Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Проза - - Роман о девочках

Проза и поэзия >> Русская и зарубежная поэзия >> Русская поэзия >> Владимир Высоцкий >> Проза
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Владимир Высоцкий. Роман о девочках



    Девочки любили иностранцев. Не то, чтобы они не любили своих соотечественников. Напротив... Очень даже любили, но давно, очень давно, нет, лет 6-7 назад. Например, одна из девочек - Тамара, которая тогда и вправду была совсем девочкой, любила Николая Свя- тенко, взрослого уже и рослого парня, с двумя золотыми зубами, фантазера и уголовника, по кличке коллега.

    Прозвали его так, потому, должно быть, что с ним всегда хорошо было и надежно иметь любые дела. В детстве и отрочестве Николай гонял голубей, подворовывал и был удачлив. Потому что голуби - дело опасное, требует смекалки и твердости, особенно когда "подс- нимаешь" их в соседних дворах и везешь продавать на "Конку" с Ленькой Сопелей - от слова сопля, кличка такая. Сопеля - компань- он и одноделец, кретин и бездельник, гундосит, водку уже пьет, словом - тот еще напарник, но брат у него на "Калибре" работает. И брат этот сделал для Леньки финку с наборной ручкой, а лезвие - из наборной стали, из напильника. И Ленька ее носит с собой.

    С ним-то и ездил коллега Николай на конку продавать "подсня- тых" голубей, монахов, шпанцирей, иногда и подешевше - сорок и прочих - по рублю, словом, как повезет. А на рынке уже шастают кодлы обворованных соседей и высматривают своих голубей, и кто знает - может и у них братья на "Калибре" работают, а годочков им пока еще до шестнадцати, так что больших сроков не боятся, ножи носить - по нервам скребет, могут и пырнуть по запарке, да в го- рячке.

    - Сколько хочешь за пару?

    - 150.

    - А варшавские почем?

    - Одна цена.

    - А давно они у тебя? - И уже пододвигаются потихоньку и берут в круг и сплевывают сквозь зубы, уже бледнеют и подрагивают от напряжения и предчувствия... Уже мошонки подобрались от страха-то, и в уборную хочется, и рученьки потные рукоятки мнут.

    Вот тут-то и проявлял коллега невиданное чутье и находчивость. Чуял он - если хозяева ворованных голубей. И тогда начинал подвы- вать, пену пускал, рвал от ворота рубаху и кричал с натугой, как бы страх свой отпугивая.

    - Нате, волки позорные, берите всех, - и совал шпанцирей и мо- нахов опешившим врагам своим. Еще он успевал вставить, обиженно хныкая:

    - Сами только взяли по 120 у Шурика Малюшеки.

    Мал был Колька коллега и удал уже, и хитер, и смекалист. Наз- вал он имя известного его врагам голубятника, жившего поблизости с обворованными.

    - Ну, ты артист! - восхищался Сопеля, когда удавалось вырвать- ся, потому что вся ватага устремлялась на поиски Шурика и, воз- можно, найдя его, била нещадно.

    - Артист ты, - заикаясь, повторял Ленька, - и где ты так наб- латыкался. Я уже чуть было рыжему не врезал. А тут ты как раз заорал. Ну ты, коллега, даешь!

    Вырос Колька во дворе, жил во дворе, во дворе и влюбился. Ког- да Тамара с ним познакомилась, вернее - он с ней, она-то про него давно знала и видела часто и снился он ей, сильный и бесстрашный, да легенды о нем ходили по всему району - как он запросто так по карнизу ходил, как избил да выгнал четверых или пятерых даже ха- ныг, которые к ним в подъезд поддавать ходили и со второго этажа подглядывать в женские бани. Их жильцы водой да помоями поливали, но они все равно шли, как на работу. Что за напасть? И глядеть-то они могли только в предбанник, где и не все голые, да и видно только от поясницы и ниже, а выше-то не видно, а какой интерес видеть зад без лица?

    Колька их выгнал и избил еще. Но это так все - для Колькиной, что ли характеристики. Было ему 25, водились у него деньжата, иг- рал он на гитаре и пел. Жалобные такие, блатные - преблатные, пе- реживательные песни, курил что-то пахучее. Возьмет папироску, надкусит кончик, сдвинет тонкую бумажку с гильзы вперед, табак вытрясет, смешает с чем-то, пальцами помнет и обратно в папирос- ку, потом надвинет обратно на гильзу и затягивается глубоко, как дышит, для чего держит ее губами неплотно, а рукой мелко трясет, чтобы подольше в легкие с воздухом, потом подержит, сколько воз- можно, и только тогда выдохнет это что-то, пахнущее терпко и вкусно.

    И Тамаре давал затянуться, он ей и вина давал понемногу, он и соблазнил ее как-то случайно и просто - целовал, целовал, влез под кофточку, расстегнул пуговки - одну, другую, а там уже она неожиданно вдруг сказала:

    - Пусти! Я сама. И сама действительно разделась.

    Было это после девятого класса, после каникул летних даже. Та- мара ездила пионервожатой в лагерь, как и всегда - в тарусу. Мес- то это знаменитое, старинное, с речкой, лесами, да погодами теп- лыми, да вечерами душистыми, теплыми, когда любопытные отряды, где были уже и взрослые балбесы, которые тоже по ночам шастать хотят по девочкиным палаткам, и некоторые и шастают даже, да бог с ними - дело молодое, - собираются, значит, вожатые на эдакие вечеринки. Вечеринки тайные и тихие, чтобы начальник и воспитате- ли повода не имели сказать что-нибудь или, еще хуже, отправить домой, а в школу написать про моральный облик.

    Они - начальник и воспитатели - знают, конечно, про вечеринки эти, посиделки, и сами бы не прочь, но на них бремя власти и им - негоже.

    А вожатые сидят где-нибудь в лесу, поют всякие нежности и неп- риличности и их же - нежности и неприличности - совершают. Разб- редаются по парам по шалашам, где влюбленным рай, хотя они и не влюбленные вовсе, а так - от того, что кровь играет, да ночь теп- лая и звездная. Шалаши эти днем дети строили. Спасибо им, пионе- рам, хоть здесь от них прок. Особых, конечно, вольностей, не бы- ло, потому, что стеснялись девичества девушки и юноши боялись ударить в грязь лицом и опозориться, да некоторые и не знали, что делать дальше, после объятий. На практике не знали, хотя теорети- чески давно изучили все до тонкостей из ботаники, зоологии и ана- томии, которая в 9 классе преподается под хихиканье и сальные шу- точки. Знали они про первородный грех Адама и Евы и последующие до наших времен ибо жили они по большей части в одной комнате с родителями, и родители думали, что они спят, конечно же... Но они не спали и все слышали. Справедливо, все-таки, замечено древними: во всем виноват квартирный вопрос.

    Но даже призвав на помощь все свои духовные силы и познания, ни один из вожатых не перешагнул предела. Тамарин мальчик тоже ничего не рискнул и сохранил ее для Николая коллеги, бывшего го- лубятника, потом уголовника и фантазера, по которому тюрьма пла- кала призывно и давно. И доплакалась. Он ее не обошел. Все это рассказано к тому, что Тамара после каникул вернулась загорелой, похудевшей, с выгоревшими волосами и голубыми полукружьями у глаз - от забот о детях и от неоправданных ночных недосыпаний. И можно ли ее было не соблазнить? Никак, конечно, нельзя было.

    Он и соблазнил ее, но не бросил, как положено, а просто пошел под суд за какую-то неудавшуюся кражу. Тамара по нему не плакала, да и он повел себя благородно, и разговор меж ними вышел такой:

    - Ты меня не жди. Не на фронт иду!

    - Я и не собиралась!

    - Вот и хорошо, что не собиралась. Ты еще пигалица, и школу надо кончить.

    - Я и собираюсь.

    - И я говорю.

    Потом была пауза во время которой тоже ничего особенного не было. Потом конвой повел Николая Святенко в зал суда вершить над ним суд. Он только крикнул напоследок:

    - Вернусь - разберемся. - Помахал руками, снова сложил их за спину и пошутил с конвоирами:

    - Если б тебе такую, хотел бы на мое место?

    Она в зал не пошла - что ей там делать? Да и стыдно. Пошла до- мой.

    А ведь у таких ребят бывают такие верные подруги, что и не ве- рится даже. Он и по 6-7 сроков мотает и каждый раз возвращается, отмотав срок, а она на месте и хлопочет вокруг, и работает на не- го, потому что после 6-7 срока-то он инвалид совсем, легкие отби- ты, кровью харкает и рука одна не гнется. А был он раньше золотой щипач и в лагерях был в законе, а теперь вот он какой-никакой, только прошлое у него, да и то - какое у него оно прошлое. Удали да дури - хоть отбавляй, а свободы мало. Только успеешь украсть да прибарахлиться, только пиджаку рукава обрежешь, чтобы не ви- дать, что с чужого плеча, а уже и снова тюрьма. А она снова ждет, а потом встречает и работает на него, - он ведь и захочет теперь, а работать не сможет - рука у него или нога и внутри все... А ук- расть - она больше ему не даст украсть, потому что дети у них уже подросли и начинают кое-что кумекать. И про отца тоже. Вот и пусть сидит с детишками, пока она крутится с газировкой - летом, да с пивом - зимой. Дело надежное: недоливы, пена, разбавка и другие всякие премудрости - и жить можно. А он пусть с ребятишка- ми. И больной он - пусть хлопочет пенсию по инвалидности, как пострадавший на работе в исправительно-трудовых лагерях.

    Ты куда это?

    - На бега.

    - Это что еще за новости?

    - А не твоего, Клава, мелкого ума дело.

    - Ага! Мое, значит, дело обстирывать тебя да облизывать, да ублюдков твоих тоже. Вон рты поразевали - жрать просят. Мое, зна- чит, дело на больных ногах с семи утра твоих же товарищей - пь- яниц пивом поить? Мое - значит? А это не мое? Куда пес идешь?

    - Сказал же, на бега!

    - А кой черт тебе там?

    - Там Левка Москва и Шурик Внакидку поедут. Шурик месяц, как освободился. Повидать, да и дело есть.

    - Ты, никак, опять намылился? Поклянись, сейчас вот поклянись здоровьем ребятишек, что ни на какое дело не пойдешь! Сейчас пок- лянись!

    - Да что ты, Клава, как с цепи сорвалась? Сказал же - вернусь скоро! Разберемся.

    И не возвращался опять скоро. А наоборот - года через 4, и то хорошо, и все-таки с ним она.

    Вот такие бывают у таких ребят подруги.

    Но Тамара такой не была. И не дожидалась коллегу Николая да и не долго вспоминала. А когда он вернулся - девочки любили иност- ранцев. Не одного какого-нибудь иностранца, а вообще иностранцев, как понятие, как символ чего-то иного и странного.

    Во-первых, они чаще всего живут в отелях, а при отелях ресто- раны, а после - номера, их теперь обставляют шведы, финны и даже французы. Попадаешь сразу в чистоту, тепло и вот сразу же, как со страниц виденных уже "Пентхаузов" и "Плейбоев" с мисс и мистерами америка за 197... С удивительными произведениями дизайнеров: до- ма, туалеты, ванные и бассейны, спальни и террасы и в них невесты в белых платьях, элегантные жены с выводками упитанных и элегант- ных же детей, и, конечно, мужчины в машинах, лодках с моторами "Джонсон", в постелях и во всем, подтянутые и улыбающиеся, почти как тот, что тебя сюда привел. Он, правда, не такой подтянутый и лет ему раза в два с половиной больше, чем тебе, но у него вот они - эти самые журналы с рекламами "Мальборо", и курят их голу- боглазые морщинистые ковбои в шляпах и джинсах - сильные и надеж- ные самцы, покорители дикого Запада, фермеры и миллионеры. А тот, который тебя сюда привел, с таинственным видом вынимает хрустящий такой пакетик от "Бон марше", который есть ни что иное как рынок или просто универмаг, а вовсе никакой не Пьер Карден, но ты-то этого не знаешь. Ты пакетик разворачиваешь, Тамара, Галя, Люда, Вера, и достаешь, краснея - колготки и бюстгальтер, который точно на тебя, потому что все вы теперь безгрудые, почти по моде сде- ланные Тамары, Гали, Люды, Веры. И 2-й номер - он для вас всех выбрал безошибочно.

    И, взвизгнув, вы или ты бежите его примерять. Здесь же в ван- ной комнате, а иностранец улыбается вашей непосредственности и откупоривает уже валентайн и "Тоник" и другие красивые посудины и ждет.

    Он не плохой дядя, этот вот с проседью, и у него в кармане - в эдаком бумажнике, что открывается гармошкой - и в каждом отделе- нии - жена и дети, а ты ему, правда, нравишься, а почему бы нет? - Ты молодая, красивая, загорелая. Не такая, конечно, как 7 лет назад для Коли Святенко, но все-таки хороша. Вот ты выбежала из ванной - себя и лифчик показать. Вы оба понравились, потому что вас поцеловали одобрительно и для начала в локоток.

    А могли бы ведь Тамары, Веры, Люды и Галины пойти, скажем, в Мосторг и купить там то, другое, третье и даже джинсы и "Марльбо- ро", и тогда трудно было бы дорогим нашим иностранным гостям без знания почти что языка, доволакивать их до постелей в номерах отелей.

    Не только, однако, за презенты... Но и за...

    - С ними хорошо и спокойно. Они ухаживают, делают комплименты, зажигалки подносят к сигарете и подают надежду на женитьбу. Это случается иногда, но не часто, потому что предыдущий иностранец рассказал уже этому - кто ты, что ты, что любишь иностранцев как явление, и он - этот - прекрасно понимает, что ты с ним, как "символом" иного и странного.

    Есть смешная байка про то, как певица ездила с разными оркест- рами по всем городам и всегда ее приглашали после концерта почему -то контрабасисты и все поили ее пивом, а потом вели к себе. Од- нажды она спросила: "Не странно ли вам, дорогой, что я всегда бы- ваю приглашена только контрабасами и все они поят меня пивом и потом... Почему это? "

    Вместо ответа музыкант показал ей ноты, которые передавались одним оркестром другому, и там было написано на партии контраба- са: "Певица любит пиво, потом на все согласна. "

    Похоже, не правда ли? Так и чужеземцы, наверное, на чистом их языке объясняют друг другу все про вас, Тамары, Веры, Люды, Гали. И каждый последующий подает вам надежду на бракосочетание только с определенной целью и коварной своей целью, а, может, и не пода- ет вовсе, а просто хорошо воспитан.

    А вы, если не хамит, не бьет по голове бутылкой и не выражает- ся, уже и думаете - жениться хочет. Словом девочки любили иност- ранцев. И ходили к ним охотно, и подарки их, купленные без ущерба для семейного их бюджета, брали. И так было уже им привычно - де- вочкам - с иностранцами, так они их любили, что Тамара взяла как- то утром без спросу даже у фргешного немца Петера 800 марок из вышеупомянутого бумажника. Трясло ее, когда брала, и подташнива- ло, и под ложечкой посасывало, от вчерашнего ими выпитого, или от новизны предприятия, выхватила их все - и за лифчик, но успела, все-таки, фотографии посмотреть, где петеровская Гретхен с детиш- ками. Посмотрела и сразу успокоилась, а успокоившись, разозли- лась. "Еще жениться обещал, паразит", хотя он и не обещал вовсе, а если бы и так, - она бы все равно не поняла, потому что в ин-яз ее не взяли еще шесть лет назад, и с тех пор в языкознании она продвинулась мало - хеллоу знала только, гудбай да бонжур, а так- же виски-сода, виски-тоник и ай лав ю. Петер из ванной вышел бод- рый, бритый и сразу к бумажнику. Пропажу обнаружил и смотрит воп- росительно. А она отрицательно - дескать, знать ничего не знаю! Не видала я твоих вонючих марок! Нужны больно! Как не стыдно ду- мать такое! Я что, б... какая-нибудь? Хочешь и лифчик свой парши- вый обратно возьми! - Она выкрикнула все это очень даже натураль- но, с негодованием, гневом, покраснела даже от гнева и сделала вид, что снимает лифчик, но не сняла, - в нем деньги были. К счастью Петер стал протестовать против возврата лифчика; замахал руками, давая понять, что ничего такого не думал - показал жеста- ми, что, дескать он сам вчера был под шафе - здесь щелкнул себя по шее - в России-то он давно, жесты пьяные изучил уже, щелкнул, но от волнения промахнулся и попал в кадык, от чего нелепо закаш- лялся, и оба рассмеялись. Эх! Знать бы Тамаре, что Гретхен-то - бывшая, что дети-то - ее, и что развод уже оформлен и перед ней вполне холостой и вдовый гражданин ФРГ, и гражданин этот, по де- лам фирмы приезжающий вот уже шестой раз за последние пять меся- цев, последние два раза приезжает из-за нее, и что вот-вот бы еще чуть-чуть повремени она с кражей, - и досталось бы ей все Петеро- во невеликое богатство, накопленное бережливым и скромным его владельцем. И попала бы Тамара с самотеки в эти перины и ванны и, глядишь, через какой-нибудь месяц щелкали бы невесту молодую в белом платье, подвенечном все же платье, репортеры, и подруги бы здесь закатывали глаза - счастливая! Да, счастье было так возмож- но. Но Петер, хоть и виду не подал, а уверен был, что преступле- ние совершено предметом его вожделений и намерений.

    Был этот самый Петер Онигман немцем, со всеми вытекающими от- сюда сантиментами, да еще уже и в России нахватался, насмотрелся пьяных слез и излияний, и почти заплакал Петер онигман над разби- тыми своими надеждами, потому что он готов был жениться на ней, даже если у нее незаконченное высшее образование, даже если она комсомолка, секретарь генерала КГБ, вдова или мать-героиня, но он не мог, если она без просу взяла, нет, даже нет - просто раскрыла его бумажник. Но плакал Петер про себя, вслух же он только смеял- ся до слез и повел подругу свою бывшую вниз кормить последним завтраком.

    Внизу, в холле развернулись неожиданные уже события. Неожидан- ные для обоих. Трое молодых людей с невинными лицами безбоязненно подошли к иностранцу и его спутнице, скучая как бы, попросили у него прощения на нечистом арийском языке, а ее попросили пройти в маленькую такую, незаметную дверцу под лестницей. Там ее уже жда- ли другие за столом и за стопкой чистой бумаги. Те и другие - и пришедшие, и сидевшие - особой приветливости не высказали.

    - Ваша фамилия? Имя, отчество?

    - Полуэктова. Тамара Максимовна.

    - Возраст?

    - А в чем дело, простите?

    За столом удивленно подняли брови.

    - Отвечай, когда тебя спрашивают. - Сказано это было тоном грубым и пугающим, и Тамара сразу успокоилась.

    Заложила она ногу на ногу, закурила дареные марльборо и спро- сила как можно вульгарнее и презрительнее:

    - а почему это вы на ты? Мы с вами на брудершафт не пили.

    - Да я с тобой рядом... - Спрашивающий цинично выругался. - Отвечай лучше! Хуже будет! - пугал он.

    Но не запугать вам, гражданин начальник, Тамару. Ее не такие пугали. Ее сам Колька Святенко, по кличке Коллега, - пугал. Много раз пугал. Первый раз года три назад пугал, когда вернулся. Когда вернулся и, как обещал, разбираться начал. Ну... Об этом потом! А сейчас?

    - А что это ты ругаешься, начальник? Выражаешься грязно и за- пугиваешь. Чего надо вам? Что в номере у иностранца была? Ну, бы- ла! Вы лучше за персоналом гостиничном следите, а то они две зарплаты получают - одну у вас - рублями, другую у клиентов - ва- лютой. Или, может, они с вами делятся? Вот ты, я вижу, уинстон куришь. Откуда у вас уинстон - он только в барах и Березках? А откуда галстук? Или вам такие выдают?

    - Помолчите, Полуэктова - оторопели все вокруг и ошалели от наглости.

    - Хуже, хуже будет.

    Но Полуэктова Тамара не помолчала! Закусила она удила. А тут еще Петер рвется в дверь выручать, все-таки любовь-то еще не прошла.

    - Хуже?! А где мне будет хуже, чем у вас? Задерживать не имее- те права! Я этого Петера люблю и он женится на мне! - И с этими лживыми словами на устах бросилась Тамара к дверце незаметно, распахнула ее и впустила с другой стороны несостоявшегося своего жениха, Петера Онигмана - бизнесфюрера и вдовца, втянула его за грудки в комнатку и в доказательство любви и согласия между ними - повисла у Петера на шее и поцеловала взасос. И спросили в упор у Петера работники гостиницы на нечистом его языке:

    - А правду ли говорит девица, господин, как вас там? Верно ли, что вы на ней женитесь? Отвечайте сейчас же! Иначе мы ее за наг- лость и прыть в такой конверт упрячем, что никто не отыщет. Она у нас по таким местам прокатится, она у нас такого хлебнет варева, и всякие еще страсти.

    Испугался Петер за Тамару, да и за себя испугался он, потому что отец его был в плену в Сибири и, хотя вывез оттуда больше теплых воспоминаний, но были и холодные, например - зима, а Пе- тер, оттого, что плохо понимал угрозы работников отеля, подумал, что это его хотят упрятать, прокатить и накормить. И помня папины бр-р-р при рассказах о сибирской зиме, ответил Петер твердо - "яволь". Это значило "правда", дескать, и взял Тамару под руку.

    А она от полноты чувства принялась его бешено целовать, при этом глядя победно на опозоренных и обомлевших служащих интурис- та, целовать и плакать, и смеяться тоже и даже взвизгивать и подпрыгивать.

    И последнее, то есть подпрыгивание, вовсе она выполнила нап- расно, потому что разомкнулся на ней злополучный лифчик и выпали из него злополучные 800 марок, и стихло все кругом, и уже задыша- ли мстительно работники, взялись за авторучки, пододвинули уже стопки бумаг, а гражданин ФРГ стоял как в воду опущенный, возз- рясь на пачку денег, будто впервые видел денежные знаки своей страны, и сомнения его последние рассеялись, а слова были сказаны - сказал же он уже "яволь", а в Германии слов на ветер не броса- ют.

    А Тамара Полуэктова, с самотечной площади, так и осталась, подпрыгнув с открытым ртом и растегнувшимся лифчиком и ждала не- известно чего.
Рассказ Тамары Полуэктовой нам.



    Зовут меня Тамара. Отчество Полуэктова, то есть Максимовна, фамилия Полуэктова. Родилась в 1954 году. Мне 24 теперь. Я от вас ничего скрывать не буду, вы ведь не допрашиваете. Мама моя совсем еще молодая, нас у нее двое дочерей - я и еще Ирина. Ирина меня старше на 3 года, у нее муж - инженер, работает в ящике. Ирка ро- жать не может после неудачного аборта. Она лет семь назад, когда я школу кончила, ну когда еще Николая посадили, жила с одним ху- дожником. Он ее рисовал, ночью домой не пускал, а звонили ка- кие-то подруги, врали, что далеко ехать, что они на даче, что там хорошо и безопасно. Мама все спрашивала, какие ребята там, а под- руги говорили - никаких - у нас девичник и хихикали, и называли маму по имени-отчеству, как будто они очень близкие подруги, спрашивали про меня - как там Тамара? - И отцу передавали привет. Отец старше матери лет на 23. Он раньше в милиции работал, а те- перь на пенсии. У него орден есть и язва. Он уже года два, как должен умереть, а все живет, но знает, что умрет и поэтому злой и запойный, а нас никого не любит.

    Он на работе всегда получал грамоты, там все его любили, а до- ма был настоящий садист, даже страшно вспомнить. Когда я была совсем маленькой, а Ирка постарше, мы жили под Москвой в малень- ком домике, и у нас был такой крошечный садик. И мы с Иркой и ма- мой поливали из леек кусты и окапывали деревца, возились просто так. Соседи к нам не ходили - отец их отпугивал, он никогда почти не разговаривал при людях, курил и кашлял. Его окликнут: "Максим Григорьич! " - а он никогда не отзовется. Говорят, он был конту- жен, а он не был контужен, он вообще на фронте не был - у него бронь была. А нас он почему-то всех не любил, но жил с нами, и мама его просила - уходи! - А он не уходил. И однажды взял, прид- я с работы, и вырубил весь наш садик, все кусты. Все говорили - спьяну, а он не спьяну вовсе, он знал, что больше всего нас т а к обидит, почти убьет. А еще раз - взял и задушил нашего с Иркой щенка. Щенок болел, наверно, и скулил, он вдруг взял у меня и стал давить, медленно, и глядел на нас, а щенок у него бился в руках и потом затих. Мы обе даже не плакали, а орали, как будто это нас. Он нам отдал и ушел в другую комнату, и напился ужасно. Пьяный пришел к нам, поднял нас, зареванных, и в одних рубашках ночных выгнал на улицу. А была зима. И мама работала в заводской столовой в ночную смену. А мы сидели на лавочке и плакали, и за- мерзали. А отец запер двери и спал. Когда мама пришла, мы даже встать не могли. Она нас внесла в дом, отогрела, растерла спир- том, но мы все равно болели очень долго.

    Потом мы уехали к бабушке в Москву, на самотеку, одни, без не- го, а когда бабушка умерла, отец снова приехал к нам и живет до сих пор, почему - я не знаю. Мать говорит - жалко. Помрет скоро.

    Я всегда училась хорошо, и говорили, что я самая красивая в классе, и учителя-мужчины меня любили, а женщины - нет. Одна Та- мара Петровна - наш классный руководитель, учительница ботаники - мы ее "Морковкой" звали, - просто меня ненавидела, особенно, ког- да я причешусь или когда я веселая. Однажды нам дали на дом зада- ние вырастить на хлебе плесень. Хлеб нужно намочить и под стакан, а через несколько дней - на нем, как вата, это и есть плесень. Так вот, у меня она на хлебе не выросла, зато выросла на овощах у нас в ящике под кухонным столом. Я ее, не долго думая, под стакан и в школу - "Вот, глядите, выросла на морковке". И тут только я вспомнила про кличку. Был скандал, вызвали мать и строго ее пре- дупредили, что я вырасту распущенной женщиной. Вот я и выросла. Учителя оказались прорицателями. Мать работала где-то в торговле, она и сейчас зав. овощным отделом, но сейчас мы с ней почти не говорим. Она все время грызет меня, что я работы меняю, а послед- ние восемь месяцев и вовсе бездельничаю. А мне все обещают помочь и устроить, но если с кем выспишься - он сразу забывает, а если нет - тем более. Я уже и не верю никому. Да и потом, у них у всех своих забот хватает, у всех дети, семьи, кооперативы, друзья и машины. Мне попадаются, конечно, только семейные, постарше - я молодых ребят не люблю, с ними скучно, надо самой себя веселить, а мне с самой собой неинтересно, я люблю, когда он много старше - ему тогда приятно появиться с молоденькой везде - и у друзей, и в кабак. Так что попадаются мне семейные (это не очень им и мне ме- шает) и старшие. Попадаются. А выбираю я с машиной и лучше, если из торговли или искусства, потому что и те и другие бывают в од- них и тех же местах: во всяких ВТО и дом-кино на просмотрах, и в ресторанах - в дж и дл, и там всегда много интересных и знамени- тых людей, и более интимно, и все тебя уже знают, а со многими уже успела побыть любовницей, и все про всех знают, потому что уже всем все похвастались тобой и поделились впечатлениями, но это не страшно и никому не мешает. Наоборот - кажется, что все друзья и рады тебя видеть.

    А потом у кого-нибудь дома. К себе идти не хочется и остаешь- ся, и стараешься уснуть одна, а получается - не одна. Раньше зво- нила и врала матери или подруги звонили, как Ирину тогда давно... Все повторяется ужасно. Кстати, тот художник - это он заставил ее аборт делать, хотя врачи отказались. У нее что-то было совсем плохо с яичниками, простыла она страшно, ходим-то мы все в летних трусиках, чтобы потоньше и красивее, а теплые - попробуй-ка, на- день наши. Раздеваться начнешь - со стыда сгореть. Говорят, какие -то французы даже выставку сделали из наших штанов - был колос- сальный успех. Расхватали на сувениры и просили еще, но больше не было. Потому что - дефицит. Ирка мучилась, мучилась, она его все- таки любила, паразита, гнусный такой тип, без бороды, но типичный богемный мерзавец. Он с ней спал при товарищах и даже ночью ти- хонько уйдет, как будто в туалет, а сам пришлет вместо себя дру- га. Это называется - пересменка. Ирка мне потом рассказывала, ру- галась и плакала. Такая гадость этот Виктор. Я его потом видела, даже была у него с подругой и даже осталась у него.

    Как странно: он мне и противен был, как червь, а в то же время любопытно - что сестра в нем нашла. Я почти уже согласилась, он начал меня раздевать, дышал и покусывал ухо, нажимал на все эро- генные зоны, которые у меня совсем не там, где он нажимал, а по- том вдруг вспомнила, что когда сестре делали аборт у него дома, он ассистировал врачу - своему другу. Он сам - этот Виктор - ког- да-то в медицинском учился, но его выгнали со второго курса. Ирка говорила, как он суетился, стол раздвигал, стелил простынь, гото- вил инструменты, вату, воду и еще шутил с ней и подбадривал. Все это я вспомнила, встала вдруг, нахамила ему, обозвала не то мразью, не то тварью - не помню теперь - пьяна была и уехала. Он за мной бежал и все спрашивал: "Ты что, очумела? Что с тобой? "

    А то со мной, что Ирка моя чуть не умерла, что рожать больше не будет, что мать ей плешь переела, что муж нет-нет, да и напом- нит. И еще то со мной, что я их ненавижу - мужиков, которые хуже баб, болтливых и хвастунов, которые свою семью сохраняют в непри- косновенности: не дай бог что-нибудь про жену - чуть не до драки, а сами носят домой и всякую гадость. Уйдет от кого-нибудь, не подмоется даже, а через полчаса к жене ляжет и расскажет, как ус- тал и она его еще даже пожалеет и погладит ему спинку, чтобы снять напряжение, и даже не требует уже от него исполнения супру- жеских обязанностей. Это уже давно - раз в две недели. Она-то ду- мает, что это она виновата, растолстела, дескать, не крашусь, хо- жу бог знает в чем, а он просто сыт, пьян, нос в табаке и сегодня у него уже две было. Да и с ними-то он так, минутку - не больше, больше уже не может. Но они говорят, что довольны, деньги у него - вот и довольны, а он верит, что из-за мужских его качеств. Вот что со мной.

    Рано я стала замечать, что нравлюсь мужикам. И учителям и ре- бятам из класса, и просто прохожим на улице - они всегда оборачи- вались и по особенному на меня глядели. И было мне это приятно, и я шла и нарочно не оборачивалась, не оглядывалась, и знала, что они смотрят. Летом я ездила пионервожатой в пионерский лагерь от маминой работы. Плохо теперь помню все лагерные ритуалы - линей- ки, подъемы флага, военные игры и маскарады в конце каждой смены. Хотя ребята придумывали разные смешные костюмы и мастерили их бог знает из чего: из папоротника - юбки и головные украшения индей- цев, из картона и палок, покрасив их серебряной краской - доспехи и оружие. Я вместе с ними сочиняла какие-то дурацкие скетчи и сценки из жизни марсиан, родителей и школы. Я потом вспоминала это часто, когда училась в ГИТИСе. Я училась в ГИТИСе. Правда. Меня оттуда отчислили за моральное разложение. Потом. Но пока ра- но об этом, да и вспоминать жалко и противно.

    

... ... ...
Продолжение "Роман о девочках" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Роман о девочках
показать все


Анекдот 
Прыгают десантники. Все выпрыгнули. Выпускающий:

- Иванов, ты же первый выпрыгнул?

- Да, товарищ капитан, парашют не раскрылся - пришлось вернуться!
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100