Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Кронин, Арчибалд - Кронин - Путь Шеннона


Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Арчибалд Кронин. Путь Шеннона

-----------------------------------------------------------------------

A.J.Cronin. Shannon's Way (1948). Пер. - Т.Кудрявцева.

М., Изд-во иностранной литературы, 1959.

OCR & spellcheck by HarryFan, 8 October 2001

-----------------------------------------------------------------------

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1


    Сырой зимний вечер 1919 года, пятое декабря - дата, знаменующая начало большой перемены в моей жизни; на университетской башне пробило шесть часов; легкий туман, поднимаясь с реки Элдон, окутывал здания кафедры экспериментальной патологии, расположенные у подножья Феннер-хилла, и заполнял нашу большую лабораторию, где еле уловимо пахло формалином и царил полумрак, так как иного освещения, кроме настольных, затененных зелеными абажурами ламп, не было.

    Профессор Ашер еще сидел у себя в кабинете и разговаривал по телефону - сквозь запертую дверь справа мой напряженный слух улавливал его размеренную речь. Я взглянул исподтишка на двух других ассистентов, которые вместе со мной работали у профессора.

    У стола напротив меня стоял Спенс и в ожидании жены расставлял пробирки с культурами бактерий. Каждую пятницу она непременно заезжала за ним и они отправлялись обедать, а потом в театр. Его профиль, освещенный сбоку, отбрасывал на стену уродливую, карикатурную тень.

    В дальнем углу лаборатории Ломекс, бросив работу, лениво постукивал сигаретой по ногтю большого пальца - сигнал к уходу, что он обычно проделывал с самым беспечным и независимым видом. Вот он неторопливо поднялся, окруженный медленно расплывающимся облачком дыма, и, подойдя к фарфоровой раковине, над которой у него висело зеркальце, поправил волнистые волосы.

    - Пошли куда-нибудь вечером, Шеннон. Пообедаем вместе, а потом - в кино.

    Приглашение было заманчивым, но в этот вечер я, конечно, отказался.

    - А что скажете вы, Спенс? - повернулся Ломекс к Спенсу.

    - Боюсь, ничего не выйдет: я уже обещал Мьюриэл провести вечер с ней.

    - Чертовски необщительный народ в этом городе, - горестно заметил Ломекс.

    Нейл Спенс, чуть ли не собираясь оправдываться, в нерешительности потирал левой рукой подбородок, - он словно черпал уверенность в этом жесте, который неизменно трогал меня, преисполняя еще большей симпатией и сочувствием к нему.

    - А почему вам не пойти с нами?

    Ломекс, направившийся было к выходу, остановился:

    - Мне бы не хотелось быть лишним и портить вам вечер.

    - Вы и не будете лишним.

    В эту минуту с улицы донесся звук клаксона и наш лаборант Смит, появившись в дверях, доложил, что приехала миссис Спенс и ждет у подъезда.

    - Не будем заставлять Мьюриэл ждать нас. - Спенс уже надел пальто и любезно поджидал Ломекса у двери. - Я думаю, вам понравится пьеса: это "Девушка с гор". Всего хорошего, Роберт.

    - Всего хорошего.

    Когда они ушли, я окинул взглядом этот сокрытый от всех таинственный внутренний мир лаборатории - мир, который я так любил, - и в тревожном ожидании, с учащенно бьющимся сердцем уставился на дверь, ведущую в кабинет профессора.

    Как раз в эту минуту она распахнулась и появился Хьюго Ашер. Его приходы и уходы, да и вообще все движения были всегда чуточку театральными, и это настолько гармонировало с его подтянутой фигурой, серебряной гривой и коротко подстриженной эспаньолкой, что у меня неизменно возникало неприятное ощущение, будто передо мной не крупный ученый, а скорее актер, чересчур уж старательно играющий свою роль. Он остановился у центрифуги Гофмана, неподалеку от моего стола. Хоть Ашер и отлично владел собой, но по легкому подрагиванию мускулов лица я без труда мог понять, что он не одобряет моих странностей - начиная с поношенной морской формы, которую я упорно не снимал со времени воины, и кончая моим отношением к работе, за которую он полтора месяца назад заставил меня взяться и к которой я до сих пор относился без всякого энтузиазма.

    Некоторое время мы оба молчали. Затем, точно его вдруг осенила гениальная мысль - профессор часто прибегал к этому приему, чтобы не казаться уж слишком черствым, - он отрезал:

    - Нет, Шеннон... боюсь, ничего не выйдет.

    Сердце у меня так и замерло, словно совсем перестало биться, и я вспыхнул от разочарования и горькой обиды.

    - Но я уверен, сэр, что если б вы прочли мою объяснительную записку...

    - Я прочел ее, - прервал он меня и, как бы в подтверждение своих слов, положил передо мной напечатанную на машинке докладную записку, которую я днем вручил ему и которая сейчас казалась моему воспаленному взору захватанной и жалкой, как всякая отвергнутая рукопись. - Мне очень жаль, но я не могу согласиться с вашим предложением. Работа, которой вы заняты, имеет весьма существенное значение. Немыслимо... я не могу позволить вам прекратить ее.

    Я опустил глаза; оскорбленная гордость мешала мне настаивать на моей просьбе, да к тому же я знал, что профессор своих решений не меняет. Хоть я и сидел потупившись, но все же почувствовал, что он смотрит на предметные стекла, сложенные стопочкой на моем деревянном, изъеденном кислотою столе.

    - Вы уже закончили наши последние вычисления?

    - Нет еще, - ответил я, не поднимая головы.

    - Вы же знаете, я хочу, чтобы наш доклад был непременно готов к весеннему конгрессу. А так как я несколько недель буду отсутствовать, вам придется приналечь и возможно скорее закончить работу.

    Видя, что я молчу, профессор насупился. Потом откашлялся. Я уж было подумал, что вот сейчас мне будет прочитана лекция на тему о том, какое благородное занятие - экспериментальные исследования, особенно в его любимой области, по теории опсонинов - защитных антител в крови. Но он лишь с минуту поиграл своей широкополой черной фетровой шляпой, а затем небрежно надел ее на затылок.

    - До свидания, Шеннон.

    И, церемонно поклонившись на прощанье, как это принято за границей, он вышел.

    А я еще долго сидел, словно окаменев.

    - Я собираюсь закрывать, сэр.

    Тощий и, как всегда, мертвенно-бледный лаборант Смит краешком глаза наблюдал за мной, - тот самый Герберт Смит, который шесть лет назад, когда я впервые вошел в лабораторию зоологии, охладил своим пессимизмом мой юношеский пыл; теперь он стал старшим лаборантом кафедры патологии, но это повышение ничуть не изменило его, и он относился ко мне с мрачной настороженностью, которую не только не рассеяли, а лишь усугубили мои скромные успехи, в том числе диплом с отличием и золотая медаль Листера.

    Я молча накрыл микроскоп, убрал предметные стекла, взял кепку и вышел. На душе у меня было горько; я спустился с Феннер-хилла по темной аллее, под стекавшей с деревьев капелью, вышел на шумный проспект Пардайк-роуд, где под еле мерцавшими в тумане дуговыми фонарями звенели и грохотали по булыжной мостовой трамваи, и свернул к неприглядному району Керкхед. Здесь, отчаянно противопоставляя свою респектабельность вторжению трактиров, кафе-мороженых и многоквартирных домов для рабочих близлежащих доков, стояли прокопченные старинные особняки с облупленными карнизами, покосившимися галереями и полуобвалившимися трубами и, казалось, оплакивали свою былую славу под вечно дымным небом.

    Дойдя до дома номер 52, где на стекле над дверью четко значилось "Ротсей" [имя одного из герольдов короля Ричарда Львиное Сердце], а пониже золочеными буквами - "Пансион", я поднялся по нескольким ступенькам и вошел.
2


    Моя комната находилась на самом верху, почти на чердаке; она была совсем маленькая и не отличалась богатством обстановки: все ее убранство составляли железная койка, белый деревянный умывальник да на стене в черной рамке вышитое шерстью изречение из библии. Однако было у нее то преимущество, что она примыкала к маленькой застекленной оранжерее со стенами, выкрашенными зеленой краской, где, напоминая о лучшей поре этого особняка, все еще стояли жардиньерки и скамьи. Хотя зимой здесь было холодно, а летом - невыносимо душно, оранжерея эта служила мне своего рода кабинетом.

    За это пристанище и двухразовое питание я платил барышням Дири, хозяйкам пансиона, скромную сумму в размере тридцати четырех шиллингов в неделю, что, должен признаться, было пределом моих возможностей. Денег, которые я унаследовал от дедушки, "чтобы пройти колледж", едва хватило для этой цели, а жалованье ассистента и дополнительная работа - постановка опытов по микробиологии для студентов третьего курса - давали мне сто гиней в год - казалось бы, куча золотых монет, а на самом деле один мираж, скрывавший то обстоятельство, что в Шотландии остерегаются баловать будущих гениев. Таким образом, заплатишь в субботу за стол и кров, и в кармане остается всего пять шиллингов, на которые надо было днем завтракать в студенческой столовой, покупать себе одежду, обувь, книги, табак; словом, я был возмутительно беден и вынужден был ходить в своей старенькой морской форме, которая так оскорбляла чувство благопристойности профессора Ашера, не потому, что мне это нравилось, а потому, что это был мой единственный наряд.

    Но, хоть мне и приходилось жить в столь стесненных обстоятельствах, это не слишком удручало меня. Спартанское воспитание в Ливенфорде приучило меня ко всему: я мог есть крутую овсяную кашу, пить водянистое молоко неповторимой и непередаваемой синевы, носить залатанную одежду и ботинки на толстой подошве, "подкованные" железными ободками для прочности. К тому же я считал свое нынешнее положение чисто временным - преддверием блестящего будущего, и мозг мой был настолько поглощен дерзкими замыслами, которые должны были принести мне скорый и большой успех, что такие мелочи просто не могли огорчить меня.

    Итак, я поднялся в свою мансарду под крышей, откуда открывался вид на кирпичную стену, над которой возвышались трубы городской мусоросжигательной станции, и остановился в глубоком раздумье, изучая бумагу, возвращенную мне профессором Ашером.

    - К чаю опоздаете.

    Вздрогнув, я повернулся к незваному гостю, вторгшемуся ко мне и почтительно остановившемуся у порога. Так и есть, это, конечно, мисс Джин Лоу, моя соседка по коридору. Сия молодая особа - одна из пяти студентов-медиков, живших в "Ротсее", - посещала мои занятия по микробиологии и на протяжении всей нынешней сессии на правах соседки непрестанно выказывала мне знаки внимания.

    - Гонг пробил пять минут тому назад, - запинаясь, пролепетала она с сильным северным акцентом и, заметив мою ярость, мило покраснела; но, хотя ее белое личико так и вспыхнуло от застенчивости, она не опустила своих карих глаз. - Я постучала, только вы не слышали.

    Я скомкал бумагу.

    - Я ведь просил вас, мисс Лоу, не мешать мне, когда я занят.

    - Да, конечно... но ваш ча-ай... - возразила она, в своем смущении окончательно перейдя на северный певучий говор.

    Нет, не мог я против нее устоять: нельзя было без улыбки смотреть на эту девушку в синей саржевой юбке, простой белой блузке, черных чулках и грубых башмаках, которая так серьезно упрашивала меня выпить чаю, словно, отказавшись, я совершил бы смертный грех.

    - Хорошо, - снизошел я и в тон ей добавил: - Бегу.

    Мы спустились вместе в столовую - ужасную комнату, обставленную мебелью с вытертой красной плюшевой обивкой, где так пахло тушеной капустой, что, казалось, даже линолеум был пропитан этим запахом. На каминной доске, накрытой бархатной дорожкой с кистями, стояли уродливые часы из зеленого мрамора - гордость барышень Дири, свидетельство престижа их покойного батюшки и их собственного "благородного" происхождения; часы эти давно перестали ходить, но по-прежнему красовались на камине, покоясь на двух великанах в золотых шлемах и с топориками; внизу была надпись: "Капитану Хэмишу Дири по случаю его ухода с поста начальника Уинтонской пожарной команды".

    Трапеза - слабое и жалкое подобие обильного ужина, принятого у шотландцев, - уже была в полном разгаре: во главе стола из красного дерева, накрытого подштопанной, но чистой белой скатертью, на которой стояли в центре металлический чайник "Британия" под голубым вязаным "чехольчиком" и несколько тарелок с хлебом, пирожками и тминным печеньем, а перед каждым - тарелочка с копченой селедкой, восседала мисс Бесс Дири. Наливая нам чай, мисс Бесс - высокая, чопорная, костлявая сорокапятилетняя старая дева (когда-то, должно быть, миловидная), убиравшая волосы в сетку, носившая корсет и платье со стоячим кружевным воротничком, как бы подчеркивая этим свою принадлежность к благородному сословию, - одарила нас, несмотря на все свое уважение к моему диплому врача и любовь к мисс Лоу, кислой, "страдальческой" улыбкой, которая тут же исчезла, как только я положил пенни в деревянную коробочку с надписью "Для слепых", стоявшую посреди стола, рядом с пустым бочонком из-под бисквитов. Пунктуальность и вежливость принадлежали к числу тех многих принципов, которых придерживалась старшая мисс Дири, и все, кто являлся к столу после того, как она "испросит благословения", обязаны были искупать свой грех, - дозволительно, впрочем, проявить нескромность и усомниться, идут ли эти, ваяния на указанную цель.

    Я молча принялся за селедку - она было жирная, соленая и на этот раз совсем мелкая. Двум достойным дамам нелегко было сводить концы с концами, и мисс Бесс, которая "возглавляла" заведение и осуществляла представительство - тогда как мисс Эйли стряпала и наводила чистоту, оставаясь в тени, - следила за тем, чтобы грех чревоугодничества не мог быть совершен в ее присутствии. Несмотря на это, пансион ее славился в университетских кругах как добропорядочное заведение, и в постояльцах не было недостатка.

    Сегодня из шести постояльцев двоих - Голбрейса и Харрингтона, студентов четвертого курса, - не было за столом: они уехали домой на субботу и воскресенье; теперь напротив меня сидели два других студента-медика - Гарольд Масс и Лал Чаттерджи.

    Масс был низкорослый восемнадцатилетний юноша с прыщеватым лицом и несоразмерно большими, поистине лошадиными зубами. Он был еще только на первом курсе и по большей части хранил почтительное молчание, но время от времени, когда ему казалось, что кто-то сострил, он вдруг разражался диким хриплым хохотом.

    Лал Чаттерджи, уроженец Калькутты, был старше Масса - ему уже перевалило за тридцать; низенький, невероятно толстый, с тщательно подстриженной черной бородкой, в огромном малиновом тюрбане, красиво оттенявшем его лоснящуюся шафрановую кожу, он вечно улыбался широкой, невероятно глупой улыбкой. Вот уже пятнадцать лет, как он неторопливо кочует из одной уинтонской аудитории в другую - все в тех же штанах, висящих сзади, точно мешок из-под картошки, и все с тем же зеленым зонтом - и тщетно пытается получить диплом врача. Добродушный, болтливый, с неистощимым запасом всяких занятных историй, он стал в университете поистине комической фигурой - недаром его прозвали "Бэби". Не успели мы войти, как он затянул своим высоким "певучим" голоском, в котором, совсем как у муэдзина, возвещающего час молитвы, всегда звучали минорные нотки:

    - А, добрый вечер, доктор Роберт Шеннон и мисс Джин Лоу. Боюсь, что мы уже все съели. Опоздали, значит, теперь придется вам, пожалуй, погибать с голоду. М-да, пожалуй что придется, ха-ха! Мистер Гарольд Масс, будьте любезны, передайте мне горчицу. Благодарю вас. Обращаюсь к вам, коллега доктор Роберт Шеннон, скажите-ка, правда ведь, что горчица стимулирует работу слюнных желез, каковых у человека имеется две - одна подъязычная, а название другой записано у меня в тетради? Простите, сэр, как же все-таки эта вторая железа называется?

    - Поджелудочная, - подсказал я.

    - Ах да, конечно, сэр, поджелудочная, - кивнул "Бэби" и расплылся в улыбке. - Именно это я и хотел сказать.

    Масс, только что глотнувший чаю, поперхнулся.

    - Поджелудочная! - еле выговорил он. - Да ведь это в желудке, насколько мне известно!

    Лал Чаттерджи с упреком посмотрел на своего приятеля, корчившегося, точно в конвульсиях.

    - О, бедный, бедный мистер Гарольд Масс! Зачем же выказывать свое невежество? Вы должны помнить, что я уже много лет числюсь студентом, а вы только поступили. Я имел честь провалиться и не получить диплома бакалавра искусств в Калькуттском университете еще тогда, когда вас, наверно, и на свете-то не было.

    Тем временем мисс Лоу то и дело поглядывала на меня, тщетно пытаясь поймать мой взгляд и втянуть меня в беседу с мисс Бесс. Обе они были ревностные евангелистки и с необычайной серьезностью и пылом обменивались сейчас мнениями по поводу предстоящего исполнения "Мессии" в зале св.Эндрью, что всегда являлось большим событием в Уинтоне, но, поскольку у меня были свои причины относиться весьма сдержанно к религии, я сидел, не поднимая глаз от тарелки.

    - Я так люблю хоралы, а вы, мистер Шеннон?

    - Нет, - сказал я. - Боюсь, что не люблю.

    Тут из кухни появилась мисс Эйли Дири; она бесшумно вошла в своих стареньких войлочных туфлях, неся "хрусталь" - стеклянное блюдо с тушеными, но совершенно каменными сливами, которыми с неизбежностью смерти заканчивался в "селедочные вечера" наш унылый ужин.

    В противоположность своей сестре, мисс Эйли была душевной, мягкой женщиной, довольно неряшливой, грузной и медлительной, с узловатыми, обезображенными домашней работой руками. Ходили слухи - по-видимому, то были просто выдумки студентов, подметивших, что единственным ее развлечением по вечерам было чтение романов, которые она брала в публичной библиотеке, - будто в молодости она пережила трагическую любовь. Ее доброе лицо, покрасневшее от постоянной возни у плиты, хранило выражение терпеливого спокойствия даже при ядовитых нападках сестры, но обычно было грустным и задумчивым; на лоб ее то и дело падала тонкая прядка волос, и у мисс Эйли вошло в привычку, забавно оттопырив губы, легким дуновением отбрасывать волосы назад. Возможно, что, сама испытав немало превратностей в жизни, она сочувственно относилась к моим бедам. Словом, сейчас она склонилась ко мне и с сердечным участием шепотом спросила:

    - Ну, как прошел сегодня день, Роберт?

    Я принудил себя улыбнуться для ее успокоения - она, удовлетворенно кивнув, сдула прядку волос со лба и ушла.

    Сердце мисс Эйли было куда мягче ее слив! Последующие пять минут слышно было лишь, как ожесточенно жуют челюсти и с лязгом вгрызаются в твердые, точно камень, сливы кривые клыки Масса.

    Когда на столе не осталось ничего съестного, Бесс Дири поднялась, словно хозяйка замка после пиршества, давая понять, что трапеза окончена, и мы направились каждый к себе. По дороге Гарольд Масс задумчиво ковырял пальцем в зубах, извлекая рыбные кости, а Лал Чаттерджи с поистине восточным величием мелодично рыгал.

    - Мистер Шеннон, - догоняя меня, еле выговорила запыхавшаяся мисс Лоу; я все-таки отучил ее от привычки называть меня "доктор": обращение это, указывавшее на отнюдь не высокую профессиональную квалификацию, казалось мне в ту пору весьма обидным. - Я не уверена в том, что правильно написала работу о трипаносоме gambiens - помните, вы нам дали сегодня такую тему? А это меня очень интересует... Не могли бы вы... не будете ли вы так любезны посмотреть мой труд?

    Несмотря на угнетавшие меня тревожные мысли, я просто не в силах был отказать ей - так на меня действовало ее наивное свежее личико, что язык не поворачивался ответить грубо.

    - Ладно, приносите, - буркнул я.

    Через несколько минут, опустившись на сломанные пружины единственного в оранжерее кресла, я читал ее работу, а она сидела, выпрямившись, на краешке табуретки, накрытой облупившейся клеенкой, и, обхватив руками колени, прикрытые саржевой юбкой, серьезно и взволнованно наблюдала за мной.

    - Ну как? - спросила она, когда я кончил.

    Работа была превосходно выполнена: в ней было несколько оригинальных мыслей и ряд аккуратно сделанных зарисовок развития паразита. Поразмыслив, я вынужден был признать, что мисс Лоу вовсе не похожа на большинство молодых женщин, которые валом валят в университет, чтобы "посвятить себя" медицине. Некоторые поступают туда от нечего делать, других посылают мещане-родители в расчете как-то пристроить; кое-кто поступает, просто чтобы выйти замуж за подходящего молодого человека, который со временем может получить практику где-нибудь в пригороде и стать скучным, но вполне почтенным врачом, не очень знающим, зато с устойчивым доходом. И ни у одной нет настоящего таланта или призвания к этой профессии.

    - Видите ли, - пробормотала она, как бы поощряя меня высказать свое мнение, - меня ждет место. Мне очень важно получить диплом.

    - Работа выполнена вами намного лучше, чем требуется для зачета, - сказал я. - Можно даже сказать, очень хорошо.

    По ее нежным щекам разлился румянец.

    - Ох, благодарю вас, док... мистер Шеннон. Самое важное, что это сказали вы. Я и передать вам не могу, как мы, студенты, уважаем ваше мнение... и ваш... нет, позвольте уж мне договорить: ваш блестящий талант... И потом, вам столько пришлось пережить на войне...

    Я снял домашнюю туфлю и принялся рассматривать носок, где немного отстала подметка. Я уже пытался объяснить, почему я не мог обидеть мою странную соседку, но какой-то выход для своего болезненного самолюбия я должен был найти. Человек я был по натуре скрытный и сдержанный и вовсе не принадлежал к породе лжецов, однако за последние недели под действием этого доверчивого сияющего взгляда некий черт, должно быть унаследованный от моего неисправимого дедушки, прикрываясь моей задумчивой и даже грустной физиономией, принялся выкидывать возмутительнейшие номера.

    Мы часто беседовали с мисс Лоу, и я поведал ей, что я сирота и происхожу из богатой аристократической ливенфордской семьи; поскольку я не пожелал идти намеченным для меня путем, а предпочел стать медиком и заняться научной работой, меня лишили наследства и заказали вход в отчий дом.

    Наивность и доверчивость моей слушательницы лишь подстрекали мою фантазию.

    Четыре года войны я вел однообразное унылое существование врача на легком крейсере, который вместе с подводными лодками нес службу в Северном море. Раз в неделю нам приходилось пересекать минные поля противника, и вылазки эти были, наверно, опасны, но уж больно скучны. На стоянках мы пили джин, играли в орлянку и ловили угрей. Однажды, правда, нашего старшего офицера застигли в каюте с хорошенькой женщиной - при этом он был без мундира и, как объяснил впоследствии, оказывается, обучал ее трудному искусству мореплавания. Кроме этого случая, ничто не нарушало монотонности нашей жизни, пока мы не вступили в Ютландскую битву, а там события стали разворачиваться с такой стремительной быстротой, что в памяти у меня осталось лишь смутное воспоминание о грохоте, вспышках пламени да о том, как я, обливаясь потом, работал в кубрике, где был устроен судовой лазарет, - работал плохо, так как у меня тряслись руки и одолевала такая жажда, что впоследствии я целую неделю жестоко страдал от колик в животе.

    Естественно, я не мог рассказывать об этом мисс Джин Лоу, а потому придумывал куда более занимательные приключения. Нас торпедировали, много дней проблуждали мы на плоту где-то в центральной части Тихого океана, далее шло драматическое повествование о том, как мы терпели жажду и голод, сражались с акулами и перенесли множество других ужасных испытаний, которые заканчивались описанием, как я проснулся - бледный, но торжествующий, настоящий герой - в одном из южноамериканских госпиталей.

    И вот сейчас, пока я молчал, она, видимо, собиралась с духом; потом ресницы ее затрепетали, что всегда у нее было признаком сильного волнения.

    - Я уже давно думаю... дело в том, что... пожалуй, это не совсем хорошо, мистер Шеннон, что я так много знаю о вас... а вы обо мне - ничего. - Она слегка замялась, потом, вся залившись краской, храбро продолжала: - Вот я и решила спросить, не согласились бы вы как-нибудь в субботу приехать к нам в Блейрхилл.

    - Видите ли, - сказал я, несколько ошеломленный этим неожиданным приглашением, - я буду очень занят всю зиму.

    - Я понимаю. Но вы были так добры ко мне, что мне хотелось бы познакомить вас с моими родными. Конечно, - поспешно добавила она, - мы люди очень простые, не то что вы. Мой отец... - тут она снова покраснела, однако с видом человека, принявшего после долгих размышлений тяжкое решение, храбро закончила: - ...особа не слишком значительная. Он... булочник.

    Последовала долгая пауза. Не зная, что сказать и как быть, я продолжал сидеть, точно истукан. Молчание уже начало тяготить меня, как вдруг она улыбнулась - юмор был явно не чужд этой мечтательной и пылкой натуре.

    - Да, он печет хлеб. Работает в пекарне с моим младшим братишкой и еще одним помощником. Выпеченный им хлеб потом развозят в фургоне по всей округе. Дело, конечно, небольшое, но существует оно давно. Так что, несмотря на вашу высокопоставленную родню, такое знакомство не будет уж очень вас шокировать.

    - Господи боже мой, да за кого вы меня принимаете? - Мне почудился в ее словах язвительный намек, и я быстро взглянул на нее, но по простодушному виду моей собеседницы понял, что она сказала это без всякой иронии.

    - Значит, вы приедете. - Очень довольная, она поднялась с табуретки, взяла с подлокотника моего кресла свою работу и поглядела на нее. - Я очень благодарна вам за помощь. Меня так интересуют тропические заболевания. - Заметив мой вопрошающий взгляд, она пояснила: - Видите ли... мы принадлежим к Блейрхиллской общине... и... как только я получу диплом... я поеду работать врачом в наше поселение... в Кумаси, это в Западной Африке.

    От удивления я даже рот раскрыл. Ну и несносная же манера у этой девицы вечно угощать меня всякими неожиданностями! Следуя первому побуждению, я чуть было не расхохотался, но глаза ее так сияли, точно она видела перед собой священный огонь Грааля, и я сдержался. А посмотрев на нее повнимательнее, вынужден был признать, что говорит она вполне искренне.

    - И давно у вас родилась эта дикая мысль?

    - С тех пор, как я начала изучать медицину. А изучать ее я стала именно ради этого.

    Значит, она поступила в университет не для времяпрепровождения и не для того, чтобы выйти замуж, как многие другие. И все-таки я не был окончательно убежден.

    - Это звучит, конечно, очень благородно, - медленно произнес я. - Романтика, самопожертвование... на бумаге. Но вот когда вы там очутитесь... Не знаю, сознаете ли вы, на что себя обрекаете?

    - Это мой долг. - Она спокойно улыбнулась. - Моя сестра уже пять лет работает там воспитательницей.

    Перед таким доводом я умолк. Она помедлила у двери и, улыбнувшись мне, исчезла. Некоторое время я сидел неподвижно, глупо уставившись в одну точку и невольно - не без чувства неловкости - прислушиваясь к ее тихим движениям за стенкой; потом пожал плечами и, стиснув зубы, принялся раздумывать над собственными бедами.

    Должен ли я подчиниться указаниям профессора Ашера или, поспорив с признанным авторитетом и судьбой, пойти своим, не совсем для меня ясным и чреватым всякими трудностями путем?
3


    На следующий день, в субботу, я был свободен и, выйдя в шесть часов утра из еще погруженного в сон дома, отправился пешком в деревню Дрим, находившуюся милях в двадцати шести от Уинтона. На улицах городка было темно и сыро от росы - лишь изредка шаги прохожего, спозаранку идущего на работу, нарушали пустынную тишину. Когда первые лучи солнца пробились сквозь туман, я уже миновал последние домишки, разбросанные среди огородов, и, с чувством облегчения оставив позади себя окраины, очутился в поле; передо мной, сливаясь вдалеке с морем, расстилалось широкое сверкающее устье Клайда - знакомая картина, неизменно приводившая меня в самое радужное настроение.

    Около полудня я съел яблоко, которое мисс Эйли, рискуя вызвать недовольство своей сестрицы, еще с вечера сунула мне в карман. Затем у Эрскина, что пятью милями выше Ливенфорда, я перебрался на пароме через реку; тут, по берегам Ферта, тянулись богатейшие фермы, окруженные тучными пастбищами, где по склонам холмов, на лугах за серыми каменными оградами, паслись стада овец и коров.

    По мере приближения к деревне я все больше задумывался над тем, ради чего - сколь бы ни было это наивно - я предпринял настоящее путешествие. После того как я демобилизовался в 1918 году и ректорат университета приписал меня к корпорации Элдонского колледжа, я весь год работал у профессора Ашера над зауряднейшим исследованием опсонинов - темой, которая представлялась интересной ему, а мне казалась крайне незначительной, ибо, по сути дела, теория опсонинов была уже дискредитирована передовыми учеными.

    

... ... ...
Продолжение "Путь Шеннона" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Путь Шеннона
показать все


Анекдот 
- Ген, а Ген!

- Что, Чебурашка?

- Шапокляк родила!

- Ну и что?

- Как что? Своих я утопил, а твои не тонут.
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100