В поисках конкретности философствования

Герман Москвин

От философствования ожидают конкретности, но вместе с тем, оно не может быть поиском решения единичных проблем, даже очень животрепещущих и болезненных. В сфере чистого мышления не может довлеть злоба дня. Миру не нужно тысяча первое его описание, а наука может и должна сама себе определять свои принципы, избегая назойливых советчиков.

***

Самоутверждение в истине и через истину требуется от философствования и если такое самоутверждение происходит в развертывании мышления, то философия конкретна. Но, более того, такое самоутверждение, отлившееся в устойчивую форму, выражающуюся во всем многообразии поведения, является культурой. Следовательно, поиск способа утвердить себя в мышлении и поведении есть возрождение и вообще творение культуры. Обращение к преданию и традиции еще не есть возвращение культуры.

Велика духовная мощь исторической философии, но это - еще не наша духовная мощь. Обращаясь к исторической философии, мы встречаемся только с текстом, который, в свою очередь, связан с другим текстом и так до недостигаемого никаким героическим усилием последнего текста, о котором мы уже ничего не успеем сказать. Бесконечность текстов затягивает, превращая философствование в игру в классики, вернее, игру с классикой.

Classis означает порядок. Классическим называют сотворенный феномен, если он силой только своего явления встречающемуся с ним размышлению порождает новый порядок, с которым принуждена считаться субъективность. Флот божественных образов подчиняет себе произвол “голой субъективности”. Но таковое столкновение может означать поражение.

Подчинение чужому порядку - всегда поражение того, на чью субъективность были наложены оковы, даже если это оковы полезной дисциплины. Открытие классического мышления - всегда возвышающее душу, но, все-таки, сопереживание, углубление в чужую жизнь, следовательно, нарушение единства самосознания, от которого не спасает бесконечное бегство в детали и даже глубокое освоение историческо-философского материала.

***

С другой стороны, что-то мешает нам поступить так, как будто никакого философствования до нас не было, и начать с непосредственно данного, строя на его твердой основе свое мышление. Такого непосредственного начала нет в нашем духе и все его богатство (или вся его бедность) ощущается либо как нечто вторичное, либо как необоснованное и поэтому не позволяющее притязать на что-либо.

Вторичные образования могут быть отвергнуты критикой. Но то, что не имеет основания, должно его искать. Этот поиск может закончиться только обнаружением того, что необходимо в силу своей непосредственной явленности как простого, не могущего быть расчлененным на составляющие. Обретение такой непосредственной простоты и есть самоутверждение.

Но, с другой, субъективной, стороны, самоутверждение означает способность к сосредоточенности, т.е. различению “своего” от “чужого” и из субъективности воспроизводимой возможности отталкивания всякого не-Я. Сосредоточенность также есть ядро процесса жизни, требующей отказа от постоянных колебаний в преддверии жизни. Но это - не просто воля, бессмысленное устремление к случайно выбранной цели.

Сущностный выбор, укореняющий человека в историческом, может быть сделан лишь в средоточении духовного мира. Слишком многое должно быть пережито и принято в расчет, чтобы выбор стал действительным. Речь здесь не идет о попытке все учесть - такое требование можно выставить к бесконечному разуму, который именно в силу своей бесконечности не нуждается ни в чем. Речь идет о постоянном удержании углубленности в собственную природу разума. Но таковая природа не есть нечто данное, что только нужно удержать в сфере своего внимания. В этом случае никакой проблемы бы не существовало. Сосредоточенность есть постоянное открывание скрытой природы разумного и удержание этой природы в ее открытости в действовании. Этот подход архаичен.

***

Я сознательно хочу быть архаичным и наивным. Это позволяет, возможно, только по видимости, попытаться избежать сопереживания в пользу реального переживания духа, каковое только и делает философию конкретной, а философствование живым. “Живое” всегда причина самого себя, субстанция. Но жизнь можно определить также, как единство сознательного и бессознательного, причем бессознательное - основа и сила, двигающая различения, производимые сознанием.

Живое мышление субъективно, т.е. не отчуждено. Отсутствие отчуждения не означает “воли”, т.е. свободы от усилия, преодолевающего то или иное содержание. Такое преодоление может быть осмысленным или лишенным смысла.

“Смысл” полагается не содержанием, вовлеченным в мышление, а чем-то другим. Мы считаем, что действуем со смыслом, когда нам дана необходимость подчинения дисциплине, налагаемой на субъективность. Эта необходимость должна быть именно дана, т.е. должна присутствовать в каждой точке мышления не в силу субъективного усилия, а непосредственно. Жертвы, которых требует дисциплина, должны быть оправданы. Это оправдание не возникает в развертывании причинно-следственных связей (хотя по видимости может выражаться через причинно-следственное обоснование).

То, что присутствует непосредственно, не может быть ухвачено через логическую разработку, поскольку последняя основана на противоположном непосредственному поиске оснований в форме причины. Внутренняя необходимость переживается непосредственно и может быть схвачена посредством метафоры и символа.

Нельзя рассматривать метафору только как форму деятельности языка. Язык лишь выражает факт, что нечто, данное в существовании как одно, пережито, как другое.

***

Философствование, как и всякое познание, порождено удивлением. Но в неменьшей степени философствование порождено скукой и тоской, к которой приводит скука. Скука - противоположность жизни – это, прежде всего, отсутствие событий. Со-бытие - совместное бытие, бытие с другим (событие несводимо к диалогу, который может быть лишь внешним выражением совместности). Но событие еще и явление новизны и только оно придает жизни полноту.

Новое не есть нечто неизвестное. И неизвестное может быть старо, как мир. Когда М.Вебер говорит о “расколдованности” мира, он имеет в виду именно принципиальную неновизну неизвестного. Последнее может быть всегда объяснено через уже известное, выведено из него по регулярным правилам или на основе неизменных принципов.

Это экстенсивный переход, т.е. по своему принципу - суета. Вульгарным вариантом исчезновения новизны из существования выступает замыкание в готовом объяснении. Здесь нет даже формально нового, поскольку что бы ни угодило под взор недремлющего ока, оно оказывается неразличимым от другого, уже просмотренного.

Во всем узнается что-то знакомое, однажды уже объясненное и пришпиленное подобно бабочке в коллекции.

Здесь невозможно даже занять себя объяснением необъясненного, поскольку во вновь увиденном усматривают только знакомое и ничего сверх того, потому что оно не подлежит объяснению, скорее на него можно только махнуть рукой и вновь погрузиться в скуку.

***

Жизнь реализуется в превращении. В противоположность суете превращение - прежде всего рост. Новое возвращает нас к детству, т.е. к наивному доверию являющемуся и к игре как к способу бытия-в-мире. Новое - действительно лишь хорошо известное старое. Оно хорошо известно, поскольку никто не был лишен детства. Именно поэтому всякое знание есть припоминание, т.е. вновь-переживание простоты и свободы игры, вновь-переживание открытого доверия всему явленному.

Такому состоянию противостоит серьезность, т.е. ясная постановка целей и их последовательное достижение. Но серьезность - прежде всего специфическое отношение к самой жизни, уважение к ней и устремленность к ее полноте. Это означает удержание моментов превращения и их культивирование. Культивирование можно определить как охрану, сознательное возвращение-припоминание и расширение через вовлечение контекста, бывшего фоном превращения.

***

“Культура” противостоит природе, как возделывание противостоит кажущейся косности земли. Но конечный смысл всякого возделывания - всходы порожденного самой землей. Культура как действие лишь раскрывает то, что до нее и помимо нее уже содержится в природе, лишь дает возможности стать действительностью в направлении ее развертывания в максимальную полноту.

Действительность выступает как неразличимость от становления, от живой подвижности, которая всегда непосредственна. Становление-подвижность лишь post testum можно схватить через какие-то определения. Ее реальность в ней самой и никода - помимо нее.

“Земля” - прежде всего всеобщая материя. Материальность любого материала - в его податливости формированию и способности удержаться в оформленном состоянии. Но земля еще и мать всякого богатства - пассивное начало, требующе оплодотворения трудом. Но она еще и “древняя богиня”, дарующая плоды своим детям. Земное бытие проходит три стадии в своем существовании. Золотой век - век дарующей благо богини. Серебряный век - век побужденной к рождениям все- общей матери. Наконец, век железа - эпоха формируемой в ее стихийности материи.

В последнюю эпоху земля удерживается как “стихия”. А бытие осмысляется натурфилософски. Натурфилософия подразумевает включение субъекта в круговорот вещей через систему образов, выражающих неизменность поведения всех вещей (в т.ч. и субъективных образований), во всякий момент времени и в любой точке пространства.

***

Неизменность поведения, узнаваемая в любой его причудливой прорисовке, означается как характер, т.е. как специфическое индивидуализирующее начало, истинная подоснова всякой индивидуальной жизни.

· Так вода - всеобщая текучесть, склонность к переменам и способность принимать любую форму и вместе с тем - напор потока, смывающего все на своем пути, также - способность снимать всякую определенность (“размытые формы”) и разрушать устойчивое посредством проникновения (как капля, точащая камень).

· Земля, наоборот, - осязаемое начало, в котором вязнет все, которое создает осязаемое сопротивление, делающее все происходящее реальным.

· Огонь - все пожирающая активность, неуемная жадность к новому и новому материалу.

· С другой стороны воздух - прозрачность среды, позволяющая реализоваться форме как видимой.

Огонь и вода, земля и воздух - пáры, возникающие по принципу мужское и женское. Первая пара противопоставляется второй по принципу изменчивость-устойчивость (подвижность-косность).

Субъективность укореняется в стихиях, поскольку последние не есть просто мысли, но выступают как целостные переживания, опирающиеся на либидо, с одной стороны, а с другой - позволяющие снять границу субъективности и быть в мире и текучим, как вода, и устойчивым, как земля, активным, как огонь, и ясным, как воздух. Образы стихий - предмет медитации, т.е. уподобления миру в его первозданности и невозделанности.

Такое уподобление есть метафизическое детство, т.е. прежде всего открытость, через снятие специфической особеннсти, отличающей субъекта. Эта особенность есть неизменно воспроизво