Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Замыслов, Валерий - Замыслов - Иван Болотников

История >> Исторические романы(отечественные) >> Замыслов, Валерий
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Валерий Замыслов. Иван Болотников

---------------------------------------------------------------

OCR: Андрей из Архангельска

---------------------------------------------------------------

ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
ЯРОСЛАВЛЬ

     ВЕРХНЕ-ВОЛЖСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

     1984
* Часть 1 *
ПО РУСИ
ГЛАВА 1

     БАГРЕЙ


     Черный гривастый конь мчал наездника по лесной дороге. Вершник, надвинув шапку на смоляные брови, помахивал плеткой и зычно гикал:

     - Эге-гей, поспешай, Гнедок!.. Эге-гей!

     Гулкое отголосье протяжно прокатывалось над бором и затихало, запутавшись в косматых вершинах.

     Возле небольшого тихого озерца наездник спешился и напоил коня; распахнув нарядный кафтан, снял шапку, вдохнул полной грудью.

     Вершник молод - высокий, плечистый, чернокудрый. Небольшая густая бородка прикрывает сабельный шрам на правой щеке.

     Передохнув, наездник легко взмахнул на коня.

     - В путь, Гнедок!

     Вскоре послышался тихий перезвон бубенцов. Но вот перезвон приблизился и заполонил собой лес. Вершник насторожился: "Никак обоз".

     Только успел подумать, как перед самым конем с протяжным стоном рухнула ель, загородив дорогу. Из чащобы выскочила разбойная ватага с кистенями, дубинами, рогатинами и обрушилась на обоз.

     Трое метнулись к наезднику - бородатые, свирепые. Вершник взмахнул саблей; один из лихих, вскрикнув, осел наземь, другие отскочили.

     А из чащобы - зло и хрипло:

     - Стрелу пускай. Уйдет, дьявол!

     Гнедок, повалившись на дорогу, заржал тонко и пронзительно. Стрела вонзилась коню в живот. Наездник успел спрыгнуть; с обеих сторон на него надвинулись разбойники.

     - Живьем взять!

     - Чалому голову смахнул... К атаману его на расправу.

     Детина, сурово поблескивая глазами, отчаянно крикнул и бросился на ватажников. Зарубил двоих.

     - Арканом, пса!

     Аркан намертво захлестнул шею.

     - Будя, отгулял сын боярский!

     С обозом покончено. Мужики не сопротивлялись, сдались без боя. Дородный купчина, в суконной однорядке, ползал на карачках, ронял слезы в окладистую бороду.

     - Помилуйте, православные! Богу за вас буду молиться. Отпустите!

     - Кинь бога. Вяжи его, ребята,

     - Помилуйте!

     - Топор тя помилует, хо-хо!


     Атаман пьян. Без кафтана, в шелковой голубой рубахе, развалился на широкой, крытой медвежьей шкурой, лавке. Громадный, глаза дикие, черная бородища до пояса. Приподнялся, взял яндову со стола; красное вино залило широченную волосатую грудь. (Яндова - большая открытая чаша с рыльцем, употребляемая в древней Руси для вина.)

     Есаул обок; сидит на лавке, качается. Высокий, сухотелый, одноухий, лицо щербатое. Глаза мутные, осоловелые, кубок пляшет в руке.

     Медная яндова летит на пол. Атаман, широко раскинув ноги, невнятно бормочет, скрипит зубами и наконец затихает, свесив руку с лавки. Плывет по избе густой переливчатый храп.

     "Угомонился. Трое ден во хмелю", - хмыкает есаул.

     Скрипнула дверь. В избу ввалился ватажник.

     - До атамана мне.

     - Сгинь!.. Занемог атаман. Сгинь, Давыдка.

     - Фомка днище у бочки высадил. Помирает.

     - Опился, дурень... Погодь, погодь. Ключи от погреба у атамана.

     - Фомка замок сорвал. Шибко бражничал. Опосля к волчьей клети пошел, решетку поднял.

     - Решетку?.. Сучий сын... Сдурел Фомка.

     Одноух поднялся с лавки, пошатываясь, вышел из избы. Ватажник шел сзади, бубнил:

     - Мясом волка дразнил, а тот из клети вымахнул - и на Фомку. В клочья изодрал, шею прокусил.

     - Сучий сын! Нетто всю стаю выпустил?

     - Не, цела стая... Вот он, ай как плох.

     Фомка лежал на земле, часто дышал. Кровь бурлила из горла. Узнал есаула, слабо шевельнул рукой. Выдавил сипло, из последних сил:

     - Помираю, Одноух... Без молитвы. Свечку за меня... Многих я невинных загубил. Помоли...

     Судороги побежали по телу, ноги вытянулись. Застыл.

     - Преставился... Атаману сказать?

     - Не к спеху, Давыдка.

     К вечеру разбойный стан заполнился шумом ватажников. Их встречал на крыльце Одноух.

     - Велика ли добыча?

     - Сто четей хлеба, семь бочонков меду, десять рублев да купчина в придачу, - отвечал разбойник Авдонька. (Четь, четверть - московская четверть в XVI-XVII вв. равнялась 6 пудам ржи или 5 пудам ржаной муки.)

     - Обозников всех привели?

     - Никто не убег. Энтот вон шибко буянил, - ткнул пальцем в сторону чернокудрого молодца в цветном кафтане. - Троих саблей посек. Никак, сын боярский.

     Глаза Одноуха сузились.

     - Разденьте его. Нет ли при нем казны.

     Боярского сына освободили от пут, сорвали кафтан и сапоги с серебряными подковами. Обшарили.

     - Казны с собой не возит. Куды его, Ермила?

     Ермила Одноух сгреб одежду, рукой махнул.

     - В яму!

     Боярского сына увели, а Ермила продолжал выпытывать:

     - Подводы где оставили?

     - На просеке.

     - Хлеб-то не забыли прикрыть. Чу, дождь собирается.

     - Под телеги упрятали. Чать, не впервой,

     - Подорожную нашли? (Подорожная - проездное свидетельство.)

     - Нашли, Ермила. За пазухой держал.

     - Давай сюда... И деньги, деньги не забудь.

     Ватажник с неохотой протянул небольшой кожаный мешочек.

     - Сполна отдал? Не утаил, Авдонька?

     - Полушка к полушке.

     - Чегой-то глаза у тебя бегают. Подь ко мне... Сымай сапог.

     Авдонька замялся.

     - Не срами перед ватагой, Ермила. Нешто позволю?

     - Сымай! А ну, мужики, подсоби.

     Подсобили. Одноух вытряхнул из сапога с десяток серебряных монет.

     - Сучий сын! Артельну казну воровать?! В яму!

     Ватажники навалились на Авдоньку и поволокли за сруб; тот упирался, кричал:

     - То мои, Ермила, мои кровные! За что?

     - Атаман будет суд вершить. Нишкни!

     - Что с купцом и возницами, Ермила? - спросил Давыдка.

     - В подклет. Сторожить накрепко.


     Яма. Холодно, сыро, сеет дождь на голову. Боярский сын в одном исподнем, босиком, зябко повел плечами. Наверху показался ватажник, ткнул через решетку рогатиной.

     - Жив, боярин? Не занемог без пуховиков? Терпи. Багрей те пятки поджарит, хе-хе.

     Багрей! На душе боярского сына стало и вовсе смутно: нет ничего хуже угодить в Багрееву ватагу. Собрались в ней люди отчаянные, злодей на злодее. На Москве так и говорили: к Багрею в лапы угодишь - и поминая как звали.

     - Слышь, караульный

     Но тот не отозвался: надоело под дождем мокнуть, убрел к избушке.

     Багрей проснулся рано. За оконцами чуть брезжил свет, завывал ветер. Возле с присвистом похрапывал есаул. Пнул его ногой.

     - Нутро горит, Ермила. Тащи похмелье. (Похмелье - одно из известных изделий русской кухни. Оно состояло из нарезанных ломтиков холодной баранины, перемешанных с искрошенными солеными огурцами, уксусом, огуречным рассолом и перцем.)

     Одноух, позевывая, побрел в сени. Вернулся с оловянной миской, поставил на стол.

     - Дуй, атаман.

     Багрей перекрестил лоб, придвинул к себе миску; шумно закряхтел, затряс бородой.

     - Свирепа, у-ух, свирепа!

     Полегчало; глаза ожили.

     - Сказывай, Ермила.

     Одноух замешкался.

     - Не томи. Аль вести недобрые?

     - Недобрые, атаман. Худо прошел набег, троих ватажников потеряли. Боярский сын лихо повоевал.

     - Сатана!.. Сбег?

     - На стан привели. В яме сидит.

     - Сам казнить буду... Что с обозом? Много ли хлеба взяли?

     Одноух рассказал. Доложил и об Авдоньке. Багрей вновь насупился.

     - Не впервой ему воровать. Ужо у меня подавится. Подымай, Ермила, ватагу.

     - Не рано ли, атаман? Дрыхнет ватага.

     - Подымай!

     Разбойный стан на большой лесной поляне, охваченной вековым бором. Здесь всего две избы - атаманова в три оконца и просторный сруб с подклетом для ватажников. Чуть поодаль - черная закопченная мыленка, а за ней волчья клеть, забранная толстыми дубовыми решетками.

     В ватаге человек сорок; пришли к атамановой избе недовольные, но вслух перечить не смели.

     Обозников и купца привели из подклета; поставили перед избой и Авдоньку с боярским сыном.

     Одноух вышел на крыльцо, а Багрей придвинулся к оконцу, пригляделся.

     "Эх-ма, возницы - людишки мелкие, а купчина в теле. Трясца берет аршинника. Кафтан-то уже успели содрать... А этот, с краю, могутный детинушка. Спокоен, сатана. Он ватажников посек... Погодь, погодь..."

     Багрей даже с лавки приподнялся.

     "Да это же!.. Удачлив день. Вот и свиделись".

     Тихо окликнул Одноуха.

     - Дорогого гостенька пымали, Ермила. Подавай личину. (Личина - маска.)

     - Аль знакомый кто?

     - Уж куды знакомый.

     Когда Багрей вышел на крыльцо вершить суд и расправу, возницы и купец испуганно перекрестились. Перед ними возвышался дюжий кат в кумачовой рубахе; лицо под маской, волосатые ручищи обнажены до локтей. (Кат - палач.)

     Купчина, лязгая зубами, взбежал на крыльцо, обхватил Багрея за ноги, принялся лобзать со слезами.

     - Пощади, батюшка!

     А из-под личины негромко и ласково:

     - Никак, обидели тебя мои ребятушки. Обоз пограбили, деньги отняли. Ой, негоже.

     Купчина мел бородой крыльцо.

     - Да господь с ними, с деньгами-то. Не велика обида, батюшка, не то терпели. Был бы тебе прибыток, родимый.

     - Праведные слова, борода. Прибыток карман не тянет! - гулко захохотал Багрей, а затем ухватил купца за ворот рубахи, поднял на ноги. - Чьих будешь?

     - Князя Телятевского, батюшка. Торговый сиделец Прошка Михеев. Снарядил меня Ондрей Ондреич за хлебом. А ныне в цареву Москву возвращаюсь. Ждет меня князь. (Сиделец - приказчик, продавец в лавке, за стойкой в кабаке.)

     - Долго будет ждать.

     Пнул Прошку в живот; тот скатился с крыльца, ломаясь в пояснице, заскулил:

     - Помилуй, батюшка. Нет за мной вины. Христом богом прошу!

     - Никак, жить хочешь, Прошка? Глянь на него, ребятушки. Рожей землю роет.

     И вновь захохотал. Вместе с ним загоготали и ватажники. Багрей ступил к Авдоньке.

     - Велика ли мошна была при Прошке?

     - Десять рублев, атаман. А те, что Ермила нашел... (На один рубль в XVI веке можно было купить лошадь.)

     - Погодь, спрячь язык... Так ли, Прошка?

     - Навет, батюшка. В мошне моей пятнадцать рублев да полтина с гривенкой, - истово перекрестился Прошка. - Вот, как перед господом, сызмальства не врал. Нет на мне греха.

     - Буде. В клеть сидельца.

     Прошку потащили в волчью клеть, Авдонька же бухнулся на колени.

     - Прости, атаман, бес попутал.

     Багрей повернулся к ватажникам,

     - Артелью живем, ребятушки?

     - Артелью, атаман.

     - Казну поровну?

     - Поровну, атаман.

     - А как с этим, ребятушки? Пущай и дале блудит?

     - Нельзя, атаман. Отсечь ему руку.

     - Воистину, ребятушки. Подавай топор, Ермила.

     Авдонька метнулся было к лесу, но его цепко ухватили ватажники и поволокли к широченному пню подле атамановой избы. Авдонька упирался, рвался из рук, брыкал ногами. Багрей терпеливо ждал, глыбой нависнув над плахой.

     - Левую... левую, черти! - обессилев, прохрипел Авдонька.

     - А правую опять в артельную казну? Хитер, бестия, - прогудел Багрей и, взмахнув топором, отсек по локоть Авдонькину руку. Ватажник заорал, лицо его побелело; люто глянул на атамана и, корчась от боли, кровеня порты и рубаху, побрел, спотыкаясь, в подклет.

     Багрей, поблескивая топором, шагнул к боярскому сыну.

     - А ныне твой черед, молодец.

     Из волчьей клети донесся жуткий, отчаянный вопль Прошки.
ГЛАВА 2

     НА ДВОРЕ ПОСТОЯЛОМ


     Голубая повязь сползла к румяной щеке, тугая пшеничная коса легла на высокую грудь.

     Евстигней застыл подле лавки, смотрел на спящую девку долго, с прищуром.

     "Добра Варька, ох, добра".

     За бревенчатой стеной вдруг что-то загромыхало, послышались голоса.

     Глянул в оконце. Во двор въехала подвода с тремя мужиками. Один из них, чернобородый, осанистый, в драной сермяге, окликнул:

     - Эгей, хозяин!

     Евстигней снял с колка кафтан, не спеша облачился. Спускаясь по темной лесенке, бурчал:

     - Притащились, нищеброды, голь перекатная.

     Вышел на крыльцо смурый.

     - Дозволь заночевать, хозяин.

     Евстигней зорко глянул на мужиков. Народ пришлый, неведомый, а время лихое, неспокойное, повсюду беглый люд да воровские людишки шастают. Вот и эти - рожи разбойные - один бог ведает, что у них на уме.

     - Без подорожной не впущу. Ступайте с богом.

     - Не гони, хозяин. Есть и подорожная.

     Чернобородый сунул руку за пазуху, вытянул грамотку. Евстигней шагнул ближе, недоверчиво глянул на печать.

     - Без обману, хозяин. В приказе писана. Людишки мы Василия Шуйского. Из Москвы в Ярославль направляемся. Да тут все сказано, чти. (Приказ - учреждение, ведавшее отдельной отраслью управления в Московском государстве XVI-XVII вв. (Посольский приказ, Поместный, Разбойный и т. д.))

     Евстигней в грамоте не горазд; повернулся к подклету, крикнул:

     - Гаврила!

     Из подклета вывалился коренастый мужик в пеньковых лаптях на босу ногу. В правой руке - рогатина, за кушаком - пистоль в два ствола. Сивая борода клином, лицо сонное, опухшее.

     - Чти, Гаврила.

     Гаврила широко зевнул, перекрестил рот. Читал долго, нараспев, водя пальцем по неровным кудрявым строчкам.

     "Ишь ты, не соврали мужики", - крутнул головой Евстигней и вернул чернобородому грамотку.

     - Ты, что ль, Федотка Сажин?

     - Я, хозяин. Да ты не гляди волком. Пути-дороги дальние, вот и поободрались. Людишки мы смирные, не помешаем. Ты нас покорми да овса лошаденке задай.

     - Деньжонки-то водятся, милок?

     - Да каки ноне деньжонки, - крякнул Федотка. - Так, самая малость. Да ты не сумлевайся, хозяин, за постой наскребем.

     - Ну-ну, - кивнул Евстигней.

     Мужики пошли распрягать лошадь. Евстигней же поманил пальцем Гаврилу, шагнул с ним в густую сумрочь сеней.

     - Поглядывай. У них хоть и подорожная, но неровен час.

     - Не впервой, Евстигней Саввич... Дак, я пойду?

     - Ступай, ступай, Гаврила. Поторопи Варьку. Пущай снеди принесет.

     Вновь сошел вниз. Солнце упало за кресты трехглавого храма. Ударили к вечерне. Евстигней и мужики перекрестили лбы.

     - В баньку бы нам, хозяин, - молвил Федотка. - Две седмицы не грелись. (Седмица - неделя.)

     - В баньку можно, да токмо...

     - Заплатим, хозяин. Прикажи.

     Евстигней мотнул бородой, взглянул на лошадь. Эк, заморили кобыленку. Знать, шибко в город торопятся. Поди, неспроста.

     После бани мужики сидели в подклете - красные, разомлевшие - хлебали щи мясные, запивали квасом. Федотка, распахнув сермягу, довольно крякал, глядел на Евстигнея ласково и умиротворенно.

     - Ядрен квасок, - подмигнул застолице. - А теперь бы и винца не грех. Порадей, хозяин.

     Гаврила проворно поднялся с лавки и шагнул к двери. Но Евстигней остановил.

     - Я сам, Гаврила.

     Караульному своему погреб не доверял: слаб Гаврила до вина, чуть что - и забражничает.

     Принес яндову, поставил чарки.

     - На здоровье, крещеные.

     Мужики выпили, потянулись к капусте. Федотка разгладил пятерней бороду, налил сразу по другой чарке.

     - Первая колом, вторая соколом, э-эх!

     Разрумянился, весело глянул на Варьку, подающую снедь. Девка статная, пышногрудая, глаза озорные.

     - Экая ты пригожая. Не пригубишь ли чарочку?

     Варька прыснула и юркнула в прируб, а Федотка, распаляясь, наливал уже по третьей.

     - Живи сто лет, хозяин!

     Опрокинул чарку в два глотка, шумно выдохнул, помахал ладошкой возле рта.

     - У-ух, добра!.. Слышь, хозяин, пущай девка хренку да огурчиков принесет. Прикажи.

     Евстигней позвал Варьку, та мигом выпорхнула из прируба, стрельнула в Федотку глазами.

     - Не стой колодой, - нахмурив редкие рыжие брови, буркнул Евстигней и подтолкнул Варьку к двери.

     К столу, неотрывно поглядывая на яндову, потянулся Гаврила. Подсел к Федотке, но Евстигней сердито упредил:

     - Ночь на дворе. Ступай к воротам!

     - Хошь одну для сугреву, Евстигней Саввич!

     - Неча, неча. Не свята Троица.

     Гаврила нехотя поднялся, вздохнул, напялил войлочный колпак на кудлатую голову и вышел.

     - Строг ты, хозяин, ай строг... Да так и надо. Держи холопей в узде. У меня вон людишки не своеволят. Да я их! - стиснул пальцы в кулак. - У меня...

     Федотка не договорил, поперхнулся, деланно засмеялся.

     - Ай, да не слушай дурака. Каки у меня людишки? Весь князь перед тобой. Лапти рваны, спина драна... Э-эх, ишо по единой! Ставь, девка. Где огурцы, там и пьяницы.

     Евстигней, пытливо глянув на Федотку, раздумчиво скребанул бороду.

     "Не прост Федотка, не прост. Подорожну грамоту не каждому в царевом приказе настрочат. Не с чужих ли плеч сермяга? Вон как о людишках заговорил. Хитер, Федотка. Однако ж до винца солощий. Пущай, пущай пьет, авось язык и вовсе развяжет".

     - А сам-то чего, хозяин? Постишься аль застольем нашим брезгуешь? - все больше хмелея, вопросил Федотка.

     - Упаси бог, милок. Гостям завсегда рады. Пожалуй, выпью чарочку... Варька! Принеси.

     Федотка проводил девку похотливым взором.

     - Лебедушка, ух, лебедушка. Чать, не женка твоя?

     - Девка дворовая. Тиун наш в помочь прислал. Без бабы тут не управиться. Не мужичье дело ухватом греметь... Давай-ка, милок, по полной. (Тиун - боярский слуга, управляющий феодальным хозяйством.)

     Евстигней чокнулся с Федоткой, с мужиками, но те после первой чарки не пили, сидели смирно, молчком, будто аршин проглотили. Федотка осушил до дна, полез к Евстигнею лобзаться.

     - Люблю справных людей. На них Русь держится... Кому царь-батюшка благоволит? Купцу да помещику. В них сила. Это те не чернь посадская али смерд-мужичонка. Шалишь! Держава нами крепка. Выпьем за царя-батюшку Федора Иоанныча!

     При упоминании царя все встали. Расплескивая вино, Федотка кричал:

     - Верой и правдой!.. Голову положим. А черни - кнут и железа. Смутьянов развелось. (Железа - вязи, оковы, кандалы, ручные и ножные цепи.)

     - Доподлинно, милок. Сам-то небось из справных?

     - Я-то? - Федотка обвел мутными глазами застолицу. Увидев перед собой смиренно-плутоватую рожу Евстигнея, хохотнул, - Уж куды нам, людишкам малым. Кабала пятки давит, ух, давит! - ущипнул проходившую мимо Варьку, вылез из-за стола, лихо топнул ногой.

     - Плясать буду!

     Сермяга летит в угол. Пошла изба по горнице, сени по полатям!

     Озорно, приосанившись, разводя руками и приплясывая, прошелся вокруг Варьки. А та, теребя пышную косу с красными лентами, зарделась, улыбаясь полными вишневыми губами.

     Евстигней молча кивнул, и Варька тотчас сорвалась с места; легко, поблескивая влажными глазами, пошла по кругу.

     Евстигней, подперев кулаком лысую голову, думал:

     "Прокудлив Федотка. Поначалу-то тихоней прикинулся, а тут вон как разошелся. Ох, не прост".

     А Федотка, гикнув, пошел уже вприсядку. Однако вскоре выдохся, побагровел; выпрямившись, смахнул пот со лба, часто задышал. Варька же продолжала плясать, глядела на Федотку насмешливо, с вызовом.

     - Устарел, милок, - хихикнул Евстигней. - Ступай, Варька, буде.

     - Ай, нет, погодь, девка! - взыграла гордыня в Федотке.

     Кушак тяжело, с глухим металлическим звоном упал на пол. Заходили половицы под ногами, трепетно задрожали огоньки сальных свечей в медных шандалах. (Шандал - подсвечник.)

     Евстигнея осенила смутная догадка:

     "Кушак-то едва не с полпуда... Деньгой полнехонек".

     Тело покрылось испариной, взмокло, пальцы неудержимо, мелко задрожали. Сунул руки под стол, но мысль все точила - липкая, назойливая:

     "Рублев двести, не менее. А то и боле... А ежели и каменья?"

     Голова шла кругом. Глянул на мужиков, те сидели хмурые и настороженные, будто веселье Федотки было им не по душе. Унимая дрожь, придвинулся к мужикам, налил в пустые чарки.

     - Чего понурые, крещеные? Аль чем обидел вас?

     - Всем довольны, хозяин.

     - Так пейте.

     - Нутро не принимает.

     - Нутро?.. Да кто ж это на Руси от винца отказывался? Чудно, право. Да вы не робейте, крещеные, угощаю. Хоть всю яндову. Чать, мы не татары какие... Да я вам икорочки!

     Захлопотал, засуетился, но мужики сидели, словно каменные - суровые, неприступные, чарки - в стороны.

     - Ну да бог с вами, крещеные. Неволить - грех.

     Махнул рукой Варьке. Та кончила плясать, села на лавку. Грудь ее высоко поднималась.

     Федотка уморился, но, крутнув черный с проседью ус, глянул на застолицу победно.

     - Знай наших!

     Опоясал себя кушаком, плюхнулся подле Варьки, сгреб за плечи, поцеловал. Варька выскользнула, с испугом глянула на Евстигнея. Но тот не серчал, смотрел ласково.

     - Ниче, Варька, не велик грех. Принеси-ка нам наливочки. Уж больно Федот лихо пляшет.

     - Люб ты мне, хозяин.

     Облапил Евстигнея, ткнулся бородой в лицо.

     - Радение твое не забуду. Мы - народ степенный, за нами не пропадет. Дай-кось я тебя облобызаю.

     Евстигней не отстранился, напротив, теснее придвинулся к Федотке, задержал руку на тугом кушаке.

     "Нет, не показалось. С деньгой, с большой деньгой".

     - А вот и наливочка. Пять годков выдерживал. На рябине. Изволь, милок.

     - Изволю, благодетель ты мой. Изволю!

     Федотка, покачиваясь, жег глазами Варьку.

     - Смачна, лебедушка, у-ух смачна!

     - Да бог с ней. Выпьем, милок. И я с тобой на потребу души.

     - Любо. Пей до дна, наживай ума!

     Опрокинул чарку, обливая вином рубаху, и тут уж вовсе осоловел. Глуповато улыбаясь, отвалился к стене, зевнул.

     - А теперь почивать, милок. Уложу тебя в горнице. Там у меня тепло, - сказал Евстигней. Но один из мужиков, приземистый и щербатый, замотал головой.

     - С нами ляжет. Тут места хватит да и нам повадней.

     - Как угодно, крещеные... Варька! Кинь мужикам овчину.

     Федотка шумно рыгнул, сонные глаза его при виде Варьки ожили. Поманил рукой.

     - Сядь ко мне, лебедушка... Пущай без овчины спят, не велики князья... Куды?

     - Придет сейчас, милок, - успокоил Евстигней, вновь подсаживаясь к Федотке. - А может, наверх, в горенку? Варька устелет.

     - Варька?.. Айда, хозяин.

     Евстигней подхватил Федотку под руку и повел было к лесенке, но перед ним тотчас возник щербатый мужик.

     - Тут он ляжет, хозяин.

     Ухватил сотоварища за плечо и потянул к лавке. Но Федотка оттолкнул щербатого.

     - Уйди, Изоська!

     Щербатый не послушал, упрямо тащил Федотку к лавке.

     - Нельзя тебе одному, Федот Назарыч. Тут ложись, а наверх не пущу.

     - Это ты кому? На кого горло дерешь?! - глаза Федотки полыхнули гневом. - На меня, Федота Сажина?.. Прочь, Изоська!

     И щербатый, насупившись, отступил.

     В горнице темно, лишь перед киотом мерцает, чадя деревянным маслом, синяя лампада, бросая на лики святых багряные отблески.

     - У тебя тут, как в погребе, хозяин... Не вижу, - пробормотал Федотка.

     Евстигней нащупал на поставце шандал, запалил свечу от лампадки; повернувшись к Федотке, указал на широкую спальную лавку, крытую бараньей шубой.

     - Вот тут и почивай, милок... Сымай кафтан. Давай помогу.

     Федотка, икая и позевывая, повел мутными глазами по горнице.

     - Где девка?.. Пущай девка придет.

     - Пришлю, милок, пришлю... Сымай лапотки...

     Федотка сунул кушак под изголовье и тотчас повалился, замычал в полусне:

     - Девку, хозяин... Лебедушку.

     Евстигней задул свечу и тихо вышел из горницы. Минуту-другую стоял у низкой сводчатой двери. Федотка невнятно бубнил в бороду, а потом утих и густо захрапел. Евстигней перекрестился.

     "Все... слава богу. Токмо бы не проснулся... Помоги, господи".

     Сняв со стены слюдяной фонарь, спустился в подклет. Мужики, задрав бороды, лежали на лавках.

     - Как он там? - спросил Изоська, недружелюбно скользнув по Евстигнею глазами.

     - Почивает, милок. После баньки да чарочки сон сладок. Да и вам пора.

     Вышел из прируба. На улице черно, ветрено, сыро. Дождь, крупный и холодный, хлестнул по лицу. Евстигней запахнул кафтан и побрел к воротам. Поднял фонарь - караульный пропал.

     "Опять дрыхнет, нечестивец. Послал господь дозорного".

     - Гаврила!

     - Тут я, - послышался голос с повети. - Зябко. Плеснул бы для сугреву.

     - Ужо плесну. - Евстигней приблизился к дозорному, покосился на дверь подклета, зашептал. - Ступай к мужикам. Глаз не спущай. Чую, лихие людишки. Особливо тот, с рябой рожей... А Федотку не ищи. У меня в горнице.

     - В горнице?.. Так-так, - крякнув, протянул Гаврила.

     - Пистоль заряжен?

     - Не оплошаю.

     - Ну-ну, - мотнул бородой Евстигней и тихо шагнул к подклету.
ГЛАВА 3

     ЛАРЕЦ


     Ермила зло замахнулся на боярского сына.

     - Четвертовать его, атаман. Чалого посек, дружка верного. Я с ним пять налетий по Руси бродяжил.

     Выхватил саблю, ощерился.

     - Цыц! Сам казнить буду.

     Багрей подтолкнул боярского сына к волчьей клети, Голодная стая рвала на куски Прошкино тело.

     Багрей широко перекрестился.

     - Упокой, господи, новопреставленного раба божия.

     Боярский сын отвернулся. Атаман шагнул к детине, тяжело ухватил за плечи и вновь повернул к клети.

     - Страшно?.. Разуй зенки, разуй! Не вороти морду.

     - Кат! - хрипло выдавил боярский сын, и глаза его яро блеснули.

     - Не по нутру? Ишь ты. Я тобой еще не так потешусь, гостенек ты мой желанный... Ермила! Тащи его в избу.

     Боярского сына поволокли в атаманов сруб, толкнули на лавку.

     - Стяни-ка ему покрепче руки... А теперь уходи, Ермила. Говорить с гостеньком буду.

     Багрей замкнул дверь на крюк, сел против узника, положив топор на стол. Долго молчал, теребил дремучую бороду. Наконец вымолвил тихо:

     - Ну здорово, страдничек. Привел господь свидеться.

     Боярский сын не отозвался, но что-то дрогнуло в его лице. Багрей скинул личину.

     - Не признал, Ивашка?

     Глаза детины широко раскрылись.

     - Мамон! - глухо выдавил он, приподнимаясь на лавке.

     - Не чаял встретить?.. Гляди, гляди. Давненько не виделись. Где же тебя носило? Почитай, год прятался. Молчишь? Я-то думал в степи подался, а ты тут, в лесах шастаешь.

     Иванка пришел в себя. Проглотив комок в горле, зло произнес:

     - В вотчине мужиков мучил и тут катом обернулся. Ох, и паскудлив же ты, Мамон. Жаль, не удалось тебе башку смахнуть.

     - А я везучий, Ивашка. Ни царь, ни сатана мне башку не смахнет. А вот дьяволу я еще послужу, послужу, Ивашка! Люблю топором поиграть.

     - Убивец, тьфу!

     - Плюй, Ивашка, кляни, Не долго тебе осталось. Хватит, погулял по белу свету.

     - Червь могильный, душегубец!

     - Вестимо, Ивашка, душегубец. Топор мне брат родной, а плаха - сестрица. Люблю людишек потрошить. Я ж у Малюты Скуратова в любимцах ходил. Небось слышал? Горазд был на топор царев опричник, ух, горазд! (Малюта Скуратов - Вольский Григорий Лукьянович, думный дворянин, ближайший помощник царя Ивана Грозного по руководству опричниной, пользовавшийся его неограниченным доверием.)

     - Нашел чем похваляться. Кат!

     - Кат, Ивашка, злой кат. Вот так и князь меня величал. Никак, по нраву я был Андрею Андреичу.

     - Чего ж от него сбежал? Кажись, в узде он тебя не держал, - усмехнулся Болотников.

     - Э-эх, Ивашка, младехонек ты еще. У меня с Телятевским особая дружба. Вот и пришлось в леса податься. Тут мне вольготней, я здесь царь лесной.

     Подошел к поставцу, налил в кубки вина.

     - Хошь выпить? Я добрый седни. Винцо у меня знатное. Борису Годунову в дар везли, а я перехватил гостей заморских. Поднесу, Ивашка.

     - Из твоих-то рук!

     - Рыло воротить?

     Прищурился, вперив в Болотникова тяжелый взгляд.

     - Гордыни в тебе лишку. А чем чванишься? Смерд, княжий холоп! Я из тебя спесь вытряхну, живьем буду палить. В адских муках сдохнешь.

     Мамон выпил и, с трудом унимая злобу, заходил по избе. Взял топор, провел пальцем по острому лезвию, ступил к Болотникову.

     - По кусочкам буду тяпать, а к ранам - щипцы калены да уголья красны. Орать будешь, корчиться, пощады просить. Но я не милостив, я тут всех в царство небесное отсылаю. А зачем отпущать? Пропал раб божий, сгинул - и вся недолга. Да и волков потешить надо. Уж больно человечье мясо жрут в охотку... Чего зверем смотришь? Ух, глазищи-то горят. Не милы мои речи? А ты слушай, слушай, Ивашка. Покуда слова, а потом и за дело примусь... Жутко, а?

     Тяжело сел на лавку, помолчал, а затем вновь тихо и вкрадчиво спросил:

     - А хошь я тебя помилую?

     - Не глумись, Мамон. В ногах ползать не буду.

     - Удал ты, паря. А я взаправду. Отпущу тебя на волю и денег дам, много денег, Ивашка. Живи и радуйся. Но и ты мне сослужи. Попрошу у тебя одну вещицу.

     - У меня просить нечего, кончай потеху, - хмуро бросил Болотников.

     - Не торопись, на тот свет поспеешь... Есть чего, Ивашка. Богат ты, зело богат, сам того не ведаешь. Но жизнь еще дороже.

     - О чем ты?

     - Дурнем прикидываешься аль взаправду не ведаешь? - Мамон подсел к Болотникову, глаза его стали пытливыми, острыми. - А вот ваш, Пахомка Аверьянов, о ларце мне сказывал.

     - О ларце?

     - О ларце, паря. А в нем две грамотки... Припомнил? Тебе ж их Пахомка показывал.

     Болотников насторожился: выходит, Мамон все еще не забыл о потайном ларце. Неужели он вновь пытал Пахома?

     - Так припомнил?

     - Сказки, Мамон. Ни грамот, ни ларца в глаза не видел.

     - Да ну?.. И не слышал?

     - Не слышал.

    

... ... ...
Продолжение "Иван Болотников" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Иван Болотников
показать все


Анекдот 
В штабе ракетных войск идёт совещание.
С вступительным словом выступает командир:
"Так, на повестке дня только один вопрос - сокращение штатов.
Какие будут предложения?"
За столом молчание...
"Ну что ж если предложений нет, то я думаю стоит начать с техасса."
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100