|
|
|
|
|
Пристли, Джон Бойтон - Пристли - Дженни ВильерсПроза и поэзия >> Переводная проза >> Пристли, Джон Бойтон Читать целиком Джон Бойнтон Пристли. Дженни Вильерс
-----------------------------------------------------------------------
"Библиотека современной фантастики" т.21. Пер. - В.Ашкенази.
OCR & spellcheck by HarryFan, 28 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
1
В знаменитую Зеленую Комнату театра "Ройял" в Бартон-Спа можно попасть
двумя способами. Если вы вошли в театр через главный подъезд, вам надо
пройти бельэтаж и идти дальше по коридору, минуя кабинет директора. А
из-за кулис вы поднимаетесь по темной лестнице и проходите мимо дверей
двух актерских уборных, предназначенных для звезд. Мартин Чиверел,
проникнувший в театр через служебный вход, как раз и стоял на верхней
площадке этой темной лестницы, и хотя дверь. Зеленой Комнаты была закрыта,
оттуда доносился шум голосов, которые сливались в какое-то идиотское
кваканье. Чиверел взялся было за ручку двери Зеленой Комнаты, где прием
был в самом разгаре, но, вместо того чтобы открыть дверь, он вдруг
прислонился к пей. Ему было скверно - он чувствовал себя смертельно
усталым и старым, как мир. _Ква-ква-ква-ква_. Господи, спаси нас и
помилуй!
Затем кваканье прекратилось как раз тогда, когда он почти уже заставил
себя повернуть ручку. В конце концов, хоть он и приготовил все извинения,
это как-никак был его прием. За дверью раздались вежливые аплодисменты.
Кто-то собирался произнести речь, и десять против одного, что это был мэр
города, какой-нибудь торговец скобяными изделиями, важный и усатый. Да,
это был мэр, который, подобно многим муниципальным ораторам, стремился
каждому своему слову придать особый вес и особое значение.
- От имени городского совета Бартон-Спа, - возглашал он, - я с самым
огромным удовольствием приветствую в нашем старинном городе
высокоталантливых актеров и актрис, приехавших с мистером Чиверелом из
Лондона, чтобы показать нам здесь, в Бартон-Спа, премьеру его новой
пьесы... э-э... "Стеклянная дверь".
Мэр выговорил название не сразу и с некоторым удивлением. Последовала
продолжительная пауза, и Чиверел, угрюмо стоя перед дверью и чувствуя себя
в этой полутьме каким-то призраком, мысленно сказал мэру, что его милости
предстоит удивиться еще больше, прежде чем он, Чиверел, окончательно
добьет его своей "Стеклянной дверью".
- Мы предвкушаем, и с большим нетерпением, возможность увидеть эту
пьесу до того, как ее увидят в Лондоне, - продолжал мэр, бросая каждое
слово как свой главный козырь. - И я уверен, что мистер Чиверел и его
актеры найдут здесь зрителей не хуже, чем в любом другом месте, - мы тут
все завзятые театралы и всегда готовы хорошо посмеяться.
"Бьюсь об заклад, что готовы", - подумал Чиверел, когда присутствующие
неизвестно почему вдруг разразились смехом, а кое-кто даже зааплодировал.
Видно, готовы гоготать, пока у них головы не отвалятся. Но подождите,
скоро он с ними разделается.
- Мы здесь, в Бартон-Спа, - заливался мэр, явно приступая к
неисчерпаемой теме, - очень гордимся нашим старым театром "Ройял",
которому насчитывается почти двести лет и который связан с величайшими
актерами и актрисами своего времени. Мы не жалели ни времени, ни сил, да,
ни денег, чтобы сохранить этот славный старый театр, в том числе и вот эту
старую Зеленую Комнату, в надлежащем виде, чтобы сохранить все, что
возможно, как напоминание о том, что это один из самых старых театров в
стране. Многие считают его лучшим театром за пределами Лондона. Ну, а
мы-то точно знаем, что это так и есть.
Снова смех, аплодисменты. Справедливо, подумал Чиверел; прекрасный
старый театр, один из лучших в своем роде, а Зеленая Комната просто
уникальна и заслуживает большего, чем случайное упоминание в речи мэра.
Очаровательная старая комната; если бы только вымести отсюда весь этот
идиотский прием.
- Итак, - сказал мэр, - леди и джентльмены, приехавшие сюда
поразвлекать нас, просим принять наши лучшие пожелания вашему спектаклю, а
вам - приятного времяпрепровождения, чтобы вы захотели приехать еще раз. -
Новые аплодисменты. Очевидно, это было все, что имел сказать мэр. И если
Чиверел собирался войти и держать ответную речь, то сейчас было самое
время. Но он не двинулся с места.
- Леди и джентльмены, - это был, кажется, голос коротышки Отли,
директора театра, - поскольку мистер Чиверел задерживается, я попрошу мисс
Паулину Фрэзер, ведущую актрису труппы "Стеклянной двери", ответить от его
имени.
Ну что же, Паулина сделает это как нельзя лучше своим прелестным -
"дорогие-зрители-позвольте-поблагодарить-вас" - голоском, со скромной
миной на лице, но озорно сверкающими глазами; само очарование - блестящая,
отлично одетая... Да, вот и ее голос - здесь, в сумраке за дверью, он
звучал нестерпимо фальшиво.
- ...Должна извиниться за отсутствие мистера Чиверела... знаю, как он
будет огорчен, что пропустил эту чудесную встречу... Все мы в труппе
высоко ценим выпавшую нам честь играть в вашем прекрасном старом театре...
- Раздались аплодисменты остальных участников труппы, аккуратные и
профессиональные. Паулина продолжала: - Мы все слышали и читали о
знаменитом старом театре "Ройял" в Бартон-Спа и об этой старой Зеленой
Комнате, которую вы сохранили с такой удивительной бережностью. В ней есть
своя, особая атмосфера, просто чудесная, хотя временами и кажется, что тут
должны водиться привидения.
Ее слова, разумеется, вызвали несколько смешков; но это как раз правда,
подумал Чиверел. До сих пор он был слишком занят пьесой и успел только
беглым взглядом окинуть Зеленую Комнату, но даже тогда он почувствовал ее
особую атмосферу. А сегодня вечером он, наверное, мог бы ощутить эту
атмосферу полнее и глубже, если бы только его оставили здесь одного на час
или два, Но, вероятно, сейчас он был потому восприимчивее к ней, что стоял
в этом буром сумраке, как на старой картине, покрытой толстым слоем лака,
и в сумраке, обступавшем его со всех сторон, сам был похож на привидение.
- В вашем старом театре, куда мы привезли новейшую пьесу, которую
сегодня должны еще раз прорепетировать, - воскликнула Паулина, как всегда,
с безупречной дикцией, - поэтому я надеюсь, что никто не налегал на
коктейли слишком усердно... - Искусно рассчитанная пауза для смеха,
который не замедлил последовать. - Итак, я хотела сказать, что в вашем
старом театре я вновь почувствовала, какая удивительная вещь Театр. - Тут
ее понесло, и оркестр зазвучал во всю мощь. - Всегда он не то что прежде,
всегда при последнем издыхании, но каким-то образом он всегда воскрешает
свое очарование и обретает новую жизнь - может быть, просто потому, что в
нем есть и теплота, и человечность, и глупость, и красота, как и в самом
человеке. Да, просто потому, что он бесконечно близок нашему сердцу. Вот
почему мы так счастливы и горды, что служим Театру. И так счастливы и
горды, что находимся здесь. Большое спасибо.
Раздались аплодисменты. Тогда он вошел, аплодируя вместе со всеми, но
ленивее прочих и с некоторой иронией. В Зеленой Комнате, набитой до
отказа, было светло и жарко; пахло как в обезьяннике; он почувствовал, что
сморщивается, коченеет, высыхает и стареет, что он уже не пятидесятилетний
драматург, а таоистский отшельник, почти такой же древний, как и его
пещера среди далеких голубых холмов. Может быть, его никто и не заметит -
оттого что сумрак совсем размыл его. А здесь так много увесистой плоти, к
тому же еще пропитанной мартини.
Коротышка Отли, который был за распорядителя, слегка подвыпивший и
порозовевший, но все замечавший, увидел его первым.
- Мистер Чиверел! - вскричал он, бросаясь ему навстречу.
Паулина, одетая в черное, высокая и красивая, под летела к Чиверелу,
забыв, что половина Бартон-Спа все еще здесь:
- Мартин, негодник! Ты подслушивал!
Раздались смешки, еще аплодисменты, возгласы "Просим!", и Отли поднял
руку.
- Мистер Чиверел, - объявил он, - пришел как раз тогда, когда пить уже
поздно, но еще не поздно сказать несколько слов. Итак, мистер Мартин
Чиверел.
Пятьдесят или шестьдесят пар глаз - одни круглые, другие прищуренные,
но во всех - ожидание... Что же делать - выдать им полминуты пустопорожней
болтовни или прямо высказать все, что он думает, - проглотят, как
миленькие, даже если им не понравится. Он взглянул на них растерянно и в
то же время иронически. Ну ладно, пусть получат свое - _они же всегда
готовы хорошо посмеяться_. На это уйдет больше сил, чем он должен
расходовать; чтобы просто стоять здесь под их взглядами, и то требовалось
огромное усилие, но он призвал на помощь Старую Гвардию, как ему уже не
раз приходилось делать последнее время; после этого он заговорил -
спокойным и уверенным тоном почетного гостя.
- Я имел удовольствие слышать прелестную речь мисс Фрэзер, - сказал он
после обычных реверансов в сторону мэра и именитых граждан города. - И,
мне кажется, едва ли должен извиняться за свое опоздание. Мисс Фрэзер
ответила от имени всех нас гораздо лучше, чем это смог бы сделать я. -
"Пока неплохо; а теперь сотрем с их лиц этот слегка остекленевший взгляд".
- Но я не могу согласиться с тем, что она говорила о Театре. У меня
появились серьезные сомнения в том, что Театр способен обрести новую жизнь
и былое очарование. "Стеклянная дверь", премьеру которой мы здесь покажем,
- это последняя из написанных мною пьес и, вполне возможно, последняя моя
пьеса вообще.
Это вызвало шум - кое-где удавленное и испуганное перешептывание, а
кое-где просто шум. Ни то, ни другое гроша ломаного не стоит. Но он успел
заметить, что Паулина нахмурила брови. Бедняжка Паулина!
- И может быть, мне следует предупредить вас, - продолжал он, надеясь,
что говорит как нельзя более непринужденно, - после всех этих разговоров о
сердечной теплоте и готовности хорошо посмеяться предупредить, что
"Стеклянная дверь" - это серьезная попытка рассказать о мире, каков он
есть, и о людях, каковы они на самом деле, вследствие чего она может
показаться вам мрачной и довольно неприятной пьесой - совсем не такой, как
вы ожидали. На этот случай я заранее прошу вас принять мои сожаления. - Он
старательно улыбнулся им, но вместо улыбки получилась натянутая, сухая,
словно пергаментная, усмешка. - И позвольте заверить вас, господин мэр, -
заключил он с фальшивой мягкостью и теплотой, - что мы высоко ценим ваш
прекрасный старый театр и дружеское гостеприимство, с которым вы нас
приняли. Благодарю вас.
На этом после нескольких неуверенных хлопков прием и закончился.
Официанты начали убирать со столов; горожане потекли к одному выходу,
актеры - к другому; Отли представил Чиверела мэру, который оказался не
усатым торговцем скобяным товаром, а гладко выбритым галантерейщиком.
Чувствуя, что он просто обязан это сделать, Чиверел проводил Отли, мэра и
его охрану и свиту до конца коридора, который вел к главному входу. Это
была нелегкая работа, настоящая епитимья, потому что Чиверел отчаянно
устал и мечтал поскорее сесть. "Боже, - мысленно взмолился он, - пошли мне
глубокое кресло и никаких людей". Тем временем откуда-то вынырнула женщина
с попугаичьим лицом из числа тех поклонниц, которые превращают жизнь
знаменитости в пытку. Она сказала Чиверелу, что его пьесы всегда были
счастьем ее жизни; однако, неся эту мерзкую чепуху, она не переставала
подозрительно буравить его маленькими глазками, точно озлобленный
неудачами сыщик.
- Вы знаете эту женщину? - спросил он Отли, когда они наконец
отделались от нее.
- Нет, мистер Чиверел, хотя я тут знаю чуть не каждого.
- Ничего удивительного. С некоторых пор мне кажется, что они и не люди
вовсе. - Он печально посмотрел на коротышку Отли. - Я думаю, это исчадия
ада, - прошептал он и побрел обратно в Зеленую Комнату.
2
Официанты - из театрального буфета и приглашенные - сделали свое дело
быстро и аккуратно. Никаких следов только что закончившегося приема уже не
было видно. Зеленая Комната стала почти прежней, мрачноватой, но
изысканной Зеленой Комнатой. В ней тесной кучкой стояли три человека - три
его ведущих актера: Паулина Фрэзер, высокий Джимми Уайтфут, похожий на
гвардейского офицера, которым он и вправду когда-то был, и старый Альфред
Лезерс, семидесяти с лишним лет, грузный, совершенно седой и имевший
потрепанный и смешной вид, какой бывает у боксеров, ушедших на покой, и у
старых характерных актеров. Едва Чиверел вошел, они как-то сразу
отодвинулись друг от друга, не сделав при этом ни одного сколько-нибудь
заметного движения. Чиверел понял, что против него готовится заговор.
Лезерс ухмыльнулся.
- Ну как ты расстался с его милостью мэром?
- Он считает, что я скромничаю, - беспечно ответил Чиверел. - Мне так и
не удалось втолковать ему, что я говорил о пьесе вполне искренне.
- Ну, я надеюсь, ты не слишком усердствовал.
- Нет, - сказал Чиверел. - Мне надо сесть. - И он тяжело опустился в
кресло. - Если хотите начинать первый акт, давайте. Я спущусь попозже. Ко
мне тут должен прийти врач.
- Мартин! - Паулина сразу же встревожилась.
- Да нет, все в порядке. Ничего страшного. Старая история. Упало
давление. Поэтому я и явился на этот проклятый прием к шапочному разбору.
Паулина не успокоилась.
- А у врача ты был?
- Да. Он как будто человек толковый. Обещал принести какое-то зелье,
которое должно мне помочь. И я буду в полном порядке. - Он взглянул на них
с насмешливой улыбкой. - Вас можно принять за депутацию.
- Ну что ж, дружище, пожалуй, можно считать и так, - примирительно
сказал Лезерс.
- Тогда выкладывай. - О боже! Он любил их всех троих. Паулина и славный
старина Альфред были его давними друзьями, но сейчас он хотел бы, чтобы их
унесло за тысячу миль, на какой-нибудь тихоокеанский остров. Или нет,
пусть остаются здесь, а остров он взял бы себе. Он зажмурился, чтобы
полюбоваться игрой воды в лагуне, потом широко открыл глаза.
- Третий акт?
Лезерс взглянул на двух остальных.
- Видите, он знает.
- Да, Мартин, - серьезно сказала Паулина. - Третий акт.
Теперь слово взял Джимми Уайтфут.
- Мы все почувствовали это несколько дней назад. Но притворялись даже
друг перед другом, что ничего страшного не происходит.
- А после сегодняшней утренней репетиции мы не можем больше так
продолжать. - Паулина бросила на него безнадежный, но пылающий взгляд и с
силой закончила: - Мартин, мы все ненавидим этот третий акт.
- Это верно, дружище, - печально сказал Лезерс.
- Не поздновато ли вы это заметили? - сухо, но беззлобно спросил
Чиверел. - В понедельник у нас премьера.
Паулина отмахнулась.
- Да, но поскольку это ты... и потом, нам ведь и раньше случалось
вносить изменения в последнюю минуту... так что еще время есть... - Она не
договорила.
- Время для чего? - спросил он мягко.
- Для того, чтобы написать и отрепетировать другой финал - не такой
циничный и горький и... и не такой безнадежный. Альфред, Джимми, ну
скажите же ему... - И она отвернулась, явно расстроенная.
- Она совершенно права, дружище, - сказал Лезерс необычайно
торжественно. - Мое мнение - а уж мне-то полагается все знать, ведь я
пятьдесят лет варюсь в этом котле, - мое мнение, что у них такой финал
никогда не пройдет. Им это вообще не по зубам. А если ты стоишь на своем,
тогда мы здесь провалимся.
Чиверел воспринял это легко - он слишком устал, чтобы противостоять
такому серьезному напору. Как все актеры вне сцены, они говорили с
чрезмерной аффектацией, словно играли для верхнего яруса и галереи.
- Может быть, ты и прав, Альфред. Но меня это не очень волнует. И в
конце концов пусть будет великолепный провал, который никому из вас не
причинит большого огорчения.
- Постой, Мартин, - сказал дотошный Уайтфут. - Мы с Паулиной вовсе так
не считаем. Мы думаем, что даже если пьеса пойдет, она не принесет людям
добра. Люди пережили тяжелые времена, и они не хотят больше испытывать
боли... и мы чувствуем то же самое...
- А то, что твои персонажи говорят и делают, - неправда, - осуждающе
перебила Паулина. - Я просто не верю им... Все это ложь.
- Одну минуту, Паулина, - сказал он спокойно. - Ты вместе с остальными
читала пьесу. Мы обсуждали ее.
- Да, но тогда мы не понимали, каким безысходным и безнадежным будет
третий акт. - Она решительно стояла на своем. - Ты-то, конечно, знал это.
Но мы не знали. В конце пьесы между людьми не остается ни проблеска
взаимопонимания... Каждый бормочет что-то, будто запертый в стеклянном
шкафу...
- Кстати, пьеса и называется "Стеклянная дверь", - напомнил он.
- С таким же успехом ее можно было назвать "Стеклянный гроб"! -
выкрикнула взбешенная Паулина.
За этой репликой, которую бродвейский режиссер оценил бы как самую
кассовую в спектакле, последовала пауза - пауза, определенно неловкая.
Лезерс и Уайтфут переглянулись. Паулина, отнюдь не плакса, по-видимому,
готова была разрыдаться; но она пересилила себя и сказала двум актерам:
- Идите вниз и начинайте первый акт. Скажите Бернарду, что к своему
выходу я буду на месте.
- Хорошо, радость моя, - ответил Лезерс и вышел вместе с Уайтфутом,
что-то громко мурлыча себе под нос, как он обычно делал в своих знаменитых
комических сценах под занавес. Паулина села на маленький стул с прямой
спинкой рядом с глубоким креслом Чиверела. Некоторое время она молчала и
даже не смотрела на него. Но он смотрел на нее и думал о ней. Сколько ей
лет теперь - сорок пять? Ей столько не дашь. Когда-то он пытался убедить
себя и ее, что он в нее влюблен, но из этого ничего не вышло: они по
самому своему существу были всего лишь коллегами и друзьями. Где-то был у
нее муж, с которым она теперь не встречалась и о котором не вспоминала, и
дети - мальчик и девочка, оба они еще учились в школе на средства Паулины;
кроме того, она содержала мать и больную сестру, которая вечно находилась
в клиниках. Отличная актриса, умная и добросовестная, быть может, слишком
умная и добросовестная; быть может, ей не хватает какой-то искорки
неожиданности, какого-то намека на неведомые измерения бытия, но она
вполне стоит своих семидесяти пяти фунтов в неделю. Темноволосая,
красивая, одаренная, и нет в ней этих отвратительных капризов, за которые
проклинают стольких актрис. Он очень ценил ее и по-своему был к ней
привязан. Но он знал, хоть и ненавидел себя за это, что томящий холод,
подобно арктическому безмолвию сковавший его душу, неподвластен ее
влиянию; она вроде бы не существовала для него; слова и поступки ее
бессильны были растопить этот лед. Короче говоря, когда она смотрела на
него вот как сейчас, сквозь слезы, он не видел ее. И каким предательством
это было по отношению к верному коллеге, преданному другу!
- Ну что, Паулина?
Внешне она была спокойна, но волнение еще не прошло, и голос ее чуть
дрожал.
- Дело не только в том, что пьеса провалится или причинит людям боль и
сделает их жизнь еще тяжелее, такой конец - неправда. И это совсем не ты,
Мартин.
- Вот тут ты ошибаешься. Это именно я. И я верю, что это правда. - Он
помолчал. - Ты недовольна тем, что в конце пьесы между моими персонажами
исчезает взаимопонимание. Но ведь так оно и в жизни, детка. Никакого
взаимопонимания, разобщенность. Все бормочут и строят рожи за стеклянными
дверьми.
- Нет, - сказала она, - в жизни все иначе.
В ответ он чуть было не предложил ей взглянуть на себя и на него -
когда-то почти любовники, в течение многих лет коллеги и верные друзья, а
теперь - непонимание, разобщенность: стеклянная стена. Но он удержался и
выбрал другой путь.
- Я не собираюсь обкладывать зрителя грелками и давать ему
снотворное...
- Никто тебя и не просит, - резко оборвала она.
- Пусть их проберет дрожь, пусть они потеряют сон и хоть один раз в
виде исключения задумаются, прежде чем опять жечь и взрывать друг друга...
- А они вполне могут взяться за старое, если жизнь такова и только
такова...
- Хорошо, пусть их. - Теперь он не устоял перед искушением
порисоваться. - Но этот безнадежный финал, который ты так ненавидишь, -
это мой прощальный дар нашему уютному, раскрашенному дому терпимости,
Театру - милому, теплому, глупому, славному Театру с его вечным
очарованием, о котором ты рассказывала мэру и муниципалитету...
Рассерженная, она вскочила на ноги.
- Перестань издеваться. Это была не фраза. Я говорила то, что думала.
- Я тоже думаю то, что говорю. Открою тебе секрет, Паулина. Примерно
через час мне должен звонить из Лондона Джордж Гэвин, и десять против
одного, что он предложит мне совместное владение и руководство тремя
лучшими театрами Вест-Энда...
Она сразу оживилась.
- Ты же всегда этого хотел.
- Хотел когда-то. Но это пришло слишком поздно, как и многое другое.
Когда нет ни идеала, ни подлинного взаимопонимания, ни...
- Да провались оно, твое взаимопонимание! Ты же не откажешься от его
предложения?
Чиверел ухмыльнулся. Порисоваться еще? Нет, это дешевка; но он должен
был доставить себе какое-то удовольствие напоследок перед уходом в
бескрайнюю холодную пустыню своего внутреннего мира.
- Вот именно откажусь. Со множеством благодарностей. Я же сказал тебе,
что с этим покончено.
Она с ужасом смотрела на него, потому что они не раз часами говорили о
том, что было бы, если бы представилась такая возможность.
- Мартин, я не верю.
- Это правда, - сказал он на этот раз твердо и спокойно. - Я
по-прежнему буду писать, может быть, киносценарии - время от времени, ради
денег, - но для Театра больше писать не буду. Впрочем, это неважно, потому
что Театр, каким мы его знаем, долго не просуществует. Прежнее волшебство
потеряло силу. Да, я знаю, я слышал твои слова: он всегда при последнем
издыхании. Но не забывай, что даже самые упрямые больные в конце концов
поворачиваются лицом к стене. И, по-моему, сейчас в жизни Театра как раз
такой момент.
- И тебя это нисколько не волнует?
- В какой-то мере волнует. Но не слишком.
К его удивлению, однако, она восприняла это вполне хладнокровно. Только
посмотрела на него долгим задумчивым взглядом, как смотрят на больных.
- Сейчас тебя вообще мало что волнует? - спросила она.
- Да. Я сделал почти все, что я хотел сделать...
- Нет, не все. Ты не сделал главного - того, что должен был и
действительно хотел сделать...
Чиверел поднял брови.
- Что же я хотел сделать?
- Бежать из своей внутренней тюрьмы, - сказала она резко. - Разбить
стеклянную дверь, которую ты соорудил для себя.
- Этого не в силах сделать никто из нас, - ответил он, пожалуй, слишком
категорично.
- Откуда тебе знать? Ты еще даже самого себя не знаешь. - Она
помолчала, печально взглянула на него и тихо добавила: - Я знаю, что тебе
плохо, Мартин, ты устал и выдохся, - может быть, мне не стоит говорить
дальше...
- Продолжай, - сказал он мрачно. - Я выдержу.
- Не знаю. Ты усталый, больной человек, Мартин.
- О боже! - почти закричал он в раздражении. - Ты скоро посадишь меня в
инвалидную коляску! Говори, в чем дело?
- Дело в том, Мартин, - и я давно хотела тебе сказать это, - что ты
развращен успехом. Ты получил слишком много, и все досталось тебе слишком
легко. И поскольку тебе не для чего - и не для кого - работать, бороться,
не о чем и не о ком заботиться, ты заскучал, стал циничным и желчным,
замкнулся в себе самом и вообразил, что знаешь о жизни все.
Он задумался над ее словами и пришел к выводу, что она совершенно не
права. Что-то с ним не так, но дело совсем в другом. Ему пятьдесят, и он
лет на пятнадцать старше тех, к кому можно отнести сказанное ею. Умные
набалованные молодые люди - вот кто скучает, становится циничным и
желчным. Он был далек от таких глупостей; но он не осуждал Паулину за то,
что она этого не понимала. Он чувствовал невероятное, безмерное утомление
и одиночество, словно вся его энергия, весь интерес к жизни куда-то
улетучились. Может быть, одна какая-нибудь железа перестала нормально
работать и нарушила баланс в организме. А может быть, весь механизм
износился. Но не было смысла углубляться в эту тему с Паулиной, поэтому он
просто проворчал, что он счастливчик и знает, что многим беднягам не так
везло, как ему...
- Нет, нет! - воскликнула Паулина. - В том-то и дело. Вот где ты
обманываешь себя, Мартин. Другие тут ни при чем. Это все ты, ты. Ты
вообразил, что у тебя все уже в прошлом, что ждать больше нечего, поэтому
от всего тебя воротит. И ты изобретаешь сложные теории, чтобы объяснить
это. Разобщенность! Стеклянные двери!
- Не думаю, чтобы это было правдой, - сказал он мирно. Он отлично знал,
что это неправда. - Но, предположим, ты права. Что же дальше? Вот я. Как я
могу измениться?
Она с озадаченным видом посмотрела на него и жалобно проговорила:
- Я не знаю. Если бы это пришло откуда-то изнутри, из глубины... Но я
не думаю, что это придет вообще, потому что ты надежно изолирован и
защищен своей искушенностью и опытностью. - Она взглянула на него. - Но
где-то за всей этой искушенностью и опытностью, скукой и желчностью живет
совсем молодой, сбитый с толку и разочарованный человек... и одинокий...
потому что ему не с кем поговорить - он заперт там один. Я поняла это
десять лет назад, когда нам казалось, что мы влюблены друг в друга. И я
старалась добраться до него, чтобы его ободрить, но не смогла - или ты не
позволил мне, - и оттого все пошло вкривь и вкось. Ах, проклятье! - Слово
вырвалось у нее потому, что она не хотела плакать, но вдруг обнаружила,
что плачет. Она отвернулась, стараясь взять себя в руки. А Чиверел
подумал, что голова ее как-то нелепо раскачивается из стороны в сторону, и
тут же мысленно обругал себя за бесчувственность. Бедная Паулина.
- Прекрасная теория, моя дорогая, - сказал он мягко. - Но даже если бы
это было правдой, тут, по-видимому, ничего не поделаешь.
- Я знаю. Это безнадежно. До того, другого Мартина Чиверела, который
заперт там... один, можно добраться только чудом.
- А чудес не бывает. - Он немного помолчал. - И ты еще осуждаешь меня
за то, что в конце моей пьесы все оказываются как бы за стеклом и яростно
жестикулируют, но их никто не понимает...
- Нет, я не осуждаю тебя, - сказала она устало, словно они спорили уже
многие годы. - И я не стану больше ничего говорить. Ты не изменишь этот
безнадежный страшный третий акт. Ты уйдешь из Театра...
- Который все равно умирает, - заметил он.
Она повернулась к нему, вспыхнув от негодования.
- Конечно, он умрет, если такие люди, как ты, покидают его. - Затем она
продолжала прежним тоном. - Но сейчас я думаю о тебе: вот ты перестал
писать по-настоящему, а просто убиваешь время, стареешь, становишься
черствым... и жалким.
Актерская дверь медленно, со скрипом отворилась, и Альфред Лезерс
просунул голову в щель. Паулина поспешно отвернулась.
- Прости, что помешал, дружище, - сказал Лезерс, - но мы чертовски
прочло застряли на этой телефонной сцене из первого акта. У Бернарда
появилась идея сделать купюру. Может, ты спустишься на минутку и
посмотришь?
Чиверел сказал, что спустится, и Лезерс исчез. Проходя мимо Паулины,
все еще подавленной, Чиверел потрепал ее по плечу.
- Прости, Паулина. Не стоит так расстраиваться. Скоро твой выход. - И
он пошел вниз на сцену.
3
Пока Чиверел был внизу, где сначала обсуждал предложенную Бернардом
купюру, а потом трижды смотрел, как актеры прогоняют новый вариант
телефонной сцены, в Зеленой Комнате случилось одно происшествие, о котором
впоследствии Паулина подробно ему рассказала. Она решила задержаться там
на две-три минуты, чтобы не показываться остальным в таком виде. Она
тронула карандашом веки, напудрилась и, не совсем еще придя в себя,
закурила сигарету. Она впервые оказалась одна в Зеленой Комнате. Это была
старинная комната, довольно большая, обшитая темным деревом, со множеством
портретов по стенам. Там стояли два высоких застекленных шкафа, полные
костюмов, мелкой бутафории и разных безделушек, превратившихся теперь в
театральные реликвии. Это подобие музея должно было бы придавать комнате
безопасный и достаточно унылый вид. Но Паулина вовсе не ради смеха сказала
в своей речи, что здесь водятся привидения. В этой мрачноватой, далекой
комнате не было окон, и теперь, когда Паулина осталась одна, вся
атмосфера, не зловещая и угрожающая, но словно насыщенная какой-то
невидимой тайной жизнью, угнетала ее. Закурив сигарету, Паулина попыталась
сосредоточиться на Мартине Чивереле и забыть, что она в Зеленой Комнате,
но безуспешно. Она уже хотела уйти, вернее, обратиться в бегство, как
вдруг снаружи послышались голоса, и дверь распахнулась.
В комнату влетела девушка, за ней с негодующими возгласами следовал
встревоженный Отли. Девушка была растрепанная, в коротком коричневом
пальтишке из твида и темно-зеленых спортивных брюках, и Паулина сразу
поняла, что это актриса.
- Ах! - разочарованно вскричала девушка, оглядевшись по сторонам. - Его
здесь нет. - Она с трудом переводила дыхание.
- Теперь вы видите, - сказал Отли, чье круглое красное лицо выражало
глубочайшее неодобрение, - что все это ни к чему! Постыдились бы врываться
подобным образом. Что бы это было, если бы все стали вести себя так, как
вы?
... ... ... Продолжение "Дженни Вильерс" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |
|
|
Анекдот
|
Значицца так. Дело было, когда я учился в 9 классе. У нас в классе был
парень один, назовем его Вася. Был этот Вася расп#$дяем в полном смысле
этого слова. В школе появлялся изредка и то, когда класска радителям
позвонит и скажет, что он уроки прогуливает. Это присказка, а сказка
вот: Сидим мы на уроке биологии, кто не помнит в 9 классе проходят
анатомию. И Вася этот от делать не#$й рассматривает картинки в учебнике,
а нарисован там был плод, крепящийся за пуповину к мамкиной плаценте,
кто не знает, что такое плацента в справочнике посмотрите J. А пуповина
эта расположена где-то в нижней части живота ребеночка. А Вася принял ее
своим извращенным взглядом за мужской половой орган, и давай к соседке
приставать, типа «Смотри че это у него между ног», соседка: «Пуповина»,
Вася: «Не, это ХУЙ». И тут бдительная училка услышала так ласкающее
сердце русское слово: «ЧТО-о-о!?! Ты что-то сказал или мне послышалось?
», Вася: «Я сказал “пуповина”». Тут все и полегли такой хохот поднялся,
что на шум прибежала директриса. Спрашивает: «Че это вы ржете, как
ненормальные? », а Вася ей: «Да я сказал пуповина, а Мариванне
послышалось х#й! ». После этого урок больше не мог продолжаться т. к.
училка рыдала от смеха, мы тоже, а Васю директриса увела к себе.
Кончилось все благополучно, правда Васе немного попало от родителей.
Темыч |
|
показать все
|
|