Модиано, Патрик - Модиано - Утраченный мирПроза и поэзия >> Переводная проза >> Модиано, Патрик Читать целиком Патрик Модиано. Утраченный мир
-----------------------------------------------------------------------
Patrick Modiano. Quartier perdu (1984). Пер. с франц. - Ю.Яхнина.
Авт.сб. "Утраченный мир". М., "Вагриус", 1998.
OCR & spellcheck by HarryFan, 24 Juky 2002
-----------------------------------------------------------------------
Посвящается Доминике
1
Странно слышать французскую речь. Спускаясь по трапу самолета, я
почувствовал легкий укол в сердце. В очереди у таможни я разглядывал свой
теперешний паспорт, бледно-зеленый, с двумя золотыми львами - эмблемой
моей приемной родины. И вспоминал другой - в темно-синей корочке, который
когда-то, когда мне исполнилось четырнадцать, мне выдали от имени
Французской Республики.
Назвав шоферу адрес отеля, я с опаской ждал, что он заведет со мной
разговор, - ведь я отвык объясняться на родном языке. Но он за всю дорогу
не проронил ни слова.
В Париж мы въехали по авеню Порт-Шамперре. В воскресенье, в два часа
пополудни. Июльское солнце освещало безлюдные улицы. Я подумал, уж не
город ли это призрак, подвергшийся бомбардировке и покинутый своими
обитателями. Быть может, за фасадами домов скрываются груды обломков?
Такси бесшумно набирало скорость - казалось, мотор заглох, но колеса сами
собой неудержимо катят вниз по склону бульвара Мальзерб.
Окна моего номера в отеле выходили на улицу Кастильоне. Я задернул
бархатные занавеси и уснул. Проснулся я в девять вечера.
Я спустился поужинать в ресторан. Было еще светло, но зажженные бра
заливали зал резким светом. За соседним столиком сидела чета американцев:
она - блондинка в темных очках, он - в узком клетчатом пиджаке вроде
смокинга. Мужчина курил сигару, на его висках поблескивали капли пота. Мне
тоже было очень жарко. Метрдотель обратился ко мне по-английски, я ответил
ему на том же языке. По его покровительственному обращению я понял, что он
принял меня за американца.
На улице сгустилась тьма, душная, безветренная тьма. Под аркадами улицы
Кастильоне я то и дело натыкался на туристов - американцев и японцев. У
решетки сада Тюильри стояло множество автобусов, на подножке одного из них
пассажиров встречал молодой блондин в форме стюарда с микрофоном в руках.
Он громко и быстро говорил на языке, изобилующем гортанными звуками, и то
и дело закатывался смехом, похожим на ржание. Он сам захлопнул дверь
автобуса и сел рядом с водителем. Автобус покатил по направлению к площади
Согласия - голубой автобус, на боку которого красными буквами было
выведено: DE GROTE REISEN. ANTWERPEN [Дальние путешествия. Антверпен
(нидерл.)].
Дальше, на площади Пирамид, снова автобусы. Группа молодых людей с
бежевыми холщовыми сумками через плечо развалилась у памятника Жанне
д'Арк. Они передавали из рук в руки длинные батоны и бутылку кока-колы,
содержимое которой наливали в картонные стаканчики. Когда я проходил мимо,
один из них встал и о чем-то спросил меня по-немецки. Поскольку немецкого
я не знаю, я пожал плечами в знак того, что ничем помочь не могу.
Я углубился в аллею, через весь сад до самого Королевского моста. В
начале аллеи стоял полицейский фургон с погашенными фарами. В него
заталкивали какую-то тень в костюме Питера Пэна. Призрачные фигуры мужчин,
еще нестарых, с короткой стрижкой и с усиками, державшихся очень прямо,
бродили по аллеям и вокруг фонтанов. Стало быть, эти места посещают люди
того же сорта, что и двадцать лет назад, хотя уборной, которая находилась
за кустами самшита слева от Триумфальной арки на площади Карусель, больше
нет. Я вышел на набережную Тюильри, но перейти Сену и прогуляться в
одиночестве по левому берегу, где прошло мое детство, не решился.
Я долго стоял на краю тротуара, глядя, как мчится поток машин, как
мигают красные и зеленые огни светофоров, а по ту сторону реки темнеет
заброшенная громада вокзала Орсэ. Когда я вернулся назад, аркады улицы
Риволи опустели. На моей памяти в Париже ночью никогда не бывало такой
жары, и это еще усугубляло ощущение ирреальности, охватившее меня в этом
городе-призраке. А может, призраком был я сам? Я искал, за что бы мне
ухватиться. На месте отделанного панелями парфюмерного магазина на площади
Пирамид было теперь Бюро путешествий. Перестроили вход и холл отеля
"Сент-Джеймс-э-д'Олбени". Но если не считать этого, все осталось как было.
Все. Однако напрасно я твердил себе это шепотом - я терялся в этом городе.
Он больше не был моим, он замыкался при моем приближении, словно забранная
решеткой витрина на улице Кастильоне, перед которой я стоял, тщетно
пытаясь разглядеть в ней свое отражение.
У отеля ждали такси, мне захотелось взять машину и покататься по улицам
Парижа, чтобы вновь увидеть знакомые места. Но я вдруг испугался, как
больной в первые дни выздоровления пугается слишком резких движений.
В отеле портье поздоровался со мной по-английски. На этот раз я ответил
ему по-французски - видно было, что он удивлен. Он протянул мне ключ и
голубой конверт.
- Вам звонили по телефону, месье...
Я раздвинул бархатные занавеси и распахнул обе створки застекленной
двери. На улице было еще жарче, чем в комнате. Перегнувшись через перила
балкона, слева можно было рассмотреть тающую в сумраке Вандомскую площадь,
а еще дальше - огни бульвара Капуцинок. Время от времени к отелю
подъезжало такси, хлопали дверцы, до меня долетали обрывки итальянской или
английской речи. И мне снова захотелось выйти и пойти по городу куда глаза
глядят. А в этот самый час кто-то приехал в Париж впервые и с волнением и
любопытством ступает по улицам и площадям, которые мне нынче вечером
кажутся мертвыми.
Я разорвал голубой конверт. В мое отсутствие в отель звонил Еко Тацукэ
и просил передать, что, если мне угодно с ним встретиться, завтра он весь
день проведет в отеле "Конкорд-Лафайет" на Порт-Майо.
Я был доволен, что он предложил встретиться за ужином в поздний час -
мысль о том, чтобы по такому пеклу тащиться по Парижу днем, приводила меня
в ужас. К вечеру я немного прошелся по улицам, держась все время в тени
аркад. На улице Риволи я зашел в английский книжный магазин. На секции
детективных романов я увидел одну из своих книг. Стало быть, в Париже
продаются романы серии "Джарвис" Эмброуза Гайза. Но фотография автора на
супере была совсем слепой, и я подумал, что здесь, во Франции, никто из
тех, кто когда-то меня знал, не догадается, что Эмброуз Гайз - это я.
Я полистал книгу с таким чувством, будто Эмброуз Гайз остался по ту
сторону Ла-Манша. Двадцать лет моей жизни вдруг куда-то канули. Эмброуз
Гайз исчез с лица земли. А я вернулся к своим истокам, в пыльный и знойный
Париж.
Но на пороге отеля у меня вдруг тоскливо сжалось сердце: нельзя
вернуться к своим истокам. Разве сохранился хоть один-единственный
свидетель моей прежней жизни, помнящий того мальчугана, который бродил по
улицам Парижа, словно сливаясь с ними? Разве кто-нибудь опознает его под
личиной английского писателя, в полотняной куртке цвета беж, автора
романов о Джарвисе? Вернувшись в свой номер, я задернул занавеси и улегся
на кровать. Я стал проглядывать газету, которую, пока меня не было, сунули
под дверь. Я так давно не читал по-французски, что у меня опять тоскливо
защемило сердце, словно после долгой потери памяти передо мной вдруг снова
забрезжило мое собственное прошлое. В низу одной из полос мой взгляд
случайно упал на перечень экскурсий и лекций, намеченных на завтра:
Эйфелева башня. 15 ч. Сбор у северной опоры.
Достопримечательности и подземелья горы Сент-Женевьев. 15 ч. Сбор
на станции метро "Кардинал Лемуан".
Старый Монмартр. 15 ч. Сбор на станции метро "Ламарк-Коленкур".
Сто гробниц Пасси. 14 ч. Сбор на углу авеню Поля Думера
и площади Трокадеро.
Сады старого Вожирара. 14 ч. 30 м. Сбор на станции метро "Вожирар".
Особняки северного Марэ. 14 ч. 30 м. Сбор у выхода из метро "Рамбюто".
Канал Урк - малоизвестные маршруты: мост Ла-Вилетт и пакгаузы
набережной Луары. 15 ч. Сбор на углу Крымской улицы и набережной Луары.
Особняки и сады Отейя. 15 ч. Сбор на станции метро "Мишель-Анж - Отей".
Продолжительность экскурсий 1 час 45 минут
("Памятники прошлого сегодня").
Завтра, если мне станет слишком одиноко в этом летнем Париже, я смогу
пойти на одну из этих экскурсий. А сейчас пора ехать к Тацукэ. Стемнело.
Такси катило по Елисейским полям. Лучше бы я прошелся пешком, смешался с
толпой гуляющих, заглянул в "Спортивное кафе" на авеню Гранд-Арме, чтобы
усладить свой слух болтовней конюхов и шоферов. Это помогло бы мне
постепенно заново освоиться в Париже. Впрочем, к чему? Отныне мне надо
смотреть на этот город как на любой другой чужеземный город. И приехал я
сюда единственно ради встречи, которую мне назначил японец. К тому же,
едва такси свернуло на бульвар Гувьон-Сен-Сир, я убедился, что
"Спортивного кафе" больше нет. На его месте возвели дом из голубоватого
стекла.
У портье отеля "Конкорд" я спросил, где найти месье Еко Тацукэ. Он ждал
меня в ресторане на восемнадцатом этаже. Лифт скользил вверх в ватном
безмолвии. Холл покрыт оранжевым паласом. На стальной перегородке надпись
золотыми буквами: "ПИЦЦЕРИЯ-ПАНОРАМА ФЛАМИНИО" - стрелка указывала, где
вход. Музыка, лившаяся из невидимых репродукторов, напоминала ту, что
звучит в аэропортах. Официант в бордовой куртке указал мне угловой столик
у окна.
За столиком сидел учтивый японец в сером костюме. Он встал и несколько
раз наклонил голову в знак приветствия. Глядя на меня с улыбкой, он
изредка подносил к губам сигарету в мундштуке, и я тщетно пытался
определить, что кроется в его улыбке - ирония или дружелюбие. В зале
музыка аэропорта звучала приглушенно.
- Mr.Tatsuke, I presume? [Полагаю, мистер Тацукэ? (англ.)] - спросил я.
- Pleased to meet you, Mr.Guise [Рад вас видеть, мистер Гайз (англ.)].
Официант принес карточку, и Тацукэ на чистом французском языке сделал
заказ:
- Два салата Фламинио, две пиццы по-сицилийски и бутылку кьянти. И
пожалуйста, чтобы салаты Фламинио были заправлены по всем правилам.
Потом он повернулся ко мне.
- You can trust me... It's the best pizzeria in Paris... I am fed up
with french cooking... I'd like something different for a change... You
would surely prefer a french restaurant? [Положитесь на меня... Это лучшая
пиццерия в Париже... Мне надоела французская кухня... Мне хотелось для
разнообразия чего-нибудь другого... Но вы, наверное, предпочли бы
французский ресторан? (англ.)]
- Not at all [вовсе нет (англ.)].
- Yes... I was wrong... I should have taken you to a french
restaurant... You probably are not used to french restaurant...
[Конечно... предпочли бы... Я совершил промах. Мне надо было пригласить
вас во французский ресторан... Вы ведь, наверно, не знакомы с французскими
ресторанами... (англ.)]
Последнюю фразу он произнес усталым тоном превосходства, словно
обращаясь к заурядному туристу, которому должен показать Paris by Night
[ночной Париж (англ.)].
- Не суетитесь, старина, я люблю пиццу, - грубо заявил я ему
по-французски, вновь после стольких лет обретая говор моего родного
городка Булонь-Бийанкура.
Он выронил мундштук, раскаленный кончик сигареты прожег дырочку в
скатерти, но Тацукэ ничего не замечал, так его поразили мои слова.
- Держите, старина, а то загорится - и с концами, - сказал я,
протягивая ему мундштук с сигаретой.
На этот раз я уловил в его взгляде легкую тревогу.
- Вы... вы прекрасно говорите по-французски...
- Вы тоже...
Я любезно ему улыбнулся. Он был польщен и мало-помалу пришел в себя.
- Я пять лет проработал во Франции, в пресс-агентстве, - сказал он. - А
вы?
- О, я...
Я тщетно искал слова - он не стал настаивать. Подали салаты Фламинио.
- You like it? [Ну как, вам нравится? (англ.)] - спросил он.
- Очень. Я был бы рад продолжить разговор по-французски.
- Как вам угодно.
Он был явно сбит с толку тем, что я так свободно говорю по-французски.
- Вам пришла удачная мысль назначить мне встречу в Париже, - сказал я.
- Вас это не слишком затруднило?
- Ничуть.
- Мое издательство часто посылает меня в Париж. Мы переводим много
французских книг.
- Я благодарен вам, что могу говорить с вами по-французски.
Наклонившись ко мне, он мягко сказал:
- Что вы, месье Гайз, не стоит благодарности... Французский язык так
прекрасен...
Музыка умолкла. За большим столом у входа в ресторан расположилась
группа японцев - провозгласив какой-то тост, они, стоя, один за другим
резким движением поднимали бокалы шампанского. В очках, приземистые,
бритоголовые, они казались людьми другой породы, чем Тацукэ.
- Японцы питают слабость к Парижу, - сказал он задумчиво, выбивая
мундштук о край пепельницы. - Представьте, месье Гайз, в ту пору, когда я
здесь жил, я был женат на очаровательной парижанке. Владелице
косметического салона... К сожалению, мне пришлось возвратиться в Японию,
а она не захотела поехать со мной... Я так больше ее и не видел. Теперь
она живет где-нибудь там, среди всех этих огней...
Он наклонил голову и сквозь оконное стекло устремил взгляд на Париж,
почти весь правый берег которого лежал перед нами как на ладони; рядом на
треножнике была укреплена подзорная труба, из тех, что устанавливают в
местах, посещаемых туристами, только, чтобы посмотреть в нее, не было
необходимости бросать в прорезь монету. Тацукэ прильнул глазом к окуляру и
стал переводить трубу из стороны в сторону. Он то старался круговым
движением охватить широкую панораму, то перемещал объектив миллиметр за
миллиметром, то вдруг надолго останавливал его, устремив взгляд в какую-то
точку. Что он искал? Свою жену? У меня не было нужды в подзорной трубе.
Мне довольно нескольких ориентиров - Эйфелевой башни, собора Сакре-Кер,
Сены, - и перед моим мысленным взором встает переплетение знакомых улиц и
знакомые фасады.
- Взгляните, месье Гайз...
Он пододвинул ко мне треножник. Теперь и я прижался глазом к окуляру.
Никогда в жизни не приходилось мне смотреть в такую мощную подзорную
трубу. Я задержал взгляд на площади Перер - мне были видны не только
головы клиентов, сидевших за столиками на террасе кафе, но даже собачонка,
застывшая на обочине тротуара. Потом я нацелил трубу на авеню Ваграм.
Вдруг удастся разглядеть на улице Труайон увитую плющом галерею на крыше
отеля, в котором я когда-то жил. Но нет. От площади Терн до площади Звезды
авеню Ваграм так ярко переливалась огнями, что все вокруг по контрасту
тонуло в темноте.
- Глядя в эту трубу, так и бродил бы часами по Парижу. Не правда ли,
месье Гайз?
Теперь в зале ресторана, кроме нас, не осталось ни души. Отстранив
подзорную трубу, я стал смотреть на Париж через оконное стекло. Город
показался мне вдруг таким же далеким, словно какая-нибудь планета,
наблюдаемая из обсерватории. Внизу были огни, шум города, духота июльской
ночи - а здесь у меня зуб на зуб не попадал от слишком прохладной струи
кондиционера, здесь царили тишина и полумрак и слышно было только, как
Тацукэ тихонько выбивает о край пепельницы свой мундштук.
- Медам, месье, мы пролетаем над Парижем...
Он произнес эту фразу голосом стюарда, но лицо его сохраняло при этом
удивившее меня печальное выражение.
- А теперь, месье Гайз, поговорим о делах...
Из кожаной папки, стоявшей у ножки его кресла, он извлек ворох каких-то
бумаг.
- Вот контракты, которые вы должны подписать... Текст на японском и
английский перевод... Впрочем, вы уже знакомы с содержанием документов...
Можете подписать их, не читая...
Речь шла о трех различных сделках: о покупке права на издание
"Джарвиса" в виде серии комиксов, на телевизионный сериал и, наконец, на
выпуск игрушек, костюмов и различных сувениров с использованием некоторых
эпизодов "Джарвиса" для универсамов "Кимихира" в Токио.
- Честно говоря, месье Гайз, я не совсем понимаю, почему мои
соотечественники в Японии увлекаются вашими книгами...
- Я тоже.
Он вложил мне в руки платиновое перо. Я поставил свою подпись на каждой
странице контракта. Потом он протянул мне бледно-голубой чек с розовым
готическим шрифтом.
- Возьмите, - сказал он. - За эти три сделки мне удалось выговорить для
вас восемьдесят тысяч фунтов аванса.
Я рассеянно сложил чек вдвое. Он сунул бумаги обратно в папку, рывком
задвинул молнию.
- Все в порядке, месье Гайз... Вы удовлетворены?
- Вы, наверно, считаете, что мои произведения - литература весьма
дурного сорта.
- Это не литература, месье Гайз. Это нечто иное.
- Совершенно с вами согласен.
- В самом деле?
- Когда я двадцать лет назад начал серию "Джарвисов", я вовсе не
задумывался над тем, какие книги я буду делать, хорошие или плохие,
главное было заняться делом. Наверстать время.
- Стыдиться вам нечего, месье Гайз. Вы идете по стопам Питера Чейни и
Яна Флеминга.
Он протянул мне золотой портсигар с бриллиантовым запором.
- Благодарю вас. С тех пор как я начал писать, я не курю.
- Но откуда вы так хорошо знаете французский?
- Я родился во Франции и жил здесь до двадцати лет. Потом мне пришлось
покинуть Францию, и я начал писать на английском.
- А вам не трудно писать по-английски?
- Нет. Я хорошо знал язык. Моя мать была англичанка. Она с давних пор
жила в Париже. Была танцовщицей в мюзик-холлах.
- Ваша мать была... girl? [здесь: танцовщица мюзик-холла (англ.)]
- Да. И притом одной из самых хорошеньких парижских girls...
Он устремил на меня долгий взгляд - в нем была тревога и жалость.
- Я очень рад, что вы назначили мне встречу в моем родном городе, -
сказал я.
- Проще было послать вам по почте в Лондон контракты и чек...
- Нет-нет... Мне нужен был предлог, чтобы вернуться в Париж... Я не
показывался сюда двадцать лет...
- Но почему вы уехали из Франции?
Я подыскивал какие-то общие, неопределенные слова, чтобы уклониться от
ответа.
- Жизнь - это ведь смена циклов... Время от времени она приводит тебя к
ячейке с надписью "отъезд". С тех пор как я в Париже, у меня такое
чувство, будто Эмброуза Гайза больше нет.
- У вас в Париже остались родные?
- Никого.
На мгновение он поколебался, точно боясь сморозить глупость.
- В общем, вы хотели совершить паломничество?..
Он произнес эту фразу торжественным тоном - у меня мелькнула мысль, уж
не подтрунивает ли он надо мной.
- Поездка могла бы мне дать материал для книги воспоминаний, - сказал
я. - Книги под названием "Джарвис в Париже".
- Какой бы том "Джарвиса" это был?
- Девятый.
- Не знаю, вызовет ли эта книга такой же интерес моих
соотечественников, как другие "Джарвисы", но вы должны ее написать. Лично
я всегда любил автобиографические произведения.
- Это был бы своего рода портрет художника, написанный им самим, -
сказал я, стараясь сохранять серьезный тон.
- Чрезвычайно интересно, месье Гайз.
- Само собой, эту книгу я написал бы по-французски.
- В таком случае, поверьте, я буду одним из самых усердных ваших
читателей, - заявил он, слегка склонив голову с суховатым изяществом
самурая.
Потом бросил взгляд на свои ручные часы.
- Полночь... Я вынужден вас покинуть... Мне надо еще составить отчет
для моего издательства... А завтра в семь утра я улетаю в Токио...
Мы прошли через опустевший зал ресторана. Палас заглушал звук наших
шагов.
- Я вас провожу, - сказал Тацукэ.
Лифт останавливался на каждом этаже, и всякий раз в раздвинувшиеся
створки двери видны были одинаковая площадка и одинаковый бесконечный
коридор. Тацукэ опять нажимал кнопку первого этажа, опасаясь, как видно,
что мы снова вознесемся наверх и так и будем скользить вверх и вниз до
скончания времен. Но он тщетно нажимал кнопку, лифт еще несколько минут
неподвижно стоял в ожидании клиентов, которые так и не появлялись. И
каждый раз открывшийся нашим взглядам пустынный коридор со своим оранжевым
паласом, полированными стальными конструкциями и покрытыми черным лаком
дверями номеров уходил куда-то в бесконечность...
На первом этаже в холле на скамьях сидели две группы туристов: десятка
два немок лет под сорок и столько же японцев, мужчин такого же возраста в
темных костюмах. Они недоверчиво поглядывали друг на друга, и у каждого на
шее, как обрывок поводка на собачонке, висел кусочек картона, на котором
красным были напечатаны буквы "МЗ".
- Знаете, что означают буквы "МЗ"? - спросил Тацукэ. - "Международные
знакомства"... Эта туристическая фирма организует в июле в Париже, в
здешнем отеле, знакомства туристов... Число мужчин и женщин в группах
всегда равное... - Он взял меня под руку. - Каждый вечер сюда, в холл,
прибывают две новые группы... Мужчины и женщины... Сначала они
разглядывают друг друга... Потом мало-помалу лед трогается... Они
разбиваются на пары... Поглядите... Впереди у них целая ночь, чтобы
познакомиться. Я наблюдал в баре прелюбопытные сцены... Оригинальная форма
туризма, вы не находите?
Один из японцев отделился от своей группы и торжественно направился к
немкам, словно исполняя миссию посла. В свою очередь, одна из немок
двинулась ему навстречу.
- Видите? Церемония началась... У каждого мужчины есть фотография его
будущей подруги, и наоборот... Скоро обе группы перемешаются. И, держа
фотографии в руках, будут пытаться по ним узнать партнера... Странные дела
творятся в Париже в июле, не правда ли?
Стиснув мне локоть, он вел меня к выходу из отеля.
- Вы собираетесь остаться здесь еще на несколько дней? - спросил он.
- Теперь уже не знаю... Слишком жарко, и вообще я кажусь себе одним из
многочисленных туристов...
Мне вдруг стало страшно остаться в одиночестве, но я не решился просить
Тацукэ выпить со мной на прощанье еще по рюмочке.
- Если нынешний приезд в Париж разбудит ваше вдохновение, тем лучше...
Мне очень понравился ваш план написать воспоминания...
- Попробую, - беззвучно отозвался я.
По выходе из отеля зной показался мне еще более удушающим. Я охотно
посидел бы подольше в прохладе кондиционированного помещения. Я дышал, как
рыба, вытащенная из воды.
- Вся беда в том, - сказал я, - что у меня здесь не осталось знакомых.
- Мне понятно ваше состояние. Мне самому, с тех пор как жена меня
бросила, Париж тоже кажется уже не тем городом, где я когда-то жил...
Перед отелем ждала вереница такси. Мысль о том, что мне предстоит в
одиночестве сесть в машину, а потом оказаться в своем номере на улице
Кастильоне, угнетала меня не меньше, чем жара.
- Быть может, вам лучше вылететь завтра же утренним рейсом... Как я...
Глупо совершать паломничество в места, где ты когда-то жил... Я, например,
всегда обхожу улицу Матюрен, где у моей жены был косметический салон...
Понимаете?
Он распахнул дверцу такси и легонько втолкнул меня в машину, надавив
ладонью на мое плечо. Я рухнул на сиденье.
- Я рад, что передал вам контракты из рук в руки... И все-таки уезжайте
из Парижа как можно скорее... Право, мне кажется, вам вредно здесь
оставаться... Напишите еще одного "Джарвиса"... Я верю в вас, месье
Гайз...
Он захлопнул дверцу. Такси затормозило перед красным светофором, и
сквозь стекло я увидел Тацукэ. Он стоял на краю тротуара, очень прямой,
рука в кармане пиджака, лицо бесстрастно. Как странно - спустя двадцать
лет знойной июльской ночью оказаться в этом городе совершенно одному и
глядеть, не в силах оторвать взгляд, на японца в светлом костюме.
В холле отеля портье с улыбкой протянул мне ключ от номера.
- Did you have a nice time, sir? [Хорошо ли вы провели время, сэр?
(англ.)]
- Можете говорить со мной по-французски.
На мгновение он удивился, но тут же снова растянул губы в улыбке. Без
сомнения, он принял меня за бельгийца или швейцарца.
- Вы в Париже один?
- Да.
- В таком случае... Быть может, вас заинтересует...
Он протянул мне красную карточку, размером чуть больше обыкновенной
визитной.
- Если вас привлекают увеселения ночного Парижа...
Он обволок меня улыбкой сообщника и сунул карточку в один из карманов
моего пиджака.
- Стоит только набрать номер, месье...
В лифте я извлек карточку из кармана. На ней черными буквами значилось:
"Хэйуорд.
Прокат роскошных автомобилей.
Предоставляется машина высшего класса с шофером.
Туристические маршруты. Paris by Night.
Авеню Родена, 2 (XVI округ). Тел. - ТРО 46-26".
Как это ни странно, но фамилия "Хэйуорд" вначале не привлекла моего
внимания. Я распахнул обе створки окна и решил позвонить жене. Не было еще
часа ночи, а она привыкла ложиться поздно. К телефону подошел Бристоу.
- Мадам еще не вернулась. Она пошла в театр с друзьями.
- Я вас не разбудил?
- Нет, сэр, мы играли в шахматы с мисс Майнот. Не хотите ли поговорить
с мисс Майнот, спросить что-нибудь о детях?
- Они, наверно, спят?
- Спят, сэр, но до половины десятого смотрели телевизор, мы с мисс
Майнот проявили слабость и... Показывали фильм Уолта Диснея, сэр. Передать
ли мадам, чтобы она позвонила вам нынче ночью?
- Не надо. Утром я позвоню сам. Надеюсь, в Лондоне не такая жара, как в
Париже...
- Погода у нас вполне сносная.
- Тем лучше.
- Мне встретить вас в среду утром в Хитроу, сэр?
- Не надо, я задержусь еще на несколько дней в Париже.
- Хорошо, сэр.
- Желаю вам выиграть партию, Бристоу.
- Спасибо, сэр.
Прежде чем снять пиджак, я опорожнил карманы. Паспорт, мелочь, записная
книжка... Я развернул чек, врученный мне Тацукэ. Цифра - 80 тысяч фунтов,
розовые готические знаки на светло-голубом фоне показались мне такими же
призрачными, как голос Бристоу в телефонной трубке. А между тем вот уже
двадцать лет, с тех пор как я уехал из Парижа с намерением никогда сюда не
возвращаться, в моей жизни все было так организованно, так прочно, так
радужно... Никаких потайных сторон, никаких зыбучих песков... Серия
романов о Джарвисе, которую я начал писать по приезде в Лондон в моей
унылой комнатушке на Хаммерсмит, нынче, к моим тридцати девяти годам,
превратила меня, по выражению Тацукэ, в "нового Яна Флеминга". У меня было
все, что необходимо для счастья. Жена, такая красивая и обаятельная, что
издатель пожелал, чтобы ее фотография украшала обложку первого "Джарвиса".
И эта очаровательная фотография способствовала успеху книги... Трое
прелестных детей, единственным недостатком которых было пристрастие к
телевизору; дом в Лондоне, на утопающей в зелени Ратлэнд-Гэйт; загородный
дом в Клостерсе; а в прошлом году я осуществил давнюю мечту - купил виллу
в Монако, принадлежавшую баронессе Орши, романы которой я читал и
перечитывал в трудную пору на Хаммерсмит, чтобы получше овладеть
английским и в перипетиях "Красного первоцвета" почерпнуть вдохновение и
волю для сочинения моих "Джарвисов". От милейшей баронессы, в каком-то
смысле - моей литературной крестной, ко мне и перешла вилла в Монте-Карло
по улице Коста, 19.
Я вытянулся на кровати. Из-за жары лучше было не делать лишних
движений, но все же я протянул руку к ночному столику и взял старую
тетрадь. Я положил ее у изголовья. Я вовсе не собирался в нее заглядывать.
Зеленая обложка, обтрепанные края, в левом углу - спирали, треугольник, а
над ним надпись: "Клерфонтен". Самая обыкновенная школьная тетрадь,
которую я однажды купил в магазине канцелярских товаров на авеню Ваграм и
в которую записывал адреса, номера телефонов, иногда напоминание об
условленной встрече, - один из немногих уцелевших следов моей былой жизни
в Париже, так же, как просроченный французский паспорт или кожаный
портсигар, ныне бесполезный, поскольку курить я бросил.
Я мог бы разорвать эту тетрадь в клочки - листок за листком, но это был
напрасный труд: на звонки телефонов, в ней записанных, давно уже никто не
отзывался. Зачем же я остаюсь в Париже, на кровати в гостиничном номере,
отирая рукавом рубахи пот, стекающий с подбородка на шею? Ведь достаточно
мне вылететь первым утренним рейсом, и я окажусь в прохладе
Ратлэнд-Гэйт...
Я погасил ночник. Окно было распахнуто, голубой фосфоресцирующий свет,
лившийся с улицы Кастильоне, четко обрисовывал предметы обстановки:
зеркальный шкаф, плюшевое кресло, круглый стол, настенные светильники. По
потолку скользило решетчатое отражение.
Не шевелясь, широко открыв глаза, я мало-помалу освобождался от толщи
панциря английского писателя, под которым скрывался вот уже двадцать лет.
Не двигаться. Ждать, чтобы завершился этот спуск в глубины времени, как
если бы ты прыгнул с парашютом. Вернуться в былой Париж. Прийти на
развалины былого и попытаться отыскать среди них свой собственный след.
Постараться разрешить вопросы, которые так и остались без ответа.
Я слышал, как хлопают двери; на улице болтали и смеялись, под аркадами
отдавался гул шагов. Рядом светлело пятно тетради - скоро я, вероятно,
примусь ее листать. Список призраков. Впрочем, как знать? Быть может,
кто-то из них еще бродит по этому задыхающемуся от зноя городу.
На моем ночном столике - красная карточка, которую мне Сунул портье.
Набранное черным шрифтом имя "Хэйуорд" что-то напоминало мне. Точно.
Хэйуорд...
Между обложкой тетради и первой ее страницей вчетверо сложенный листок
- письмо, которое десять лет назад через моего издателя мне прислал
Рокруа. Я не перечитывал его с тех самых пор.
... ... ... Продолжение "Утраченный мир" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |