Пристли, Джон Бойтон - Пристли - Затемнение в ГрэтлиПроза и поэзия >> Переводная проза >> Пристли, Джон Бойтон Читать целиком Джон Бойнтон Пристли. Затемнение в Грэтли
-----------------------------------------------------------------------
J.B.Priestley. Black-out in Gretley, A Story of - and
for - Wartime (1942). Пер. - М.Абкина, В.Ашкенази.
Авт.сб. "Затемнение в Грэтли". М., "Правда", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
Повесть о военном времени и для военного времени
1
Прежде чем мы с вами отправимся в Грэтли, сообщу вам о себе некоторые
сведения. Меня зовут Хамфри Нейлэнд. Мне сорок три года, так что я успел
еще получить легкое ранение в прошлую войну. Родился я в Англии, но
называю себя канадцем, так как родители увезли меня в Канаду, когда мне
было десять лет. Там я учился в начальной школе, а после войны - у
Мак-Гилла. Окончив университет, работал в качестве инженера-строителя в
различных местах между Виннипегом и Ванкувером, а потом несколько лет,
начиная с 1930 года, - представителем крупной фирмы "Сили и Уорбек" в Перу
и Чили. Рост у меня пять футов одиннадцать дюймов, кость широкая, вешу я
без малого семьдесят пять килограммов, темноволос, бледноват и склонен к
угрюмости. Впрочем, у меня есть причины быть угрюмым. Одна из них - та,
что в 1932 году я женился в Сантьяго на прелестной девушке по имени
Маракита, а в 1936-м, ведя однажды автомобиль с бешеной скоростью между
Талька и Линаресом, разбил его вдребезги, и моя жена и маленький сын
погибли, а я очутился в больнице, жалея, что не погиб вместе с ними. Вот
этим да еще тем, что произошло с моими друзьями Розенталями, и тем, что
происходит сейчас вообще во всем мире, объясняется мое недовольство
жизнью. Давно прошли те времена, когда Хамфри Нейлэнд был "душой
общества". И те, кому непременно нужны "Голубые птицы над белыми утесами
Дувра", пусть лучше обратятся к кому-нибудь другому.
Теперь расскажу в нескольких словах, как случилось, что я работаю в
контрразведке. У Сили и Уорбека служил вместе со мной в Перу и в Чили
еврей из Германии Пауль Розенталь. Он и его молоденькая милая жена, венка
Митци, были моими самыми близкими друзьями. Их обоих убили местные
нацисты. Я добился того, что этих негодяев засадили - всех, кроме одного,
который, собственно, и был главарем. Он бежал в Канаду, и я отправился за
ним следом. Но в Канаде я потерял его из виду, а тут началась война, и я
сразу же уехал в Англию хлопотать о патенте на чин офицера и назначении
меня в инженерные войска. Слоняясь без дела по Лондону, в ожидании, когда
мое заявление пройдет все нужные инстанции, я случайно встретил того
человека, за которым гонялся в Чили и Канаде. Здесь, в Лондоне, он выдавал
себя за голландца. Я сообщил о нем куда следует, меня вызвали к старику
Оствику в его отдел, и я, неожиданно для себя, оказался на время втянутым
в работу по борьбе со шпионажем. Военное министерство все еще отказывалось
дать мне патент (теперь я знаю, что об этом постаралась контрразведка), и
я согласился взять на себя несколько заданий по розыску шпионов, главным
образом за границей. А зимой 1940 года я вернулся в Англию уже постоянным
сотрудником отдела.
Здесь было очень много работы, и мне все время приходилось разъезжать
между Лондоном, Ливерпулем и Глазго. И если вы воображаете, что я проводил
вечера в роскошно обставленных квартирах, расставляя сети молодым девицам
с наружностью Марлен Дитрих или Хэди Ламарр, то, смею вас уверить, вы
жестоко ошибаетесь.
По правде говоря, мне не очень-то нравилось мое новое занятие, и я
часто находил его скучным (впрочем, теперь я вижу, что в армии скучал бы
еще больше). Но я не мог забыть Пауля и Митци Розенталь, я видел
гиммлеровские методы в действии, и яростная ненависть к нацистам
поддерживала меня в долгие периоды напряженной и неприятной работы. К тому
же я не имел сейчас ни малейшей возможности заниматься своим основным
делом инженера-строителя, разумным и культурным трудом в разумном и
культурном мире.
Однако предписание отправиться в Грэтли было мне особенно неприятно.
Во-первых, я только что упустил случай уехать на тихоокеанское побережье,
по которому давно уже соскучился. Я начинал замечать, что у меня
развивается клаустрофобия [психическое заболевание - боязнь замкнутого
пространства], - результат жизни на этом острове, постоянных томительных
разъездов в битком набитых поездах, одних и тех же разговоров, которые
приходилось слышать всюду, и душившего меня мрака затемненных городов. Я
жаждал привычного простора и света. Но в нашем отделе стало теперь
правилом посылать людей на работу в те места, где они никогда раньше не
бывали. Я должен был ехать в Грэтли именно потому, что я не знал Грэтли и
в Грэтли не знали меня. Предполагалось, что при таких условиях легче
выдать себя за кого угодно, не прибегая слишком часто ко лжи, и что для
дела полезнее непредубежденный ум и глаз нового человека.
О Грэтли мне было известно только то, что это промышленный город в
северной части Средней Англии, в котором до войны было около сорока тысяч
жителей, что оттуда к немцам просачиваются важные сведения и что наряду с
обычной пятой колонной там орудуют и два-три настоящих нацистских агента.
В таком месте, как Грэтли, успешно работающая шпионская организация
представляет большую опасность, так как здесь находится Электрическая
компания Чартерса, а у самого въезда в город выстроен громадный
авиационный завод Белтон-Смита, выпускающий в настоящее время новые
модификации самолетов "Циклон". Кроме того, неподалеку от завода стоят
несколько эскадрилий тяжелых бомбардировщиков. В Грэтли человек, умеющий
распорядиться собранными им сведениями, может быть весьма и весьма полезен
державам оси, если он будет слушать и смотреть в оба.
Я знал, что Военно-разведывательное управление и Особый отдел имеют в
Грэтли сотрудников, которые ведут там обычную, повседневную работу. Но
последние донесения свидетельствовали о том, что Грэтли или его
окрестности являются сейчас одним из штабов нацистских агентов, чем-то
вроде небольшого шпионского центра. Меня, конечно, ознакомили с этими
донесениями, и они показались мне достаточно убедительными, но толку от
этого было мало. В сущности, все сводилось к тому, что где-то есть стог
сена, а в нем иголки и нужно их отыскать. Так я и сказал старику Оствику
перед отъездом из Лондона.
- Это верно. Но знаете, что я вам скажу, Нейлэнд: вы, конечно, далеко
не гений, - Оствик ухмыльнулся, показав свои желтые зубы, - но человек
напористый и удачливый. В нашем деле очень много значит удача, а вам до
сих пор везло.
- Если бы мне действительно везло, я бы сейчас был на пути к
тихоокеанскому побережью, а не отправлялся в какой-то паршивый Грэтли, -
возразил я.
Оствик снабдил меня рекомендательным письмом к директору завода
Чартерса. Письмо было написано как надо, и, само собой разумеется, в нем
ни словом не упоминалось о контрразведке. Оно также не касалось вопроса о
том, что, собственно, делать инженеру-строителю на большом электрическом
заводе. Но оно должно было помочь мне выиграть время: мне велено было
представить его вскоре по приезде в Грэтли и, если директор склонен будет
принять меня на службу (что маловероятно), потребовать несуразно высокий
оклад и поставить неприемлемые условия, чтобы мне долго пришлось ждать,
пока правление примет какое-нибудь решение.
Это было в январе 1942 года, и вы, конечно, помните, какая тогда стояла
погода, и какие вести приходили с фронта, и какова была жизнь вообще.
Итак, вы легко можете себе представить, что, когда я ввалился в вагон
поезда, шедшего из Сент-Пенкерса в Грэтли, настроение у меня было кислое,
как уксус. Я ехал в первом классе, и скоро все остальные пять мест в моем
купе оказались занятыми. Напротив меня, в самом дальнем углу,
расположилась красивая дама с длинной, стройной шеей, в дорогих меховых
сапожках и перчатках. У нее было с собой такое количество шерстяных одеял,
как будто она отправлялась на Лабрадор. Рядом с нею сидел розовощекий
пожилой джентльмен, который, наверное, состоял в нескольких местах членом
правления и со спокойной совестью помогал тормозить оборонную работу.
Место с краю у прохода занимал командир авиаотряда, погруженный в
чтение шестипенсового боевика. Против него, на моей скамье, сидел
армейский офицер с усами, которые у него, как у многих наших воинов,
казались накладными. (Может быть, эти отращиваемые по приказу лихие усы -
дурной признак? Боюсь, что так.) Офицер усердно изучал вечернюю газету.
Между ним и мною сидел смуглый толстяк, очевидно, выставивший напоказ все
свои бриллианты и благоухавший так, будто он только что вышел из
парикмахерской. Он мог быть членом какого-нибудь иностранного
правительства или английским кинорежиссером.
В вагоне царил леденящий холод, и все топали ногами и терли себе руки,
чтобы согреться. Наконец наш поезд двинулся в холодный сумрак.
Прошел час или около того, и за это время никто не вымолвил ни слова.
Шторы были опущены, и в тусклом свете верхних лампочек все лица казались
болезненными и таинственными. Дама сидела с закрытыми глазами, но,
по-видимому, не спала. Я тоже закрыл глаза, но уснуть не мог. Краснощекий
пожилой пассажир затеял разговор с остальными тремя. Хотя его никто не
просил об этом, он стал повторять им все, что говорили военные
обозреватели и дикторы Би-би-си. Во всех его рассуждениях было так мало
смысла, что лучше бы он рассказал им сказку о трех медведях. Япошкам ни за
что не взять Сингапур. Туда уже посланы мощные подкрепления. Американский
флот готовится сделать что-то из ряда вон выходящее. И прочее в таком же
духе. Оба военных вежливо слушали. Мой сосед стриженый ассирийский царь,
явно был настроен скептически, но у него, очевидно, хватило ума
сообразить, что ему, приезжему, иностранцу, не следует опровергать все эти
басни. Слушал и я, как постоянно слушаю все, что говорится вокруг. Ведь не
знаешь, где и когда удастся выудить что-нибудь полезное для дела. А на
этот раз, видит бог, мне особенно необходимо было собрать как можно больше
сведений, прежде чем взяться за это дело в Грэтли. К тому же из разговора
скоро выяснилось, что наш краснощекий спутник имеет какое-то отношение к
Электрической компании Чартерса, хотя он об этом особенно не
распространялся. Чем занимается мой экзотический сосед, так и осталось
неизвестным. Наверное, его роскошные чемоданы были набиты фальшивыми
ордерами на сукно и накладными на сотни тысяч яиц. Во всяком случае, я был
твердо убежден, что человек, настолько похожий на иностранца, не может
представлять для меня никакого интереса. Всякая двойная игра окончилась бы
для него неудачно уже просто потому, что наша полиция в тонкостях не
разбирается и живо упрятала бы под замок любого перемудрившего нацистского
агента, который вздумал бы слишком подчеркнуто изображать из себя мрачного
иностранца.
Однако пора было мне вмешаться в разговор. Я всегда считаю нужным
подсказать людям, что им следует обо мне думать. Таким образом еще до
прибытия на место входишь в ту роль, в которой ты намерен выступить.
Вставляя время от времени замечания в общий разговор, я сообщил всем,
что недавно приехал из Канады, а сейчас еду для переговоров о работе на
одном большом предприятии в Грэтли. Все это я изложил с некоторой
важностью и таинственностью, как у нас любит говорить сейчас большинство
людей. Я задал также несколько вопросов относительно Грэтли - есть ли в
городе приличная гостиница, легко ли потом будет снять себе домик и прочее
в таком же роде. Мне отвечали краснощекий пассажир и офицер, который даже
оторвался от газеты, чтобы сообщить мне некоторые сведения о своем родном
городе. Летчика больше интересовала его книжка, и я его вполне понимаю.
Вдруг я заметил, что у сидевшей напротив дамы глаза уже открыты. Она
держалась очень прямо, вытянув, как птица, длинную шею, и смотрела на меня
в упор. Это продолжалось минуты две, потом она заговорила с краснощеким
старцем об общих знакомых, - главным образом, как я понял, о местных
тузах, но время от времени она все еще поглядывала на меня с каким-то
недоумением.
К концу второго часа оба пожилых пассажира стали клевать носом, а
молодые офицеры углубились в чтение. Меня тоже начинала одолевать дремота,
как вдруг дама с длинной шеей широко раскрыла глаза, улыбнулась и,
наклонясь вперед, сказала тихо:
- Вы, кажется, говорили, что недавно приехали из Канады?
- Да, - отвечал я. - А что?
Очевидно, мне предстояло выслушать всякие подробности о ее двух
чудесных детях, эвакуированных в Канаду. Может быть, она даже спросит, не
встречал ли я их.
- Дело в том, - сказала она еще тише, - что я случайно видела вас с
полгода тому назад во французском ресторане Центральной гостиницы в
Глазго. Вы обедали с человеком, который мне немного знаком.
На это можно было ответить по-разному, но мне следовало придумать
наиболее безопасный ответ - и придумать поскорее. Я все же сначала
удостоверился, что никто не прислушивается к нашему разговору.
Женщина сидела, наклонясь вперед, и улыбалась, глядя мне прямо в глаза,
с выражением притворного простодушия, которое я с удовольствием стер бы с
ее лица оплеухой.
- Вы уверены, что не ошиблись?
- Совершенно уверена.
И добавила с некоторым ехидством, которое мне очень не понравилось:
- Я прекрасно запоминаю лица.
Я пытался припомнить, с кем она могла меня видеть в Глазго, хотя вряд
ли это был человек известный. Тем временем я уже успел овладеть собой.
- Я говорил, что недавно вернулся в Англию из Канады. Но я не сказал,
когда уехал в Канаду. Вы ведь знаете, что из Глазго еще и до сих пор
отходят пароходы.
- Разумеется. Вы, должно быть, тогда и собирались сесть на пароход в
Глазго?
- Совершенно верно. - Теперь мне было безразлично, кто был тот человек,
с которым она меня видела в Глазго.
Она придвинулась ближе, напоминая мне теперь уже не птицу, а скорее
надушенную кошку с шелковистой шерсткой, и сказала, понизив голос:
- Но дело-то в том, что я встретила вас после этого еще раз - у меня
просто удивительная память на лица! - в Лондоне. Вы обедали в
"Мирабелл"... Да, месяца три тому назад, не больше. Значит, вы не были
тогда в Канаде, не так ли?
Я покачал головой.
- Относительно Глазго вы были правы, но на этот раз, извините,
ошиблись.
Но она, конечно, не ошиблась и прекрасно поняла, что я это знаю. Все
вышло у меня очень неудачно. Впрочем, я утешал себя мыслью, что это не
имеет никакого значения.
Изогнув длинную шею, женщина откинулась назад, по-прежнему глядя на
меня с насмешливым любопытством. Я отвечал безмятежным взглядом.
Минуту-другую мы оба молчали. Потом она спросила:
- Надолго вы в Грэтли?
Я сказал, что и сам еще не знаю, что это зависит от того, примут меня
на службу или нет. И постарался, чтобы мой ответ звучал правдиво - да, в
сущности, это и была правда.
Она кивнула головой, потом достала визитную карточку и протянула мне.
- Вы извините меня за назойливость. Но это так странно и так на меня
непохоже - приметить вас в Глазго и потом спутать с кем-то другим в
Лондоне! Ни разу в жизни со мной таких вещей не бывало. Так что, если вы
когда-нибудь найдете этому объяснение, может быть, вы мне позвоните и
заедете выпить чашку чаю или рюмку вина? Я живу неподалеку от Грэтли,
совсем рядом с заводом Белтон-Смита.
Тем и кончился наш разговор. Она закрыла глаза все с той же тенью
иронической усмешки на губах, а я, не взглянув на карточку, сунул ее в
жилетный карман и плотнее закутался в свое тяжелое пальто. Я говорил себе,
что плохо начинаю работу в Грэтли. Промахи свои я приписывал тому, что мне
не по душе это назначение в Грэтли, что я выдохся и к тому же угнетен
дурными вестями с фронта. Войти в роль заранее, еще до прибытия на место,
- идея сама по себе правильная. Но ведь у этой жительницы Грэтли, которая
явно неглупа, знает всех в городе и, наверное, двенадцать часов в сутки
занимается болтовней, уже составилось, вероятно, мнение обо мне как о
неумелом лгуне и, что гораздо хуже, как о человеке, которого окружает
какая-то тайна. Слышал ли кто-нибудь из пассажиров наш разговор? Оба
военных все еще были поглощены чтением. Краснощекий, погрузившись в
забытье, легонько посвистывал носом. Но, оглянувшись на моего смуглого
соседа слева, я заметил, как в этот самый миг он прикрыл тяжелым желтым
веком свой словно плавающий в масле правый глаз. Значит, он подслушивал!
Возможно, что это и не имело никакого значения, но от этого неудачное
начало не становилось удачнее. Я подумал, что, если так пойдет и дальше,
то к концу недели я, пожалуй, буду шествовать по главной улице Грэтли,
нацепив фальшивую бороду и плакат, возвещающий, что я послан
контрразведкой. Ай да Нейлэнд! Нечего сказать, хороша работа!
Я сделал вид, что засыпаю, и примерно через полчаса заметил, как
многозначительно переглядываются дама с длинной шеей и мой сосед слева,
жирный иностранец. Его лица я, конечно, не мог видеть, так как все еще
притворялся спящим, но выражение ее лица убедило меня, что эти двое хорошо
знакомы друг с другом, что они, вероятно, по приезде где-нибудь
встретятся, но не хотят, чтобы об этом знали другие. И между ними была,
конечно, не любовная связь - не так она на него смотрела, - а скорее всего
какие-то деловые отношения. "Черный рынок? Да, скорее это, чем что-либо по
моей части", - подумал я, но все-таки решил, что на первой же неделе по
приезде в Грэтли воспользуюсь приглашением этой дамы. Наш поезд с грохотом
подкатил к Грэтли. Вокзал здесь, насколько мне удалось разглядеть,
маленький, жалкий, как во многих небольших заводских городах Англии. Я с
трудом нашел дорогу к выходу, так как вокруг была тьма кромешная. Ненавижу
затемнение! Это одна из ошибок нынешней войны. Какая-то в этом
боязливость, растерянность, что-то от мюнхенских настроений. Будь моя
воля, я бы рискнул ждать до того момента, когда бомбардировщики уже над
головой, только бы не выносить ежевечернюю тоску затемненных улиц и слепых
стен. В затемнении есть что-то унизительное. Не следовало допускать, чтобы
эти выродки с черной душой погрузили полмира в черную тьму. Это с нашей
стороны как бы некоторая уступка, как бы признание их могущества. Я так и
слышу хихиканье этих бесноватых, радующихся, что мы бродим ощупью в
темноте, как они того желали. Мы создаем в окружающем нас мире мрак под
стать мраку их гнусных душ. Говорю вам: я ненавижу затемнение! А такого
жуткого затемнения, как в Грэтли, я нигде еще не видал. Вокзал был словно
весь окутан одеялами цвета индиго. Выйдя на привокзальную площадь, вы
проваливались куда-то в невидимую бездну.
Три автомобиля (в один из них, как мне показалось, села дама с длинной
шеей) отъехали, грохоча, - должно быть, переезжали мост, - и стало тихо.
На станции не было ни единого такси. Я еще из Лондона заказал на день-два
номер в гостинице "Ягненок и шест" на Маркет-стрит, и сейчас мне
предстояло ее разыскивать в этом непроглядном мраке. Я вернулся обратно в
зал и поймал носильщика, который, объясняя мне дорогу, все указывал
куда-то вдаль, как будто мы с ним в июльский день любовались
Неаполитанским заливом. Стараясь запомнить его указания, я поплелся пешком
в город, таща свой тяжелый саквояж. Земля была покрыта снегом, но даже он
казался черным. Воздух был сырой и холодный, чувствовалось, что скоро
опять пойдет снег. Я дважды сбивался с пути, плутал по каким-то глухим
переулкам, но в конце концов встретил полицейского, и он указал мне
Маркет-стрит.
Мы не всегда отдаем себе ясный отчет в том, что такое нынешняя война. В
сущности, мы большей частью увиливаем от великой и страшной правды о ней и
попросту стараемся как-то приноровиться к связанным с нею неудобствам и
лишениям. Но бывают минуты усталости и уныния, когда эта правда вдруг
обрушивается на вас всей своей тяжестью, и вы похожи на человека, который,
проснувшись, увидел себя на дне моря. Такую тяжелую минуту я пережил той
ночью в Грэтли по дороге в гостиницу. Я вдруг понял, что такое война, и
правда о ней придавила меня, как обрушившаяся башня. Кто-то во мне - не
Хамфри Нейлэнд, дрожащий за свою шкуру, и не британец, опасающийся за свои
владения, - содрогнулся и взвыл, увидев перед собой зияющую черную
пропасть, куда скользили мужчины, женщины, дома, целые города. То было
видение спущенного с цепи торжествующего зла, воцарившегося на земле
ада... Где-то в тайниках вселенной, никогда и не снившихся нам, кто-то
дергал за веревочку, и мы плясали, а затем скользили в пропасть, и с нами
проваливалось все. И начали это не проклятые нацисты, - я ненавижу этих
бандитов, но вовсе не склонен представлять их во сто раз сильнее, чем они
есть, - просто они первые оказались марионетками на веревочке. Они толкают
нас в пропасть, в темный кипящий поток, низвергающийся прямо в ад, но
создать эту пропасть они не могли. Может быть, мы создали ее все сообща, а
может быть, это вырвались на волю гигантские силы тьмы? Той ночью в Грэтли
я вдруг увидел эту пропасть и почувствовал себя на краю ее. Не я один -
весь город был на краю этой пропасти. А в нем какие-то несколько человек
(как знать, может быть, и тот, с которым я столкнулся на углу?) изо всех
сил старались спихнуть всех нас вниз. Здесь, за черной завесой затемнения,
где-то укрывалось зло. Но где? Мне предстояло узнать это.
2
В гостинице "Ягненок и шест" обычно останавливались армейские офицеры и
летчики, и больше как будто никто. Тем не менее она была переполнена, и
женщина за конторкой сказала мне, что я могу занять номер только на
два-три дня. Увидев эту комнату, одновременно и холодную и душную, я
подумал, что и двух дней с меня совершенно достаточно, а потом надо будет
подыскать себе какое-нибудь человеческое жилье.
Я еще поспел к концу обеда, состряпанного, по всей видимости, целиком
из клейстера: мучной суп, вареная рыба в мучном соусе с овощами и мучной
пудинг. Не думайте, что я жалуюсь на питание военного времени: держу пари,
что в гостинице "Ягненок и шест" и в мирное время кормили немногим лучше.
Виной этому был ее владелец майор Брембер, который бросил службу в
пенангской полиции, по-видимому, не для того, чтобы содержать гостиницу, а
для того, чтобы гостиница содержала его. Я видел и майора и его супругу -
оба чопорные, пучеглазые, они восседали, как сахибы, в столовой с таким
видом, словно они у себя в поместье, тогда как им следовало бы стоять на
кухне и, засучив рукава, стряпать настоящий обед. Однако не буду
распространяться о майорах Бремберах нашей страны. Я не люблю их и желал
бы, чтобы они не изображали из себя содержателей гостиниц.
После обеда я зашел в бар при гостинице, который открывался только с
восьми часов, так как спиртного было мало. Сейчас там царило большое
оживление. Виски не было, посетители пили портвейн, джин и пиво. Летчики и
армейские офицеры со своими дамами сидели за столиками, большей частью
группами по четыре человека. Несколько пожилых, скромно державшихся
горожан задумчиво прихлебывали пиво, а в углу, у самой стойки, отдельно от
других, расположилась компания, в которой я сразу признал тесный кружок
завсегдатаев. Я немедленно перекочевал со своим пивом поближе к этой
группе и стал наблюдать за ними. Тут были два офицера - один из них,
краснолицый капитан, уже сильно подвыпил, - и пожилой, невзрачный мужчина
в штатском, который говорил жеманным визгливым голосом и хихикал, как
девушка. По-видимому, это он угощал всю компанию. Из двух женщин одна была
полная, бесцветная особа, как будто чем-то обеспокоенная, другая -
помоложе, одета наряднее и очень хороша собой. У нее был длинноватый
нахальный носик и пухлые губы, которые даже тогда, когда она не говорила и
не смеялась, были жадно раскрыты, словно готовые к новому взрыву смеха.
Всмотревшись в нее, я ощутил уверенность в том, что уже где-то видел ее
раньше и в совершенно иной обстановке, но не мог припомнить, где. Это
мучило меня, и я все время пялил на нее глаза. Девушка это заметила,
отвернулась и снова чему-то засмеялась, но я успел уловить в ее дерзком
взгляде мимолетное выражение тревоги.
Краснолицый капитан тоже заметил мое настойчивое внимание, и оно ему не
понравилось.
Вначале разговор компании вертелся вокруг какого-то званого обеда, на
котором был кто-то из них, - кажется, та самая веселая и хорошенькая
девушка, что меня заинтересовала. Обед этот происходил, по-видимому, в
каком-то загородном ресторане, который, насколько я расслышал, назывался
"Трефовая дама". Сыпались обычные шутки насчет общих знакомых: тот
напился, эти не сумели скрыть своей любовной связи. Упоминалась и какая-то
миссис Джесмонд; о ней говорили, что она "наверное, купается в деньгах",
"шикарная женщина", и называли ее загадочной. Я тут же мысленно взял на
заметку эту миссис Джесмонд.
Разговор чем далее, тем более превращался в пустую болтовню с
неизменным скабрезным привкусом, типичную для таких компаний, веселящихся
в барах. В роли присяжного остряка выступал пожилой фат, у которого, как я
заметил, щеки были нарумянены. Заметил я также, что под его паясничаньем
крылась определенная цель - он все время высмеивал оборонную работу
страны. Он ясно давал понять, что наша борьба с нацистами просто комична,
хотя неизменно называл ее "трогательной". У него, видимо, было много
денег, судя по тому, как он швырял ими. И он был не дурак, этот мистер
Периго, как его называли остальные. Я уже начинал думать, что мне сразу
повезло и что я напал на верный след... Но где же я встречал раньше эту
девушку?
- Эй, вы! - сказал краснолицый капитан, неожиданно перегнувшись через
мой стол. - Нечего слушать, мы вам не радио!
- Знаю, что вы не радио, - уверил я его, мгновенно почувствовав
антипатию к этому субъекту с налитыми кровью свиными глазками.
- Ну-ну, Фрэнк! - сказала полная дама предостерегающим тоном. Она
мигнула второму офицеру - видимо, это был ее муж.
- Вы и так уже смутили эту леди тем, что все время таращите на нее
глаза, - продолжал капитан.
- Вовсе нет, Фрэнк, - вступилась девушка. И, повернувшись ко мне,
прибавила: - Не обращайте на него внимания.
- А я говорю - да! Не мешайте мне выяснить это дело, Шейла.
- Что вы хотите выяснять? - спросил я, и тон мой, вероятно, выдавал то
презрение, которое я чувствовал к нему. - Я живу в этой гостинице, и если
вам не нравится, что я сижу здесь, можете отправляться в другое место.
- А с какой стати, черт возьми! - Он стукнул кулаком по столу,
расплескав часть моего пива. У меня чесались руки выплеснуть то, что
оставалось в кружке, в его идиотскую физиономию.
В начале этой сцены странный человек, которого называли мистер Периго,
был занят - он заказывал бармену какой-то сложный коктейль для всех.
Сейчас он увидел, что происходит, улыбнулся мне, обнажив ряд зубов, как
будто сделанных из самого лучшего фарфора, а Фрэнка похлопал по плечу.
- Ну-ну, Фрэнк, ведите себя смирно, иначе не получите больше ни капли!
Не обращайте на него внимания, дорогой сэр. Он угомонится, когда выпьет
еще стаканчик.
Очередь была за мной. На улыбку мистера Периго я ответил улыбкой и
заверил его, что ничуть не обижен. Он настоял, чтобы я пересел к ним, и,
так как угощал на этот раз он, остальные не могли протестовать. Только
милейший Фрэнк по-прежнему смотрел на меня сердито. Это перемещение было
мне весьма на руку. И вот я очутился у стойки, подле девушки с нахальным
носиком. Глаза у нее были ярко-синие, один чуточку темнее другого. Эта
особенность еще больше убедила меня в том, что я где-то видел ее раньше.
Звали ее Шейла Каслсайд, и, как выяснилось из разговора, она была женой
майора, сегодня утром уехавшего по служебным делам.
- Что вы делаете в Грэтли? - спросила она у меня. Она держалась все так
же развязно, но в обращенном на меня взгляде мне почудилась какая-то
настороженность.
Я повторил ей то, что рассказывал другим.
- Завтра пойду к директору завода Чартерса, - сказал я в заключение.
- А кто у них там директор? Как же это я не знаю? - воскликнула Шейла.
Зато мистер Периго знал.
- У Чартерса? Ну, как же, дорогая, это мистер Хичем, - помните, такой
всегда озабоченный человечек. И то сказать - как тут не быть озабоченным?
Он никак не может добиться ответа от министерства снабжения. У бедняги на
заводском дворе ржавеют запасы всяких секретных изделий, а в министерстве
все не могут решить, понадобятся они или нет. Как это печально, не правда
ли?
И маленький урод ухмыльнулся, показывая фарфоровые зубы, с таким видом,
как будто речь шла о партии в бридж, а не о борьбе за жизнь каждого из
нас.
- Перри, вы чудовище! - воскликнула Шейла. - И я на днях слышала, как
полковник Тарлингтон говорил Лайонелу, что, по его мнению, вы пятая
колонна.
- Шейла! - ахнула полная дама. - Как это можно! - Она весь вечер
открывала рот только для таких увещаний.
Мистер Периго вдруг сразу стал серьезен.
- Ну, против этого я протестую! Да, да, дорогая моя, не шутя говорю: я
категорически протестую.
- Правильно, - вставил второй офицер.
... ... ... Продолжение "Затемнение в Грэтли" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |