел? -- На Чум-гору.
Посмотрела Маланья на мои ноги -- я был в ботинках --
Обратно как пойдешь? Боком перекатывать себя будешь? -- Маланья
объяснила, что на острых камнях ботинки скоро порвутся. -- Я
тебе пимы принесу.
Подождал. Маланья принесла новые пимы из нерпы с подошвой
из морского зайца.
-- Одень. В этих пимах и по камешкам хорошо, и по воде
можно ходить. А сколько стоят пимы?
-- Полтора рубля.
Мне это показалось дешево. Удивление вылилось вопросом: -
Оба?
Маланья засмеялась долгим смехом, даже села на землю.
Отмахиваясь руками, раскачивалась. И сквозь смех сказада-
-- Нет, один пим! Один ты оденешь, один пим я одену. Ты
шагнешь ногой, и я шагну ногой Так и пойдем.
Посмеялась Маланья и рассказала старинную ненецкую сказку
о людях с одной ногой, которые могут ходить только обнявшись
-- Там живут любя друг друга. Там нет злобы. Там не
обманывают,-- закончила Маланья и замолчала, задумалась,
засмотрелась в даль рассказанной сказки. Долго молчала Маланья.
Собаки угомонились, свернулись клубками, спят Только уши
собак вздрагивают при каждом новом звуке.
-- Ты думаешь, в сказках все сказка? -- снова заГово" рила
Маланья.-- Я думаю, и правда есть. -- Расскажи еще. Ты много
знаешь старых сказок? -- Много знала, да потеряла. Живу давно,
иду долго, по дороге и потеряла много.
Поехал я на два месяца, продуктов взял на четыре Лишнее
всегда пригодится остающимся. Не взял керосину, не взял дров и
теплой одежды для зимы. Была у меня шуба, теплая шапка, но для
зимы все это легкая одежда.
Начал готовиться к зимовке. Надо запасти дров. У берега
было много плавника. Сталкивал бревна в воду, кое-как подгонял
ближе к дому, распиливал и втаскивал в гору к дому. Много
запасти не было силы и времени. Месяца на два-три запас.
С наступленьем темных ночей пришли и ветры, будто
сговорились.
Несколько дней штормовой ветер не выпускал из дому. Ветер
порывами наваливался на дом, пытался сбросить с места. Дом
вздрагивал, отвечал не то вздохами, не то стонами. Наконец
ветер успокоился. Я пошел делать зарисовки.
Большие пятна сгустками крови краснели на камнях. Подошел
ближе. Это камнеломка в осеннем расцвете -- увяданий. Листья
желтеют и проходят всю гамму красных тонов. Яркое увядание
камнеломки, похожее на цветение, разгоняло безнадежность,
громко говорило о радости жизни, о силе жизни. В темном пейзаже
увядающая камнеломка радовала больше весеннего цветения на юге.
Ненцы ждали с Большой Земли продуктов на зиму. Кто-либо из
ненцев дежурил на высоком месте, всматривался в море.
Пароход! Пароход идет!
Становище ожило. У всех оказалось много дела, хлопот
Сколько я ни всматривался в море -- ничего не видел. - Да ты
носом нюхай. Дымом пахнет Глазом-то и мы не видим.
В том же 1905 году познакомился с Тыко Вилкой. Картины
Вылки меня поразили глубоким пониманием полярного пейзажа.
Картины были исполнены карандашом и акварелью. Исполнение было
неровное. Рядом с утонченнейшими акварелями, напоминающими
лучших мастеров, были резко набросанные черные горы, скалы. В
них надо было вглядеться, смотреть надо было иначе, чем
обычные, привычные глазу пейзажи. Особенно радовали и
запомнились "Жонка ловит рыбу" и "Ночь летом". "Жонка ловит
рыбу" -- непосредственная передача виденного,
прочувствованного. Мягкие линии невысоких гор обступили залив.
Лодка. Ряд поплавков. Рыбачка наклонилась над сетью.
"Ночь летом" -- маленький островок, тихая вода, над
островком два легких розовых облачка.
Вилка стремился на Большую Землю, в Москву. Хотелось
отговорить, посоветовать окрепнуть в своих работах, окрепнуть в
своих достижениях и тогда ехать.
В те недавние и, кажется, такие далекие от нашего времени
годы не было бережного и заботливого отношения к самобытным
художникам, выходящим из малых народов, как сейчас. К
сожалению, в Москве Илья Константинович пережил много горьких
минут.
В одну из поездок на Новую Землю пришлось ехать с
губернатором Сосновским.
Преисполненный довольством, высокий чин заговорил о целях
своей поездки. Его не смущало, что его слова будут слушать и
пассажиры второго класса, и даже пассажиры трюма, палубы,
пассажиры третьего класса. Под мерный шум машины, под журчание
воды, рассекаемой пароходом, губернатор говорил:
-- Я еду -- я получаю прогонные с каждой версты за
двенадцать лошадей! За двенадцать лошадей е каждой версты! --
Хмельной властелин Севера просто думал вслух: -- Еду по морю, а
версты считаются, прогонные сосчитываются. И море милое, тихое.
Мне это нравится. Я доволен!..
На пароходе ехала одна женщина -- учительница, туристка.
Море проявило непочтительность к губернатору, подняло
волны и сильно раскачивало пароход. Капитан распорядился
перевести пассажирку в почтовую каюту. Каюта была на верхней
палубе, в ней менее укачивало.
Первый класс был занят чинами разных достоинств. Капитан
распорядился поставить охрану к каюте пассажирки. Это оказалось
не лишним. Ночью, несмотря на качку, чиновники пытались
навестить одинокую путешественницу. Крепкие руки моряков
помогли кавалерам вернуться на свое место.
На Новой Земле один чиновник показывал шкурки пыжиков,
полученные "в подарок".
Ненец, чьи шкурки показывал чиновник, стоял тут же и,
качая укоризненно головой, тихо сказал:
-- Что ты наделал? Зачем взял? Я бы тебе сам отдал. Теперь
злой дух в этих шкурах, и худо тебе будет от злого духа. Кабы я
подарил тебе, тогда бы светлый дух был с тобой и хранил тебя.
Ненец не знал чиновничьих правил: украл -- значит, получил
в подарок.
О поездке губернатора промышленники говорили: -- Всякие
напасти бывают -- ныне проехал губернатор...
Баржа с грузом на Новую Землю. Это был первый опыт по
плану В. И. Воронина.
Явился вопрос -- как быть с баржой? На тихую погоду в
обратном пути трудно было надеяться. Комсостав взялся доставить
баржу в Архангельск. .
Во время бури баржа за кормой парохода сильно
вскидывалась, толстый трос стал перетираться. В. И. Воронин
перекинулся через фальшборт. Одной рукой держался за стойку
фальшборта, другой рукой обматывал тряпками трос. Керма
"Сосновца" подымалась, и Владимир Иванович висел над крутящимся
винтом парохода. Корма шла вниз -- Владимир Иванович погружался
в воду. Дело сделано, трос укреплен.
В Архангельске шли мимо судоремонтного завода. "Сосновец"
сбавил ход. Короткая команда с мостика -- и баржа стала плотно
к стенке.
Скупы северяне на выражение похвалы. А стоявшие на берегу
аплодировали.
В 1924 году основано становище Красине. Интересно было
наблюдать выбор места для нового поселка. "Сосновец" медленно
продвигался. На мостике стояли два Воронина -- капитан
"Сосновца" Владимир Иванович и Яков Федорович. Воронины молча
всматривались в берега. Иногда тэт или другой делали чуть
заметное движение, как бы указывая место.
Баржу с материалом для построек нового становища подвели к
берегу. Началась выгрузка. Зашумели пароходные лебедки, шум
разносился далеко в прозрачной тишине...
В 1935 году я взял с собой кукольный театр. Первое
представление было на острове Колгуеве Комсомольцы,. учитель и
работник метеостанции после одной репетиции полностью усвоили
роли.
Оповестили жителей. Ненцы -- ребята и взрослые --
наполнили помещение. Над ширмой появились Петрушка, Матрешка,
Бузилкин, Томми (чернокожий), ненец, охотник и другие. Было
заметно, что зрители заинтересованы.
После спектакля водившие кукол вышли к публике. Петрушка и
Матрешка были надеты на руки, Матрешка держала коробку с
конфетами, а Петрушка раздавал конфеты. -- Кукла! Кукла! Эта
часть спектакля была встречена особенно весело и шумно.
Пришлось повторить спектакль. Зрители уже отвечали куклам и
долго обсуждали увиденное.
На Новой Земле во всех становищах были спектакли. За
неимением большого помещения сценой служила вход ная дверь
какого-либо дома. Дверь открывали, вместо ширмы укреплялось
одеяло -- и сцена готова.
Арктика обжита, перестала быть далекой. В 1945 году я
сошел в становище Белушья Губа. Много оказалось знакомых.
Встретили с настоящим русским радушием.
В Кармакулах полярник М. Геннадиев приехал на своем моторе
и позвал нас всех к нему в гости.
Геннадиев уезжал на Большую Землю. Пять лет он прожил в
Кармакулах. Устал. Ему хотелось домой, в среднюю полосу.
Хотелось видеть сады и все-все, что он не видел пять лет.
Это было в 1945 году, а через год Геннадиев снова уехал на
Новую Землю. Заменивший Геннадиева по дороге много рассказывал
о своей солнечной родине. Рассказывал хорошо, неторопливо. Но
он ехал в Арктику. Уже много раз он был в разных местах
Арктики. Выезжал. И снова тянуло
Подтверждаются слова: "Побывавшие в Арктике уподобляются
компасной стрелке -- всегда поворачиваются на Север"
В Маточкином Шаре встретили также радушно, тепло. Легко
работалось при хорошем отношении. Написал ряд картин "Лето на
Новой Земле", "Рошаль" у берегов Новой Земли". "Рошаль" во
время Отечественной войны обслуживал промысловые становища
Новой Земли. Был под обстрелом, но благополучно ускользал от
вражеских снарядов и успешно выполнял задания.
На мысе Желания, вблизи от места зимовки Седова, есть
нагромождение камней, обточенных водой. Камни большие, будто
груда застывших чудовищ -- днем это интересно. Раз я увлекся
работой над картиной "Место зимовки Г. Я. Седова", задержался
среди нагромоздившихся камней... Время осеннее. Ночи уже
темные. Кончил работу. Было сумеречно. Камни будто готовы
двинуться с места, насторожились, ждут сигнала.
На северной оконечности Новой Земли, на мысе Желания,
поставлен памятник В. И. Ленину.
На вопрос: "Кто поставил памятник?" -- мне сказали: "Все".
Перед жилым домом поставили постамент, обили кровельным
железом, покрасили красной краской и на нем укрепили бюст.
На самой северной точке Новой Земли, на Великом Сибирском
пути, стоит памятник Ильичу.
ИЛЬЯ КОНСТАНТИНОВИЧ ВЫЛКА
Или просто Тыко Вылка. Познакомился с ним в 1905 г на
Новой Земле. Показал мне Тыко свои работы. Уже тогда это был
большой мастер. Работы Вылки поражали неров- ' ностыо: то
детски неумелые, то сильные, полнозвучные, как работы
культурнейшего европейца, в тонком рисунке, легких и прозрачных
тонах. Но все это было. Большим мастером был Вылка до поездки в
Москву.
Оставил я Вылке краски. А на просьбу "научить" -- как мог,
убеждал не учиться. Слишком самобытен он, и верным природным
чутьем сам находил свою дорогу. Говорил я Вылке, что мы,
приезжие, не знаем Новой Земли так, как он знает, и без наших
указаний он лучше сделает. Но захотелось нашим меценатам
вывезти в Москву Вылку, показать как чудо... .'я
Увезли на целую зиму. С Новой Земли, от скал, льдов,
штормов, от зимы-ночи с северным сиянием, от лета-дня с
солнечными ночами. Увезли в сутолоку так называемой культурной
жизни. Все поражало Тыко Вылку, впрочем, тут уж он стал Илья
Константинович. Увидав впервые леса и кусты на берегу, Вылка
приуныл: "Ой, какой земля лохматый!"
В Москве, став центром внимания, а чаще просто
любопытства, Вылка сразу взял верный тон и любопытствующих
рассматривал, как показывающихся. Самое большое впечатление
произвела на него опера: "Как скас-ка, луцсе сем сон видишь!"
Кино тогда не понравилось. Узнав, что "жизненность" кино
происходит от быстрой смены картин, заявил: "Обман один".
Много курьезов было. Не пощадили Вылку "культурные люди".
Какая-то барышня или вдова хйтела замуж за него выйти
(временно). Посмотрел Илья Константинович на перетянутую в
корсете фигуру и просто заявил: "Не хосю, ты ненастоящая
зенсцина. Тут тонко, тут сыроко".
А обученье? Тут очень неладное случилось. Заняться
серьезно, внимательно отнестись к Вылке было некому или не было
времени. Стали учить по общему рецепту. Для Вылки этот рецепт
оказался убийственным. С одной стороны -- выставка рисунков и
"картин", и успех, и шум в печати, с другой -- его же учат как
совсем неумеющего.
Неохотно показывал Вылка свои московские работы. -- Ну
сто, тут больсе хозяин делал. Да и худо это. Хозяином он звал
учителя.
Из Москвы вернулся Илья Константинович просто
великолепным: черный плащ с золотыми пряжками, на голове
котелок и в пенсне (это, как многие, для "умного вида")!
...Вместо непосредственного творчества занялся Вылка
писанием "картинок" ..Покупают, попросту .берут, кто увидит из
приезжих,-- платят табаком, консервами. Хочется Вылке устроить
выставку своих работ, хочется собрать их побольше -- да как
соберешь, как не отдашь?
Прошлым летом встретился с Вылкой в Белушьей Губе. Все тот
же Тыко Вылка, так же топорщатся усы. Одет во френч, на
карманах френча налеплены пряжки от черного плаща. Показал
Вылка свои работы -- лучшие уже были отобраны у него.
-- Я все спрасывал про тебя, зыв -- говорили. А последние
годы уз громко слысно стало. Все здал, а ты и приехал!
В разговоре Вылка спросил: -- Стоит ли продолжать
рисовать? Вопрос большой, вызванный беспощадной самокритикой. В
таких случаях всегда легко убедить не бросать работу. За
рисунки дают табак, молоко... А еще лучше собрать побольше
рисунков да послать в краеведческое общество. Быть может,
устроят выставку, или пошлют на выставку, или смогут продать.
Понадобился Вылка кинооператорам для съемок. Разом
сообразил, что надо делать, и очень хорошо разыграл _ сборы на
охоту: запряг собак, собрал все нужное, выехал на большой
припай снега у берега и "помчался на .охоту". Потом проделал
все как на охоте: высматривал зверя, стрелял и т.д. И наконец
-- "возвращение с охоты". Играл Вылка с увлечением, знал, что
его увидят в Москве и за границей...
"ПУШКИНИСТЫ" НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ
В 1905 году я жил на Новой Земле в становище Малые
Кармакулы.
Промышленники готовились за зверьем. Проверяли и
налаживали нехитрые по тому времени принадлежности промысла.
Сели покурить. Вытащили кисеты с махоркой.
-- Ну, робята, у ково бумага подходяща? Откликнулся
Варламка:
-- На, у меня цельна книга на цигарки взята. Старик
Николаич взял книгу, стемнел весь, сердито вскинул глазами на
Варламку. -- Сказывай, где взял?
-- Да я, дяинька, ништо, я в избе взял, тамотка валялась.
Дяинька, да книга-то ишь трепана, ее не жалко и рвать.
Николаич сжал тяжелый кулак:
-- Счастье твое, Варламка, что не почал рвать. Так бы я
нарвал тебя, разом забыл бы курево! Ты прочитай, чье это
писанье. Ну!
Варламка, с трудом складывая буквы в слоги, медленно
прочел:
-- Сы-о-со-чи-и-н-е-не -- сочинение Аа-еы-пы-у-ш Пушкина!
Его я знаю, дяинька, ишшо вчерась ты здорово жарил наизусть
"Евгения Онегина".
-- То-то,-- жарил наизусть "Евгения Онегина". Вот бить
надобно бы, да не тебя,-- ты в возраст входишь, а грамоты у
тебя -- ой-ой! Долго ли учился? -- Зиму ходил.
-- Ладно. Знаем. Болыпак ты, семьи кормилец. Николаич
развернул книгу и обратился к артели: -- А что, браты, пока
тишь да светлось, не прочесть ли из сочинений Пушкина? Артель
отозвалась неспешными голосами:
-- Ладно, читай. И Пушкин написал хорошо, да и ты,
Николаич, читать, как показывать, -- читай. Николаич развернул
книгу, читать начал по книге;
На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн,-И
вдаль глядел
Рука с книгой опустилась. Николаич читал без лишнего
пафоса, без жестов, и, казалось, видишь:
В гранит оделася Нева; Мосты повисли над водами:
Темно-зелеными садами Ее покрылись острова.
Мы забыли, что сидим на борту карбаса, на бревнах,
выкинутых морем. Николаич "жарил" на память. В грамоте-то он
тоже не очень силен. В те годы не очень много учили:
мало-мальски умеешь читать, писать и готово, грамотный. А то
говорили: "Много будет учиться, перестанет бога признавать,
перестанет царя почитать".
На вопрос, как он так помнит стихи, Николаич отвечал с
усмешкой:
-- Песня да сказки не молитвы, учить не надо,-- сами
помнятся.-- И добавил:-- А я, браты, ишшо вам сказку о попе и
его работнике Балде скажу. Сочинение Александра Сергеевича
Пушкина.
Сказку эту артель уже слыхала от Николаича, но слушали,
как маленькие дети слушают давно знаемую сказку, но с неменьшим
интересом воспринимая ее повторение. Благородные слушатели
рассыпались хохотом, когда поп получил урок от Балды. Смеялись
долго, повторяли отдельные, видимо, уже заученные места.
Николаич заговорил:
-- Видно, Орина Родионовна, нянька Александра Сергеевича,
сказки брала из того же места, откуда и наши старики да старухи
берут. Ну-ко, Савельич, расскажи, как парень к попу работником
нанялся и как работал?
Савельич, довольный, ухмыльнулся, бородой прикрылся, будто
лицо свое утирает,-- видать, удовольствие лишнее спрятать
хочет. Как же, подумайте-ка, сам Нико-лаич зовет сказку
сказывать -- это большая честь!
Ну-к, што ж, язык-то свой. Я буду молоть, а вы слушайте.
Коли у Пушкина про попа, дак и от нас попу уваженье. Как
.парень к пойу в работники нанялся... "Нанялся сто парень к
попу в работники и говорит: -- Поп, дай мне денег вперед хоть
за месяц. - На што тебе деньги? -- сто поп говорит. Парень
отвечат:
-- Сам понимать, каково житье без копейки. Поп согласился:
-- Верно твое слово, како житье без копейки. Дал поп
своему работнику деньги вперед за месяц и посылат на работу.
Дело было в утрях. Парень попу: -- Што ты, поп, где видано не
евши на работу иттить! Парня накормили и опять гонят на работу.
Парень и говорит:
-- Поевши-то на работу? Да я себе брюхо испорчу. Теперича
надобно полежать, пусть пишша на место уляжется.
Спал парень до обеда. Поп на работу посылать стал. -- На
работу? Без обеда? Ну, .нет, коли время обеденно пришло, дак
обедать сади!
Отобедал парень, а поп опять на работу гонит. Парень попу
толком объяснят:
... ... ... Продолжение "Я весь отдался северу. (текст не вычитан)" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |
|
|
Анекдот
|
История эта произошла в штатах, где я сейчас в разгаре своего обучения в
бизнес-школе при MIT, Massachussets Institute of Technology, который
известен среди прочего как "лучшая инженерная школа мира" и этот образ
всячески поддерживается даже в голливудских фильмах.
... Так вот, летели мы как-то в рамках учебной программы большой группой
-- человек 60 -- утренним рейсом из Техаса в Луизиану. Надо сказать, что
накануне большинство бурно отмечало завершение очередного этапа и многие
отрубились еще до взлета. Те же, кто не заснул (и я в том числе), хоть и
не показывали этого, но страдали недугом в простонародии называемом
похмельем.
Бортпроводник, узнав, что летит большая группа студентов из MIT, решил
развлечься следующим образом – задать задачку и любого, кто ее решит,
угостить бесплатным алкоголем. Я, как вы сами понимаете, насторожился.
Задачка такая: "супругам в сумме 91 год. Муж в два раза старше, чем была
его жена, когда ему было столько, сколько его жене сейчас. Нужно
определить сколько им сейчас".
Я не поверил своим ушам -- видимо, эта задача казалась ему верхом
интеллектуального пилотажа. Короче, через двадцать секунд (столько
потребовалось моему с трудом соображающему мозгу, чтобы ее решить) я
стал ерзать на своем месте, пока, наконец, не остановил стюардессу. Она
услужливо протянула мне карандаш и бумагу, но я просто назвал ей ответ.
и, о чудо! , бесплатное пиво в 10 утра :)!!!
стюардесса некоторое время с испугом смотрела на меня, жадно пьющего
пиво, а потом спросила: "Вы математик?" Я поперхнулся. Хотел я было
ответить, что я похмельный русский инженер-бауманец, но решил проявить
политкорректность и поддержать бренд другого тоже ставшего родным вуза и
сказал: "я просто из MIT" :) Помню, соседи по ряду с большим уважением
посмотрели на меня.
К слову, вторым, кто решил эту задачу был наш руководитель группы,
профессор Дон Розенфельд, который, видимо, тоже как и я чувствовал себя
неважно :)
Для тех, кто интересуется, ответ: жене 39, мужу 52 (когда его жене было
26 (=56/2), ему было 39), а самое сложное в ней – воспринять ее на слух
на английском языке :) |
|
показать все
|
|