Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Кэри, Джойс - Кэри - Радость и страх

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Кэри, Джойс
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Джойс Кэри. Радость и страх

-----------------------------------------------------------------------

Joyce Cary. A Fearful Joy (1949). Пер. - М.Лорие.

В кн.: "Джойс Кэри. Радость и страх. Рассказы". М., "Прогресс", 1980.

OCR & spellcheck by HarryFan, 5 November 2001

-----------------------------------------------------------------------

1


    Когда миссис Баскет уверяла, что ее дочь - совсем особенный ребенок, друзья и знакомые согласно кивали. Они ахали, слушая рассказы о том, как девочка, обследуя погреб, наелась угля, чтобы узнать, каков он на вкус; как она, знакомясь со спичками, подожгла занавески в детской и чуть не спалила весь дом. Они восторгались ее заливистым беспричинным смехом и воплями ярости, ее эгоизмом и жадностью; а вернувшись домой, говорили, что в общем-то Табита Баскет - самая обыкновенная девочка, к тому же и красотой не блещет. И сокрушенно добавляли, что нелегко придется в жизни некрасивой девочке, у которой мать такая болезненная и слабая, а отец такой греховодник.

    Доктор Баскет, надо сказать, был повинен в двух серьезных грехах, которыми он и губил удачно начатую карьеру: он немного опередил свое время по части лечения больных и немного отстал от него по части образа жизни. Он любил веселые пирушки и анекдоты, которых не спасали в глазах ханжей цитаты из античных авторов. Для блюстителей мещанской благопристойности всякая латынь отдавала папизмом, а все непонятнее было безнравственным. К тому же Баскет, подобно другим старым вигам, сочетал радикальные политические взгляды с презрением ко всяким новшествам. Он был последним врачом в своем графстве, который в поездки к дальним пациентам отправлялся верхом, и, когда он по дороге останавливался промочить горло, его сытая чалая кобылка, привязанная у забора, утверждала старых дам в убеждении, что он пьет. А для старых дам слова "он пьет" означают, что человек пьет без меры. И когда он отказывался прописать им любимое слабительное, когда заявлял, что все слабительные - измышление дьявола и только отравляют человеческий организм, они решали про себя, что он - горький пьяница, помешавшийся от алкоголя. Им-то было доподлинно известно, что без частых доз слабительного человеческий организм приходит в столь же плачевное состояние, как дом, в котором засорилась канализация; и все объявления и рекламы подтверждали эти их научные фантазии.

    Доктор Баскет все беднел и беднел и наконец, после смерти жены, и вправду запил. По счастью, его сын Гарри в двадцать шесть лет тоже получил диплом врача и унаследовал его практику. А младший Баскет, с детства отрезвленный сумасбродством отца, неукоснительно шел в ногу с веком, не отставая и не забегая вперед. Слабительные он прописывал, но самые модные, и завел одноконную каретку, которая, дожидаясь у подъезда пациента, прибавляла престижа всей улице. Старый Баскет, уже переваливший на седьмой десяток, подсмеивался над сыном, считая его тупым работягой и приспособленцем; но молодому человеку попросту не хватало воображения, и, может быть, именно благодаря этому он был не только хорошим домашним врачом, но и хорошим сыном. Он мог бы даже нажить состояние, после того как Фруд-Грин в 1888 году обрел собственную железнодорожную станцию и стал пригородом Лондона, но этому помешала его женитьба на женщине с расточительными вкусами.

    Как и многие другие положительные молодые люди, не снисходящие до флирта, он пал жертвой первой же решительной девицы, пожелавшей им завладеть, и в двадцать восемь лет уже был рабом в собственном доме. И убил родного отца. Ибо молодая жена терпеть не могла старого Баскета и не замедлила довести дело до схватки, в которой, конечно же, одержала победу. Старик, и в поражении сохранив гордость, не стал жаловаться Гарри, которого семейная ссора повергла в полную растерянность, а перебрался в меблированные комнаты, где через полгода и умер.

    Табите в то время было четырнадцать лет, она была маленькая, худенькая, толстогубая и курносая, с большими, слегка навыкате глазами и тяжелой каштановой косой. И по-прежнему ничего особенного в ней не было, разве что самая ее обыкновенность проявлялась как-то неуемно. Отметки она получала чуть хуже, чем другие средних способностей девочки ее лет; чуть серьезнее других влюбилась в учителя музыки и в первую ученицу; была среди своих сверстниц самой большой неряхой и придирой, и больше других презирала мальчиков, и чаще других хихикала в церкви и в воскресной школе.

    Неуемнее всего она мечтала о велосипеде, воплощавшем в ее времена прелесть новизны, опасность и вызов приличиям; она не спала ночей от зависти к богатой и избалованной подруге, обладательнице велосипеда, на котором та ускользала от надзора родителей и учителей и даже ездила одна в Лондон, где у нее один раз было жуткое приключение с каким-то страшным стариком в омнибусе. Когда отец Табиты, умиравший от склероза печени, подарил ей пятнадцать фунтов на велосипед и распорядился купить его немедленно и доставить к нему на квартиру, она онемела от благодарности. Она так горячо его целовала, что он отстранил ее, сердито уклоняясь от прикосновения мягких детских губ. Детей он не любил и не питал особой нежности к своей некрасивой дочери, зачатой, вероятно, по ошибке, в уже не молодых годах. Что он любил, так это поступать по-своему, наперекор тупо уверенным в себе людишкам, которые, как он выражался, норовят все на свете разложить по полочкам.

    Поэтому он только сказал Табите: - Я велел доставить эту штуковину сюда, по крайней мере буду знать, что ты ее получила. А то если б я отказал тебе эти деньги в завещании, ты бы еще лет пять ни одного колеса не увидела. Гарри и его мадам считают, что молоденькой барышне велосипед ни к чему. И опасно, и неприлично. Так что ступай, учись ездить, а если расквасишь нос или шею сломаешь, пусть валят вину на папашу. Через неделю мне это уже будет безразлично.

    И одним этим поступком, который подсказало ему воображение, а Гарри и Эдит расценили как злобную выходку, он заслужил ненужную ему любовь Табиты, и она впервые в жизни молилась с истинным жаром, а значит, молила истинного бога продлить старику жизнь. Когда же он умер, она была в таком отчаянии и в церкви плакала так громко и яростно, что невестке пришлось вывести ее на паперть и прочесть ей нотацию о необходимости владеть собой. "Нельзя так распускаться, Тибби, это очень эгоистично; мы все тоже горюем, как и ты, но мы не распускаемся. Мы не забываем, где находимся, и щадим чувства бедного Гарри, он-то действительно любил отца".

    От этих слов, означавших, что Табита не так уж любила отца, к горю девочки приметалось раскаяние, и рыдания, поднявшись из каких-то таинственных глубин, прорвались из-за тонких ребрышек с такой силой, что слезы горохом посыпались с ее подбородка, а коса запрыгала по спине, и даже платью досталось, так что, несмотря на новый траурный наряд и новую шляпу, она казалась сейчас не просто несчастным ребенком с бледными щеками и красным носом, но к тому же ребенком неопрятным и неухоженным. Из жалости к Гарри она пыталась сдержаться, но это ей не удавалось, пока сам Гарри, усевшись в каретку, чтобы ехать домой, не взял ее на колени и не стал ей внушать, что отец их переселился в лучший мир и что христианам должно скорбеть не об умерших, а только о собственной утрате. И от этих слов, не столько от смысла их, сколько от того, что их произносил Гарри и что они будили целый рой религиозных ощущений, ей и вправду стало немного легче.
2


    Табита, хоть и воевала с Гарри почти непрерывно, любила его, потому что знала, какой он хороший. Она уважала его за честность - никогда он не пытался купить ее расположение, никогда не поддавался на ее слезы. И она со своей стороны изо всех сил старалась не плакать, когда он ее бранил, и, будучи горда и самолюбива, как большинство детей, во избежание дальнейших выговоров заставляла себя на некоторое время отнестись к ученью посерьезнее.

    Что до ее религиозного воспитания, то хотя домашние проповеди старшего брата только выводили ее из себя, но такие слова, как любовь к ближнему, истина, доброта, Иисус, всегда находили в ней отклик, так что даже скучноватое, из недели в неделю одинаковое воскресное богослужение будоражило ее совесть и порождало решение отныне вести праведную жизнь. И вообще после смерти отца, почти совпавшей с ее пятнадцатилетием, когда чувства ее разом сосредоточились на ней самой, она словно переродилась. Под наплывом новых физических ощущений она яростно осудила хихиканье и всяческое потакание женским слабостям, таким, как влюбленности, последние моды, пудра, романы про любовь. Все это теперь называлось чушь. И, впервые составив себе понятие о том, что есть хорошее поведение, она с жаром - с чрезмерным жаром, что было для нее так характерно, - взялась претворять это понятие в жизнь. Она стала не в меру добродетельна и строга. Ходила в церковь по всем церковным праздникам. В семнадцать лет, наделенная полномочиями старшеклассницы, беспощадно пресекала шалости и проказы. Она даже ополчилась на велосипеды, обнаружив, сколь широкие врата они открывают для греховного любопытства и недозволенной свободы. Учительницы видели в ней надежную опору, зато младшие школьницы ее отнюдь не обожали. Очень уж она была суровой и грозной. И хотя росту в ней было всего пять футов и два дюйма, даже куда более крупным девочкам, уступавшим ей дорогу на спортивной площадке, казалось, что она смотрит на них сверху вниз.

    Табита уже твердо решила, что сама будет зарабатывать себе на жизнь. Иными словами, она, как и ее отец, немного опередила свое время. Но у нее имелись на то веские основания: денежные затруднения Гарри, пока он только утверждался на развалинах отцовской практики, и ненависть к его жене Эдит.

    Эдит - видная, пышная, грубоватая, любительница шикарно одеться и сытно поесть, вечно недовольная мужем, как всякая женщина, которую слепо любят, - была словно создана для того, чтобы возбудить ненависть молоденькой девушки во власти новых идей и растревоженных чувств. Табите была противна даже ее красота и положение, которое она занимала в местном обществе как общепризнанная львица и законодательница мод. "Ездит на Оксфорд-стрит, тратит деньги бедного Гарри, а все для того, чтобы пустить людям пыль в глаза". Она не выносила даже шелеста шелковых юбок Эдит, даже запаха ее пудры.

    Целых полгода Табита была твердо намерена стать миссионершей в Китае, желательно среди самых темных язычников. Но этот план рассыпался прахом, когда в Кедры приехал погостить один миссионер, который, хоть и был героем, был еще и очень нетерпим к современным женщинам. При виде женщины на велосипеде он испытывал ужас и скорбь, а папироски, которые курила Эдит, едва не вынудили его искать другого пристанища.

    В Табите, при всей строгости ее взглядов на приличествующее женщине поведение, всякий человек, дерзнувший дурно отозваться о женщинах или посягнуть на только что обретенные ими свободы, вызывал мгновенный отпор. Она заявила гостю, что и сама ездит на велосипеде, а что тут плохого?

    Он сухо ответил, что порядочной женщине ездить на велосипеде не пристало по причинам, в которые он предпочитает не вдаваться в присутствии молодой девушки. Табита залилась краской и выпалила: - Это как понимать?.. До чего же у вас, видно, испорченный ум! - Эдит и Гарри возопили, миссионер вздернул брови и поджал губы, а девушка вскочила с места, крикнула: - Нет, не буду извиняться! - и выбежала из комнаты. Заодно она тут же отказалась от мысли посвятить себя миссионерской деятельности и вместо этого решила стать пианисткой. Музыкой она и раньше занималась с успехом. Теперь она стала проводить за роялем по шесть часов в день и, к всеобщему удивлению, не отступала от этого правила больше года. Она взрослела, а потому и сама запрещала себе разбрасываться. Воображением ее завладела столь неотразимая для деятельного ума идея наполеоновской натуры, которая намечает себе программу жизни и выполняет ее, проявляя железную волю и неколебимую выдержку. Она трудилась за роялем так рьяно, что Эдит чуть с ума не сошла, а Гарри стал опасаться за здоровье сестры.

    Ее же часто охватывала тревога, странное отношение к роялю и даже к своей нежно любимой комнатке. В таком-то состоянии она, высунувшись однажды утром из окна и глядя невидящими глазами на весеннее цветение в саду, громко воскликнула, сама себя напугав: - Не могу я так больше, не могу, хоть бы что-нибудь случилось!
3


    В эту самую минуту, как и в предыдущие несколько дней, из-за угла показался молодой человек, нарядно, даже кричаще одетый - серый, перец с солью, костюм со стоячим воротником, синий галстук бабочкой, серый котелок, надвинутый на правую бровь, - и устремил на окно Табиты глаза, такие же синие, как его галстук. Одновременно он стал быстро вертеть в пальцах правой руки до блеска отполированную желтую тросточку, а левой рукой подкрутил кверху кончики своих золотистых усов.

    На Табиту, хоть она видела его не впервые, его появление в эту минуту и в особенности его взгляд подействовали как удар. Правда, появился он в свое обычное время, в половине десятого, но на время она раньше не обращала внимания - или ей так казалось.

    Она ринулась обратно к роялю и снова набросилась на свои гаммы, играла их с обычным остервенением и бормотала про себя: "Противный человек, если он воображает, что я подошла к окну, чтобы на него полюбоваться, так он очень ошибается. И какая невоспитанность! Понятно, почему его не приняли в клуб".

    На самом же деле молодого человека по фамилии Бонсер забаллотировали при выборах в теннисный клуб по нескольким причинам. Он не здешний житель. Он кругом в долгах. И хотя он говорит, что денежные затруднения у него временные, пока не кончилась тяжба, в результате которой он получит большое наследство, ему почему-то - скорее всего, из-за его красивой внешности - не верят.

    Табита, встретив этого молодого человека на общественном балу и протанцевав с ним три танца, потому что он оказался хорошим танцором, с тех пор о нем почти и не вспоминала. Слишком она занята музыкой, ведь музыка - дело всей ее жизни. И теперь она опять заслоняет от себя его существование блестящими пассажами для левой руки, которая у нее еще отстает от правой, и вспоминает только два дня спустя, когда он попадается ей навстречу на Хай-стрит.

    Он снимает шляпу театральным жестом, вызывающим такое презрение у местных молодых людей, и восклицает:

    - Мисс Баскет, какое счастье!

    - Простите... - И очень холодный взгляд.

    - Благодарю вас за то, что узнали меня.

    - Я вас сначала просто не заметила.

    - Вам же известно, некоторым людям здесь советуют не иметь со мной дела.

    - Нет, я не слышала, я ведь очень занята.

    - О, я так и знал, что вас это не смутит. Понимаете, мисс Баскет, вы чуть ли не единственный человек во всем Фруд-Грине, которого не шокирует, что я не хожу каждый день на службу.

    - Но это же глупо...

    - Да, не правда ли? - Теперь он идет с ней рядом. - Но конечно, здесь вся жизнь немного провинциальная - очень ограниченная, очень мещанская, очень, я бы сказал, фрудгринская.

    - А я люблю Фруд-Грин. По-моему, это очень хорошее место.

    - Для вас - разумеется. Вы здесь у себя дома. Какая это радость, мисс Баскет, встретить женщину, которая знает свет.

    - Что вы хотите, этим сказать, мистер Бонсер? Я всю жизнь прожила в Англии, только один раз съездила в Булонь.

    - Простите, мисс Баскет, я не хотел показаться дерзким, но эта мысль не дает мне покоя. Я хочу сказать, что вы не спесивая, не чопорная, не мелочная... словом, не фрудгринская.

    Они уже прошли половину Хай-стрит, и Табита, немного сбитая с толку, поворачивает к лавке бакалейщика. - Мне сюда.

    - О, но мисс Баскет, нам необходимо повидаться. Скажите, вы когда-нибудь ходите погулять на поляну... ну, знаете, возле рощицы?

    - Вы отлично знаете, что это не для меня.

    - Боже мой, зачем же так превратно толковать мои слова?

    А вот этого говорить не стоило. Табита вспыхивает. - Не поэтому, а потому, что мне некогда. - И входит в лавку.

    Она очень сердита на Бонсера. "Женщина, которая знает свет, чушь какая, - думает она. - И какой ужасный галстук".
4


    И она могла бы возненавидеть Бонсера, если-бы однажды за утренним завтраком Эдит ей не сказала:

    - Почему-то этому молодому человеку Бонсеру очень нравится глазеть на твое окно, притом как раз тогда, когда ты перестаешь играть.

    Табита чувствует, что ее брат, не отрываясь от еды, перенес свое внимание с яичницы с ветчиной на нее. Челюсти его продолжают жевать, но верхняя часть лица выражает тревогу, и это ее раздражает.

    - По-твоему, я, значит, его высматриваю? - спрашивает она запальчиво.

    - Нет, милая, конечно, нет. Но ты ведь с ним знакома? Вы то и дело вместе прогуливаетесь по Хай-стрит.

    - Ничего подобного... то есть только один раз... и то только потому... - И после секундного колебания решается: - А почему бы мне и не поговорить со знакомым на Хай-стрит?

    - Ага, так он все-таки твой знакомый? Ну, знаешь ли, это меня удивляет. Такой вульгарный тип.

    - Пусть вульгарный, но он хотя бы не мелочный... не фрудгринский! - И, гордо вскинув голову, выходит из комнаты.

    Гарри тотчас встает из-за стола и идет за ней. - Тибби, милая, я, конечно, знаю, что между тобой и этим Бонсером ничего нет, но тебе, думается, не мешает знать, что репутация у него неважная. - Точно таким тоном он беседует со своими пациентами.

    - Но что он такого сделал, Гарри?

    - Ну, прежде всего, на что он живет? Он нигде не работает, занимает деньги, даже у женщин. Пойми, Тибби, это опасный человек.

    - Опасный? Какая чушь, Гарри. Что это, собственно, значит?

    - Милая Тибби, спорить мне сейчас некогда. Ты уж поверь мне - человек он никудышный, мошенник, если не хуже. Ну, мне пора бежать.

    "Опасный, - думает Табита. - Но ведь Гарри поет с голоса Эдит, а Эдит - вся фрудгринская, от своих противных жестких волос до своих противных ног".

    На следующее утро, когда Бонсер проходит мимо Кедров, Табита как раз выводит из калитки велосипед. Она пристально разглядывает молодого человека, пока тот выполняет свой театральный поклон. Она пытается определить, насколько он опасен.

    - Вы в какую сторону? - спрашивает он.

    - В город.

    Он поворачивает и идет с ней рядом. Вдруг она останавливается. - Мистер Бонсер, почему вы глазеете на мое окно?

    - Потому что, если бы не вы, мне впору бы лезть в петлю.

    - Чушь какая, вы не имеете права...

    - Клянусь, мисс Баскет. И если бы вы оказались в моем положении, если бы с вами не хотели знаться, бойкотировали вас...

    - Но я-то ничего для вас не сделала.

    - Вы были добры. Вы отнеслись ко мне по-человечески.

    Табита катит велосипед быстрее. Ей хочется уйти подальше от окон родного дома и хочется слушать Бонсера. Она твердо решила относиться к нему по-человечески.

    - Но в каком же положении вы оказались?

    И Бонсер рассказывает ей удивительную историю: что он - незаконный сын некоего высокородного вельможи и некой графини, которая бросила мужа ради любовника и, приняв фамилию своей горничной, передала ее сыну.

    - Но, мистер Бонсер... - Она смотрит на него во все глаза. - Какая странная история!

    - Правда удивительнее всякого вымысла, мисс Баскет, а для меня это история трагическая. Вам не понять, что это значит, когда все тебя презирают, называют - простите за грубое слово - ублюдком.

    - Но такого никто себе не позволит.

    - Вслух - нет, но думают, и вы это думаете, а вы еще такая добрая, такая храбрая. Я ведь знаю, для вас даже разговаривать со мной значит рисковать вашим положением в обществе.

    - Бросьте, мистер Бонсер, это глупо. Вы просто все это выдумали. В теннисном клубе с вами, возможно, обошлись дурно - они там порядочные снобы.

    - Нет, вы не понимаете. И как вам понять? У вас есть друзья.

    Его отчаяние трогает Табиту чуть не до слез. Она умоляет его быть выше предрассудков, не обращать внимания на людскую подлость. А десять минут спустя под деревьями возле кладбища он уверяет ее, что она - единственная девушка, которую он когда-либо любил или полюбит. Она - его жизнь, его душа, его надежда. Он целует ее руку, ее щечку и, когда она отшатывается от него, клянет себя и восклицает: - Но я забылся. Я не вправе говорить о любви ни одной порядочной девушке.

    Этим он вынуждает Табиту умерить свое негодование и успокоить несчастного: - Нет, почему же не вправе? - Следуют новые поцелуи, новые уверения, и наконец она отправляется за покупками в таком смятении чувств, что вместо сахара просит отпустить ей риса, а вместо копченой трески - селедок. Она сама не своя. Она думает: "Не верю ни одному его слову. Не может быть, чтобы он меня полюбил. Чушь это, и больше ничего".

    Но через два дня, в дождливый вечер, она стоит под аркой ворот у изолятора, в пустынном месте, куда можно добраться только на велосипеде. Ее терзает ужас и чувство вины. Она думает: "Это последний раз. Так не может продолжаться". Но Бонсер целует ее, и она в предельном изумлении говорит себе: "Да, он действительно меня любит".

    После этого жизнь ее делается фантастичной, как сон, и безумно интересной. Она отказывает Бонсеру в новом свидании и на следующий же день встречается с ним в Зоологическом музее - хранилище небольшой коллекции, завещанной городку одним из прежних мэров. Здесь, среди чучел барсуков и линяющих филинов, в запахе нафталина и рассыпающихся мумий, он делает ей предложение. Он страстно обнимает ее и говорит, что не может ждать, он слишком ее любит. Ради нее он рискнет чем угодно. Они поженятся тайно и исчезнут.

    - Но почему это нужно держать в тайне?

    - Нас не должны даже видеть вместе.

    И он объясняет ей, что его враги не дремлют. У них есть ордер на его арест, добытый нечестным путем, и если они его выследят, то могут упрятать в тюрьму. - Я не могу идти на скандал, когда мое дело вот-вот должно разбираться в суде.

    Табита пытается уразуметь эту диковинную ситуацию. С губ ее уже готовы слететь вопросы, но губы Бонсера тотчас пресекают им путь; в носу так щекочет от пыли, что она чуть не чихает; чучело бурого медведя, стоящего на задних лапах справа от нее, закачалось и грозит упасть; и она с ужасом видит, что Бонсер, заманивший ее в этот тесный угол, рискует продавить ею стеклянную витрину слева, за которой плавают лакированные рыбы. Сердце ее бешено колотится, колени дрожат, и, когда разум подсказывает ей: "Но это чушь, тут что ни слово, то вранье", все ее существо воспринимает эту трезвую мысль не только равнодушно, но с раздражением.

    Впрочем, она еще не сказала "да". Какая-то таинственная сила не дает ей произнести это слово. И когда на следующий день, в дальнем конце кладбища, Бонсер снова просит ее руки, она строго спрашивает: - А вы сказали мне всю правду, Дик? Вы в самом деле ничего не скрываете?

    - Разумеется, скрываю. Если бы я сказал вам, кто мой отец, вы бы поняли. Это... это вопрос политический.

    - Вы уж не хотите ли сказать, что он член королевской семьи?

    - Что же тут смешного?

    А Табита с трудом удерживается от смеха. Все ее тело полнится смехом, не столько недоверчивым, сколько удивленным. Она радуется этой новой басне, как ребенок - чудесному превращению в театре. Но под негодующим взглядом Бонсера она испуганно отвечает: - Да я не над вами смеюсь, право же.

    - Значит, вы мне не верите?

    - Верю, верю, успокойтесь.

    Но Бонсер уязвлен. Он извлекает из кармана пачку бумаг. Первая - письмо от юриста с заголовком "Дело Бонсера" - начинается так: "Ваш иск касательно выплаты вам ста тысяч фунтов (100000) составлен полностью и в согласии с законом, недостает только одного документа, упомянутого нами в нашем последнем письме. Впрочем, след кормилицы-испанки уже отыскался".

    Другая бумажка - вырезка из газеты: "Дело Бонсера. Все шансы на стороне истца". А еще в одной вырезке, якобы из отдела светской хроники, упоминается "мистер Ричард Бонсер, связанный, как говорят, самыми тесными узами с некой весьма высокопоставленной особой".

    Табиту уже мучит раскаяние. - Простите меня, Дик.

    И он, выждав сколько следует, пока она ругает себя за легкомыслие и подлость, прощает ее. Радость переполняет ее пуще прежнего. Да, она выйдет за него замуж. Пусть гражданский брак, но Гарри, брату, она должна сказать. Ну хорошо, она скажет ему только после официальной регистрации брака, но до того, как уехать. Сбежать тайком - нет. "Это было бы подло".

    У себя в комнате, немного поостыв, она недоумевает: "А может, я его не люблю? Может, он мне даже не очень нравится? Красив-то он красив, глаза и волосы даже слишком хороши для мужчины. Но вот характер... а это ведь очень важно!" А ночью в темноте она шепчет: "Но это безумие. Как я могу сбежать с мужчиной?"

    И все это время знает: каков бы ни был Бонсер, она с ним сбежит. Не может она отказаться от этого приключения, как мальчишка, уже взобравшись на вышку, не может не прыгнуть в воду. И, ликуя, она повторяет про себя: "Да, это любовь. Я так влюблена в него, что даже страшно".
5


    Пять дней спустя она сидит в номере захудалой гостиницы в Блумсбери [район Лондона]. Гарри она оставила записку, но адреса своего не дала, и, хотя на пальце у нее кольцо и в книге приезжих она записана как миссис Ричард Бонсер, она еще не замужем. Оформить брак по дороге в гостиницу не удалось, потому что, как объяснил Бонсер, в бюро регистрации браков что-то напутали. Сейчас он поехал туда все уладить, и Табита ждет его, разрываясь между страхом и восторгом, как человек, впервые прыгающий с парашютом из гондолы воздушного шара. Она думает: "Но как все нехорошо получилось, как жестоко по отношению к бедному Гарри. Что он подумает, когда прочтет мою записку?" И не испытывает ни малейших угрызений совести. Для них нет места - слишком много других чувств теснится у нее в душе.

    Вихрем врывается Бонсер. На нем новый серый костюм, шикарнее прежнего, в руке котелок. Этот костюм и глаза Дика, его волосы, кожа, усы, фигура, повадка, жесты так восхищают Табиту, так завораживают ее, что она только их и видит. Бонсер взбешен. Он швыряет свой замечательный котелок на кровать и кричит: - Эти болваны, будь они прокляты, сказали, что нам придется подождать.

    - Милый, ты бы поберег свою шляпу. - Аккуратная школьница берет шляпу в руки движением, похожим на ласку.

    - Черт знает что, а все потому, что какой-то олух неправильно написал мое имя. Хорошо еще, что мы здесь записались как мистер и миссис... можно ничего не менять.

    До сознания Табиты что-то наконец дошло.

    - Значит, мы сегодня не можем пожениться?

    - Нет, только завтра утром.

    - Но это же очень неудобно... мне придется переехать...

    - А что я тебе толкую. Хорошо, что ты записалась как миссис. Никуда переезжать не нужно.

    - Но Дик, как я могу остаться, если мы не женаты? Здесь даже второй кровати нет.

    - Брось, Тибби, ты же все равно что замужем. Волноваться из-за такой мелочи, точно какая-нибудь фрудгринская дурочка...

    Но Табита воспитана в строгих правилах. Уступает она только после обеда с шампанским, после того, как Бонсер объяснил ей, что другого номера в гостинице не получить и нигде не получить в такое позднее время, да и то уступает так холодно, так неохотно, что ему это даже обидно. - Право же, Тибби, я ожидал от тебя большего. Может быть, ты передумала? Может быть, лучше не надо?

    - Да нет, Дик, теперь уж ничего не поделаешь.

    - Вот и я говорю, так что гляди веселей, все будет хорошо. - И всем своим видом показывает, что женские прихоти нужно сносить терпеливо. А утром, приветствуя ее щипком, от которого она вскрикнула, он говорит: - Нежная женушка, ну что, теперь ей не так грустно?

    Но Табита по-прежнему неблагодарна. Она не отвечает на эту ласку и сейчас же после завтрака спрашивает: - Когда мы поедем в бюро регистрации?

    - Да нынче же утром, когда хочешь. И кстати, дай-ка мне немножко денег. Я забыл чековую книжку. Фунтов десять, пока хватит, там надо кое-кому заплатить.

    - Но у меня нет денег, Дик. Всего несколько шиллингов.

    - Ничего, займешь. Я тут знаю одного человека, он тебе даст сколько угодно под то, что тебе причитается.

    - А что мне причитается?

    - Да та тысяча годовых, которые ты получишь, когда достигнешь совершеннолетия.

    - Но никаких годовых у меня не будет. Папа завещал мне пятисот фунтов, когда мне исполнится двадцать один год, а больше ничего.

    - Проклятье, ты же мне сказала...

    - Ни о каком доходе я не говорила. Ты спросил о наследстве, вот я и сказала, что папа мне кое-что оставил.

    Бонсер рвет и мечет. - Мог бы, кажется, догадаться. Надо же быть таким дураком, чему-то поверить в Фруд-Грине! Да, славно меня облапошили.

    - Так вот почему ты хотел со мной бежать. Ты вообще-то любишь меня, Дик?

    - Хорошенькое дело! Это после того, как ты так упорно за мной охотилась. Кто это с кем хотел бежать, скажи на милость?

    - Это ложь, гадкая ложь. Джентльмен себе такого бы не позволил.

    - Давай, давай, оскорбляй меня, только прошу помнить - не ты, а я все мое будущее поставил на карту. - И он уходит.

    

... ... ...
Продолжение "Радость и страх" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Радость и страх
показать все


Анекдот 
Два шаолиньских монаха шли в один из монастырей и увидели девушку, стоящую на улице. Она не могла перейти из-за грязи на другую сторону улицы. Один из них подхватил ее на руки, перенес через грязь, поставил на чистое место, и оба монаха двинулись дальше. До самого вечера второй монах не проронил ни слова, и лишь после ужина осуждающе выговорил первому: "Разве ты не знаешь, что нам нельзя прикасаться к женщинам?" на что первый со смехом ответил: "Я оставил девушку там, у переправы, а ты до сих пор несешь ее с собой?!"
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100