Сноу, Чарльз - Сноу - НаставникиПроза и поэзия >> Переводная проза >> Сноу, Чарльз Читать целиком Чарльз Сноу. Наставники
-----------------------------------------------------------------------
C.P.Snow. The Masters (1951). Пер. - А.Кистяковский.
М., "Прогресс", 1981.
OCR & spellcheck by HarryFan, 4 April 2001
-----------------------------------------------------------------------
Памяти Г.Г.Харди
ОТ АВТОРА
Я не дал названия колледжу, о котором рассказываю в этой книге, - мне
не нравятся географические гибриды, вроде Оксбриджа, и я старался не
пользоваться ими в романах о Льюисе Элиоте.
Мой вымышленный колледж расположен в реальном месте, хотя некоторые
топографические подробности я намеренно изменил. Этим, впрочем, и
ограничивается его сходство с действительно существующим колледжем.
Прототипами для героев моего романа послужили самые разные люди, и,
насколько мне известно, выборы главы колледжа не складывались в последние
несколько десятилетий так, как я описываю, ни в Оксфорде, ни в Кембридже.
Однако в начале нынешнего века судьба ректорской должности довольно часто
определялась в последнюю минуту - что и засвидетельствовано в "Мемуарах"
Марка Пэттисона. На этот источник впервые указал мне Г.Г.Харди, памяти
которого я и посвящаю мою книгу - с любовью и глубоким уважением.
Ч.П.С.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СВЕТ В РЕЗИДЕНЦИИ
1. МЕДИЦИНСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Снегопад только что кончился, во дворике за моим окном было по-зимнему
тихо. К началу января жизнь колледжа почти полностью замирает, и тишину
нарушали лишь приглушенные снегом шаги привратника, заканчивающего
последний вечерний обход. Время от времени мягко позвякивали его ключи, и
этот негромкий перезвон слышался еще несколько секунд после того, как
затих шорох шагов.
Я рано задернул шторы и весь вечер просидел дома. Присланный мне ужин я
съел, читая книгу, на столике у камина. Огонь в камине ярко пылал весь
день, и сейчас, хотя было уже почти десять часов, я сгреб еще не сгоревшие
угли в кучу, подсыпал новых и сдвинул их к задней стенке камина, под тягу
дымохода, чтобы пламя подольше не заглохло. Из камина струился неистовый
жар, но зато кушетка, столик и два кресла, немного отодвинутые в глубь
комнаты, образовывали теплый, приветливый островок, окруженный холодной
полутьмой. На полированных панелях величественной средневековой комнаты с
высоким потолком играли веселые огненные блики, но сама комната оставалась
холодной. В морозный вечер такое жилище уменьшается до крохотного островка
возле камина, и островок этот кажется особенно ласковым, потому что его
окружает ледяной сумрак непрогретой комнаты.
Мне было тепло, покойно, уютно в мягком и удобном кресле. Никаких
срочных дол не предвиделось. Я зачитался, а поэтому не услышал шагов на
лестнице и даже вздрогнул, когда, после торопливого стука в дверь, на
пороге моей комнаты вдруг появился Джего.
- Вы дома? - проговорил он. - Слава богу, что я вас застал.
Он вышел на лестничную площадку, стряхнул с башмаков снег и,
возвратившись, сел в свободное кресло перед камином. На нем все еще была
мантия, и я понял, что ему пришлось задержаться в профессорской. Он
извинился за позднее вторжение - извинился как-то чересчур уж горячо, хотя
умел вести себя свободно и непринужденно.
Иногда, впрочем, ему было трудно начать разговор - и со мной, может
быть, даже трудней, чем с другими людьми, несмотря на то что мы искренне
симпатизировали друг другу. Меня давно уже не удивляли слишком сердечные
приветствия при встречах или, как в этот раз, чрезмерные извинения.
Сегодня, правда, они прозвучали особенно странно, потому что он был
взвинчен и угнетен.
Из-за лысины, обрамленной к тому же поредевшими седыми волосами, он
выглядел старше своих пятидесяти лет - но только на первый и поверхностный
взгляд. Высокий рост подчеркивал природную хрупкость его костяка, и даже
тучность не могла пригасить его живой, легкой энергичности. Да и лицо -
массивное, широкое, высоколобое, с навсегда, казалось бы, застывшим
выражением - стремительно преображалось, когда вспыхивала его белозубая
улыбка; я, пожалуй, ни у кого не встречал столь переменчивого лица. А
прикрытые толстыми стеклами очков небольшие пронзительные глаза смотрели
на мир с пристальным, почти юношеским интересом. Словом, под обликом
пожилого сенатора скрывался порывистый юноша - и всякий, кто с ним
сталкивался, обнаруживал это довольно быстро. Его поведение было так же
непредсказуемо, как его мгновенно вспыхивающая улыбка; во всех своих делах
он ощущал мир словно бы обнаженными нервами. Познакомившись с ним поближе,
люди напрочь забывали о сенаторской внешности: их поражала, а вернее,
отпугивала искренняя безыскусность его душевных порывов и любовь к
драматическим эффектам. Многих, правда, привлекала глубина его чувств, но
мало кто понимал, что он еще и неистово горд.
К тому времени, о котором я рассказываю - шел тысяча девятьсот тридцать
седьмой год, - он уже десять лет был в колледже старшим наставником. Я
познакомился с ним в тридцать четвертом году, когда Фрэнсис Гетлиф, зная,
что я хотел бы заняться теоретическим исследованием права, предложил
Совету колледжа принять меня на работу. Джего поддержал мою кандидатуру
(угадав со свойственной его живому воображению проницательностью, почему я
решил в корне изменить жизнь на пороге тридцатилетия) и с тех пор полюбил
меня, как обыкновенно любят своих протеже.
- Очень рад, что вы дома, Элиот, - сказал он, глядя на меня через
столик. - Мне обязательно нужно с вами поговорить. Я просто не уснул бы,
если б мне пришлось ждать до завтрашнего утра.
- А что случилось?
- Вам говорили о предстоящем медицинском обследовании ректора? -
спросил Джего.
Я кивнул:
- Завтра утром надо будет справиться о результатах у его родных.
- Мне уже все известно, - сказал Джего. И мрачно добавил: - К
несчастью.
Джего на минуту умолк, потом заговорил снова:
- Вчера вечером его положили в больницу. А после зондирования сразу
отправили домой. Результаты получены сегодня днем. Ни малейшей надежды.
Врачи сказали, что шесть месяцев - предельный срок.
- Что же они обнаружили?
- Рак. Оперировать бесполезно. - Лицо Джего искривила мучительная
судорога. - Надеюсь, мой конец будет не таким ужасным.
Я промолчал, думая о нашем ректоре, мне вспомнилась его дружеская,
только среди своих, язвительность и скромные, но утонченные вкусы,
искренняя религиозность и бесконечные споры с Джего.
А Джего, заметив, что я не отзываюсь на его последнюю реплику,
заговорил опять:
- Это совершенно невыносимо, Элиот, думать, что Вернона Ройса ждет...
Такая страшная смерть. Я не могу сказать, что мы всегда понимали друг
друга... Вы ведь знали о наших разногласиях?
Я кивнул.
- И все же он очень помог мне в прошлом триместре - не по службе, так
сказать, а по дружбе. У меня, если помните, была нездорова жена, а я, не
умея облегчить ее страданий, чувствовал себя никчемным, бесполезным и
никому не нужным: мне казалось, что я просто тяжкая обуза - для нее, для
себя самого, для всех... И вот однажды Ройс предложил мне прогуляться с
ним. Ему хотелось немного подбодрить меня. Он сказал, что часто думает о
моей жене, что его очень тревожит ее состояние. Он, наверно, догадался,
как меня огорчает та холодность, с которой к ней здесь относятся. Он
говорил совсем недолго - мы и дошли-то всего до Уотербича, - но его слова
растрогали меня почти до слез. Ведь беды наших любимых часто причиняют нам
самые горькие мучения. - Губы Джего внезапно тронула мягкая улыбка. -
Впрочем, вам ли это объяснять, Элиот? Я почувствовал, что нам одинаково
трудно, когда вы познакомили меня с вашей женой. Как только ей станет
лучше, вы обязательно должны пригласить меня к вам домой, в Челси, еще
раз. Она, видимо, слишком много перенесла в жизни. Но мне было очень
приятно у вас... - Джего на мгновение умолк и опять заговорил о ректоре: -
С того дня я стал совсем по-иному относиться к Ройсу. Надеюсь, вы
понимаете, как страшно потрясла меня сегодняшняя новость?
Потом он с горечью воскликнул:
- Подумать только, Элиот! Ведь мы гуляли с ним во второй раз всего
месяц назад! Я неважно себя чувствовал, а он по-обычному быстро семенил
вперед, и мне было трудно за ним угнаться. Тогда я был уверен - каждый был
бы уверен! - что он гораздо здоровее меня.
Джего помолчал и добавил:
- Сегодня врачи вынесли ему приговор.
Он глубоко, искренне, пылко сочувствовал умирающему. Но слишком
откровенно показывал, что ощущает себя участником драмы, - именно такая
откровенность и коробила многих людей. По-настоящему сдержанный человек не
должен страдать напоказ.
- Да, врачи вынесли ему приговор, - повторил Джего. - Но я слышал еще
одну чудовищную новость. Есть человек, который даже не догадывается об
этом.
Он опять умолк и после паузы закончил:
- Сам больной. Ему ничего не сказали.
У меня вырвалось удивленное восклицание.
- По-моему, это бесчеловечно, - сказал Джего. - Врачи скрыли от него
правду. Больше того, уверили, что через месяц или два он поправится. И
когда мы будем навещать его, нам придется поддерживать эту ложь.
Он поглядел мне в глаза и отвернулся к камину. Я оставил его на минуту
одного и спустился в кладовую, чтобы принести кувшин с водой, сифон и
бутылку виски. Мороз крепчал, вода в кувшине казалась ледяной. Когда я
вернулся с подносом в комнату, Джего стоял у камина, опустив голову и
опершись локтями на мраморную каминную доску. Пока я подходил к столику,
ставил поднос и устраивался в кресле, Джего не шевелился. Потом повернул
голову, посмотрел на меня сверху вниз и сказал:
- Я просто не могу опомниться, Элиот. Не могу представить себе, что же
нас теперь ждет. - В этих его словах явственно прозвучала тяжкая тревога.
Он сел. Его лицо, обагренное отсветами огня, казалось застывшим и
печальным.
Я разлил виски по бокалам. Джего поднял свои бокал и несколько секунд
глядел сквозь полупрозрачную жидкость на языки пламени в камине.
- Просто не могу опомниться, - повторил он. - Не могу представить себе,
что же нас теперь ждет. - И, неожиданно повернувшись ко мне, спросил: - А
вы, Элиот?
- От этого так скоро не опомнишься, - ответил я, покачав головой.
- Но вы хотя бы отчасти представляете себе возможные последствия? -
спросил Джего. Он пристально посмотрел на меня. Его взгляд был
вопрошающим, почти просительным.
- Пока нет.
Он немного подождал. Потом проговорил:
- Мне пришлось сообщить эту новость кое-кому из наших коллег - за
обедом, в трапезной. Там и возник разговор о последствиях, которые
необходимо обдумать, пока еще есть время, - мае-то поначалу ничего
подобного даже в голову не пришли.
Он снова немного переждал и торопливо добавил:
- Через несколько недель... через несколько месяцев, в крайнем случае,
нам придется выбирать нового руководителя.
- Видимо, так.
- Когда придет время выборов, думать будет поздно, - сказал Джего. -
Нам надо решить заранее, кого мы хотим выбрать ректором.
Я предчувствовал - уловив его тревогу, - что он об этом заговорит, но
не был готов к такому разговору. Джего хотел услышать от меня, что новым
ректором должен стать именно он, что я в этом решительно уверен и буду
голосовать за него. Ему хотелось, чтобы я заговорил о выборах сам; чтобы
ему даже не пришлось о них упоминать. Для него было бы мукой не получить
от меня твердой поддержки в ответ даже на самый осторожный намек. И однако
он уже не мог остановиться, его несло. А мне было мучительно неловко
видеть, как унижается этот гордый от природы человек.
И все же нынешним вечером я ничего не мог ему пообещать. Несколько лет
назад я сказал бы "да" не раздумывая. Он мне нравился как человек, я
уважал его и считал самым достойным кандидатом в ректоры. Однако мне давно
уже приходилось обуздывать свою непосредственность: слишком чувствительно
била меня жизнь, и я поневоле научился сдерживаться.
- В общем-то, у нас еще довольно много времени, - сказал я.
- К сожалению, при такой болезни все может кончиться даже быстрей, чем
предсказывают врачи, - возразил Джего. - Вы подумайте, как дьявольски
трудно выбрать себе руководителя - причем из своей же среды и без всякой
подготовки - людям, которые крайне разобщены.
- А вы уверены, - осторожно спросил я, - что мы так уж разобщены?
- Еще бы! - Джего мимолетно улыбнулся. - Нас четырнадцать человек, и о
чем бы мы ни заговорили, у нас неминуемо возникают разногласия; а тут нам
придется выбирать руководителя.
- Пожалуй, вы правы, - согласился я. И добавил: - Если нам придется
выбирать руководителя, нас останется только тринадцать.
Джего печально склонил голову. А потом резко, отрывисто проговорил:
- Элиот, я хочу сообщить вам кое-что еще. Мне предложили принять очень
важное для меня решение. Я должен решить, согласен ли я, чтобы на этот
пост выдвинули мою кандидатуру.
- У меня никогда не было сомнений, - ответил я, - что, если место
ректора освободится, вам обязательно предложат баллотироваться на этот
пост.
- Вы верный друг, Элиот, - воскликнул Джего, - но, знаете, до
сегодняшнего вечера мне и в голову не приходила мысль об этой должности.
Порой он совершенно беззащитен перед жизнью, подумал я; порой он таился
от самого себя.
Немного погодя Джего посмотрел прямо на меня и сказал:
- Вас, наверно, еще рано спрашивать, на ком вы остановили свой выбор?
Я медленно поднял голову и глянул ему в глаза.
- Вы правы, Джего. Но я сразу извещу вас, как только на что-нибудь
решусь.
- Я понимаю, Элиот. - Вымученная улыбка Джего была все же теплой и
дружелюбной. - Я понимаю. И уверен, что вы откровенно скажете мне о своем
решении, каким бы оно ни было.
Потом мы еще долго беседовали - легко и по-дружески; когда я провожал
Джего, часы на Резиденции ректора начали бить полночь. Пока Джего
спускался по лестнице, я подошел к окну и раздвинул шторы. Небо
прояснилось, луна серебрила недавно выпавший снег. Четко прорисовывались
очертания противоположного дома, ярко сверкала заснеженная островерхая
крыша. Черные стекла многократно отражали лунный диск, и только в парадной
спальне Резиденции горел электрический свет. Окна спальни мягко и уютно
поблескивали в безмолвной ночной темноте.
В морозном воздухе замирали последние отзвуки курантов. По
неистоптанному снегу дворика шел к воротам Джего. Длинная мантия
колыхалась в такт его стремительным и легким шагам.
2. РЕКТОР ГОВОРИТ О БУДУЩЕМ
Утром, когда я проснулся, спальню заливал ослепительно яркий свет.
Окно, по краям жалюзи, обрамляли блистающие солнечные полоски. Ощутив на
лице ледяное дыхание выстуженной комнаты, я натянул одеяло до подбородка.
И сразу же, словно приутихшая ночью боль, меня кольнула мысль о визите к
ректору.
Часы за окном начали отбивать четверти - сначала где-то вдалеке, потом
на церкви Пресвятой девы. Марии, потом у нас и, с небольшим запозданием, в
соседнем колледже. Через несколько минут бой часов затих, комнату опять
затопила тишина, но вскоре дверь отворилась и вошел, мягко ступая,
Бидвелл. Подняв жалюзи, он глянул на часы Резиденции, сверился со своими и
произнес ритуальную утреннюю фразу:
- Уже девять, сэр.
- Благодарю, - пробормотал я. Его по-крестьянски румяное лицо было
хитровато простодушным.
- Студеное утречко, сэр, - сказал Бидвелл. - Вам-то тепло спалось?
- Вполне, - ответил я, ничуть не покривив душой. Моя узкая, словно
келья монаха, спальня не прогревалась по-настоящему уже лет пятьсот. Я не
уставал изумляться, насколько точно отражает она в миниатюре бытовую жизнь
всего нашего колледжа с ее причудливой смесью средневековой роскоши и
полнейшей неустроенности. Однако со временем человек привыкает ко всему,
так что морозный воздух, которым я дышал по ночам, лежа в теплой постели,
превосходно убаюкивал меня, и в других условиях мне теперь просто трудно
было уснуть.
Я все утро откладывал звонок в Резиденцию, но часов около одиннадцати
наконец позвонил и попросил позвать к телефону леди Мюриэл - ректор,
шотландец из богатой интеллигентской семьи, женился лет в сорок на дочери
графа. Ее голос прозвучал по-обычному громко и уверенно:
- Приходите, мы будем рады, мистер Элиот. Муж тоже наверняка обрадуется
вашему приходу.
Я спустился по лестнице и пересек дворик. В гостиной Резиденции меня
встретила дочь Ройса - Джоан. Я хотел подбодрить ее, попытался что-то
сказать, но она сразу же перебила меня:
- Я не вынесу этого ужасного притворства! Почему они скрывают от него
правду?
Ей было около двадцати лет. Ее умное лицо еще хранило отпечаток угрюмой
отроческой замкнутости: от природы крепкая, она казалась себе дурнушкой и
втайне мучилась. А между тем все, кроме ее самой, видели, что сквозь ее
девическую угловатость уже зримо проступает легкое и привлекательное
изящество.
Но сегодня она была мрачной из-за постигшего их семью несчастья, и
банальные слова сочувствия но могли, конечно, утешить эту необычайно
искреннюю девушку.
Вскоре появилась ее мать: плотная и безукоризненно прямая, ока бесшумно
шла к нам по ворсистому ковру, привычно лавируя между китайскими ширмами и
тяжелыми барочными креслами просторной, вытянутой в длину гостиной со
множеством дорогих безделушек.
- Доброе утро, мистер Элиот, - сказала она. - Мы все понимаем - это
очень грустный визит.
Она смотрела на меня сдержанно, спокойно и твердо, но в этой
сдержанности, в спокойной твердости ее больших карих глаз таилась странная
наивность.
- Я узнал обо всем только поздно вечером, - проговорил я, - и мне было
неудобно вас беспокоить.
- Да и нам сообщили только под вечер, перед самым обедом, - ответила
леди Мюриэл. - Мы даже не подозревали, что все может обернуться так
трагично. Нам пришлось очень поспешно решать, как себя вести.
- Я не знаю, чем я мог бы помочь, - проговорил я, - но если вам
что-нибудь понадобится...
- Спасибо, мистер Элиот. Большое спасибо - и вам, и всем коллегам
Вернона. С его последней рукописью нам, я думаю, поможет Рой Калверт. А
вас мне хочется попросить сейчас только об одном, но это очень важно. Вы,
наверно, уже знаете, что муж не догадывается о своем положении. Он уверен,
что врачи не нашли ничего серьезного. Ему сказали, что у него обнаружены
признаки язвы, и он надеется скоро встать. Прошу вас, мистер Элиот, когда
вы будете с ним разговаривать, взвешивайте каждое свое слово - чтобы он ни
о чем не догадался.
- Это нелегко, леди Мюриэл. Но я попытаюсь.
- Надеюсь, вы понимаете, что я-то уже веду себя именно так. Мне тоже
нелегко.
От ее удивительно прямой фигуры веяло царственным величием. Она была
непреклонна.
- У меня нет сомнений, - сказала она, - что я поступаю правильно. Это
последняя помощь, которую мы обязаны ему оказать. Тогда еще месяц или два
он проживет в покое.
- Неужели ты думаешь, - страстно воскликнула Джоан, - что ему нужен
только покой? Неужели не понимаешь, какой страшной ценой ему придется
расплачиваться за спокойный месяц или два? Сам он никогда бы на это не
согласился!
- Джоан, мне ведь же известно твое мнение, - ласково, но твердо сказала
леди Мюриэл.
- Тогда почему же ты не прекратишь этот фарс? - В измученном голосе
Джоан послышались слезы. - Почему ты хочешь лишить его человеческого
достоинства?
- Ты прекрасно знаешь, что я не покушаюсь на его достоинство, -
ответила ей мать и, сразу же обратившись ко мне, добавила: - Надеюсь, вы
простите нас за обсуждение наших семейных разногласий? Вам, конечно,
неинтересно их слушать. Если вы не возражаете, я отведу вас к мужу.
Поднимаясь за леди Мюриэл по лестнице, я думал об ее холодной
неуязвимости и властной прямолинейности, об ее внутреннем бесстрашии и
откровенном снобизме. Под ледяной самоуверенностью она скрывала - даже от
своих близких - тоску по сердечной теплоте в отношениях с людьми. И сама,
на мой взгляд, не понимала, зачем это делает.
Она ввела меня в такую же просторную, как гостиная, спальню и громко
сказала:
- Это мистер Элиот, он пришел тебя навестить. Я оставлю вас вдвоем.
- Очень рад вас видеть, - отозвался с кровати Ройс. Его голос,
резковатый, веселый и задушевный, нисколько не изменился, хотя я
разговаривал с ним в последний раз еще до болезни. И на мгновение мне
показалось, что он совершенно здоров.
- Я объяснила мистеру Элиоту, что врачи ожидают полного выздоровления к
концу триместра, - сказала леди Мюриэл. - Но сегодня тебе не стоит
переутомляться. - Она разговаривала с ним в точности так же, как со мной.
- Через полчаса я вернусь за вами, мистер Элиот.
С этими словами она ушла.
- Присаживайтесь, - сказал мне Ройс. Я пододвинул стул к его кровати и
сел. Он лежал на спине, разглядывая гигантский - чуть ли не во весь
потолок - лепной раскрашенный герб нашего колледжа. Он немного похудел, но
щеки у него были по-прежнему круглые; его темные волосы слегка серебрились
только у висков и над ушами, морщин на лице почти не было, а губы казались
по-юношески свежими. Ему уже исполнилось шестьдесят два года, но выглядел
он гораздо моложе.
- Удивительно это приятно, - не скрывая радостного возбуждения,
проговорил он, - узнать, что со здоровьем у тебя все в порядке. Перед
обследованием мне, признаться, было немного не по себе. Не помню уж,
говорил я вам или нет, что не очень-то жалую врачей, но вчера вечером я
слушал их с огромным удовольствием.
Он улыбнулся.
- Я, правда, ощущаю какую-то странную утомленность. Но это, наверно,
вполне естественно - после всех этих зондирований и анализов. Должно быть,
язва все же и аппетит портит, и силы отнимает. Мне придется лежать, пока
она окончательно не зарубцуется. Но я надеюсь, что с каждым днем буду
чувствовать себя все лучше и лучше.
- Улучшение не всегда наступает сразу. - Я смотрел в окно поверх
высокой спинки кровати; больной видел только потолок и прямоугольник
безоблачного неба, но моему взгляду открывался весь заснеженный дворик. Не
отводя глаз от окна, я проговорил: - Вам не следует беспокоиться, даже
если вы на время почувствуете себя хуже.
- Ну, долго-то мне беспокоиться и вообще не придется, - возразил он. -
Я вот говорил вам, что немного нервничал перед обследованием, но вместе с
тем меня просто поражало мое неистребимое любопытство. Я, например, очень
огорчался, что не успею выяснить, как Совет решит насчет этих пчелиных
ульев в саду. Мне искренне хотелось узнать, получит ли сын старины Гея
работу в Эдинбурге. Я от души порадуюсь, если получит. И уверяю вас, это
будет заслуга миссис Гей. Между нами говоря, - он доверительно понизил
голос, - люди ошибаются, когда считают всех выдающихся ученых
необыкновенно мудрыми. - Он по-мальчишески хихикнул. - Да, мне было бы
обидно, если б я не смог удовлетворить своего любопытства. И если б не
успел дописать книжицу о ранних ересях.
Ректор занимался сравнительной историей религий, однако это совсем не
влияло на его собственную религиозность: он оставался таким же
бесхитростно верующим, как в детстве, словно ученые занятия не имели
никакого отношения к его личности.
- Когда вы думаете ее закончить?
- Самое большее года через два. Некоторые главы я предложу написать Рою
Калверту.
Он снова хихикнул.
- И мне было бы страшно обидно не дождаться будущего года, когда выйдет
в свет замечательная книга Роя. Вы помните, с каким трудом мы добились его
избрания в Совет? Некоторые наши друзья органически тянутся к серости.
Подобный выбирает подобного. Или, говоря между нами, - он снова понизил
голос, - бездарный выбирает бездарного. Я очень жду книги Роя. С тех пор
как у нас гостили немецкие ученые, наши коллеги подозревают его в
одаренности. Но когда выйдет книга, им придется признать, что такого
замечательного исследователя не было в нашем колледже уже лет пятьдесят.
Скажут они нам спасибо за то, что мы поддержали его? Как вы полагаете -
скажут они спасибо старине Брауну, вам и мне, а?
Его смех был веселым и озорным, но я видел, что он очень утомлен.
Когда я поднялся, чтобы уходить, он сказал:
- Надеюсь, в следующий раз мы поговорим подольше. Время теперь работает
на меня.
Попрощавшись с леди Мюриэл и Джоан, я вышел в освещенный зимним солнцем
дворик. Мне было очень тяжко.
Во дворике меня окликнул Кристл - высокий, мускулистый и массивный
человек с неспешной, но легкой походкой.
- Вы, значит, уже видели его? - полувопросительно проговорил он.
- Видел, - ответил я.
- И что же?
- Грустно.
- Мне и самому грустно, - сказал Кристл. Его колючую решительность люди
часто принимали за агрессивность. Сегодня он казался особенно резким. По
его лицу с хищным ястребиным носом, по твердому взгляду было видно, что он
привык отдавать приказания.
- Мне и самому грустно, - повторил он. Я видел, что он и правда
расстроен. - Вы разговаривали с ним?
- Конечно.
- Мне тоже надо его навестить. - Кристл твердо, уверенно посмотрел мне
в глаза.
- Он очень утомлен.
- Я не буду у него задерживаться.
Мы прошли несколько шагов в сторону Резиденции.
- Да, прискорбно, - сказал Кристл. - Видимо, нам надо подыскивать
преемника Ройсу. Совершенно не представляю себе, кто его может заменить. А
преемник необходим. Сегодня утром ко мне заходил Джего.
Он в упор посмотрел на меня и резко проговорил:
- Весьма прискорбно. Ну, нечего нам тут зря стоять.
Меня не обидела его бесцеремонность. Потому что он переживал известие о
болезни Ройса гораздо тяжелей, чем другие наставники колледжа. Ройса и
Кристла нельзя было назвать друзьями: за последний год они встречались в
домашней обстановке только на официальных обедах, которые давал ректор,
так уж вышло, что между ними сложились чисто деловые отношения; но
когда-то Кристл был учеником Ройса и с тех пор искренне преклонялся перед
своим учителем. Как ни странно, этот решительный, энергичный и
преуспевающий человек под пятьдесят не потерял способности преклоняться
перед другими людьми. Он пользовался исключительным влиянием среди коллег
- да и в любом обществе было бы то же самое. Волевой, удачливый,
откровенно властолюбивый, он вместе с тем весьма разумно определял границы
своих возможностей и всегда выполнял задуманное. Его общеуниверситетская
известность поддерживалась тем, что он, как член Сената, постоянно заседал
в различных комитетах и комиссиях, а у нас в колледже ему была поручена
должность наставника-декана - правда, этот мирской, некогда высокий пост
отчасти утратил в нынешнем столетии свою административную определенность.
Кристл был гораздо обеспеченнее среднего университетского преподавателя.
Три его взрослые дочери уже вышли замуж за состоятельных и уважаемых
людей. Он боготворил свою жену. И все же был способен самозабвенно
преклоняться перед знаменитыми людьми, причем это скромное преклонение
часто принимало самые причудливые формы. Иногда его кумиром вдруг
становился богатый делец, иногда - прославленный генерал или известный
политик; ему, по всей вероятности, импонировали власть и успех как
таковые, а ведь он превосходно знал пути к ним, потому что в нашей
университетской жизни сумел достичь и того и другого.
Но его преклонение перед Ройсом было давним, устойчивым и особенно
глубоким. Вот почему он сорвался сейчас на грубость.
- Жизнь-то продолжается, - сказал он, - и у меня куча дел. Нам
необходимо наметить преемника. Я должен определить свой собственный выбор.
Мне нужно поговорить об этом с Брауном. И с вами тоже.
Когда мы прощались, он добавил:
- Но есть еще одно дело, о котором мы с Брауном хотели бы вам
рассказать. И я считаю, что оно даже важнее будущих выборов.
3. РАДОСТНОЕ СОБЫТИЕ
Профессорскую мягко озаряли отблески огня. Я пришел первый,
электрические лампы еще не горели, но пламя в открытом камине освещало
розовыми блинами окопные шторы и бокалы на овальном столе, уже накрытом
для послеобеденного десерта. Я налил себе хереса, взял вечернюю газету и
устроился в кресле возле камина. Стол был накрыт только на шестерых, его
не заставленная посудой полированная столешница багрово поблескивала, а у
председательского места я заметил бутылку кларета.
Джего и Винслоу пришли почти одновременно; Винслоу бросил свою
университетскую шапочку с прямоугольным верхом на одно кресло, сам сел в
другое и кивнул мне с чуть саркастической, но отнюдь не враждебной
улыбкой.
- Вы позволите налить вам хересу, казначей? - слишком, на мой взгляд,
официально спросил его Джего: он с трудом находил естественный тон,
обращаясь к Винслоу.
- Это будет очень любезно с вашей стороны. Очень.
- Кажется, я расплескал чуть ли не половину рюмки, - принялся
извиняться Джего.
- Нет-нет, вы необычайно любезны, - в тон ему ответил Винслоу.
Появился дворецкий и подал Винслоу список обедающих.
- Сегодня нас будет очень немного, - сказал Винслоу. - Мы с вами,
Кристл, почтеннейший Браун да юный Льюк. - Он посмотрел на бутылку кларета
и закончил: - Но зато нам, видимо, предстоит отметить какое-то радостное
событие. Я уверен - и готов поручиться за это еще одной бутылкой, - что
кларет заказал почтеннейший Браун. Хотелось бы мне знать, какой у него
сегодня праздник.
Джего недоуменно покачал головой и спросил:
... ... ... Продолжение "Наставники" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |