Рассказы и повести - - ГротескиПроза и поэзия >> Переводная проза >> Голсуорси, Джон >> Рассказы и повести Читать целиком Джон Голсуорси. Гротески
----------------------------------------------------------------------------
Перевод М. Лорие
Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 16.
Библиотека "Огонек".
М., "Правда", 1962
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Κυνηδον
{* Со злостью (греч.).}
I
Ангел Эфира, находясь в 1947 году с официальным визитом на Земле,
остановился между Английским банком и Биржей выкурить папироску и поглядеть
на прохожих.
- Как их много, - сказал он, - и как они быстро бегают - в такой-то
атмосфере! Из чего они сделаны?
- Из денег, сэр, - отвечал его гид. - Денег в прошлом, в настоящем или
в будущем. На Бирже бум. Барометр радости сильно поднялся. Такого не было
уже тридцать лет - да-да, со времени Великой Заварухи.
- Так, значит, между радостью и деньгами есть какая-то связь? - спросил
Ангел, тонкой струйкой выпуская дым из своих точеных ноздрей.
- Таково распространенное мнение, хотя доказать это было бы нелегко.
Впрочем, я могу попробовать, сэр, если желаете.
- Очень было бы интересно, - сказал Ангел, - потому что на вид это,
кажется, самая безрадостная толпа, какая мне встречалась. У каждого между
бровей морщина, и никто не насвистывает.
- Вы не понимаете, сэр, - сказал гид, - да оно и не удивительно:
радость доставляют не столько деньги, сколько мысль, что когда-нибудь не
надо будет больше их наживать.
- Если такой день должен настать для всех, почему же у них не радостный
вид? - спросил Ангел.
- Не так это просто, сэр. Для большинства этих людей такой день никогда
не настанет, и многие из них это знают - они называются клерки; не настанет
он и для некоторых из другой категории - тех назовут банкротами; для
остальных он настанет, и они переедут в Уимблхерст и на прочие Острова
Блаженных, но к тому времени они так привыкнут наживать деньги, что без
этого жизнь их станет сплошной скукой, если не мукой, или они будут уже в
таких годах, что все свои деньги им придется тратить на борьбу со
старческими немощами.
- При чем же тогда радость? - спросил Ангел, удивленно вздернув брови.
- Ведь, кажется, так принято у вас выражаться?
- Я вижу, сэр, - отвечал гид, - вы еще не успели как следует вспомнить,
что такое люди, и особенно та их порода, что населяет эту страну. Иллюзия -
вот что нам дорого. Не будь у нас иллюзий, мы с тем же успехом могли бы быть
ангелами или французами - те хоть в какой-то мере дорожат неприглядной
реальностью под названием le plaisir, то есть радость жизни. Мы же в погоне
за иллюзией только и делаем, что наживаем деньги и морщины между бровей, ибо
занятие это утомительное. Я, разумеется, говорю о буржуазии или
Патриотических классах, ибо Трудяги ведут себя иначе, хотя иллюзии у них те
же самые.
- Не понимаю, - отрезал Ангел.
- Ну как же, сэр, и те и другие тешат себя иллюзией, что когда-нибудь
обладание деньгами принесет им радость; но в то время как Патриоты надеются
нажить деньги трудом Трудяг, Трудяги надеются нажить их трудами Патриотов.
- Ха-ха, - сказал Ангел.
- Ангелам хорошо смеяться, - возразил гид, - а вот люди от этого
плачут.
- Вам, на месте, наверно, виднее, как поступать, - Оказал Ангел.
- Ах, сэр, если бы так! Мне часто приходится наблюдать лица и повадку
здешних жителей, и я вижу, что радость, какую доставляет им погоня за
иллюзией, - недостаточная награда за их скученную, однообразную и
беспокойную жизнь.
- Некрасивые они, что и говорить, - сказал Ангел.
- Верно, - вздохнул гид, - и с каждым днем все дурнеют. Взгляните хоть
на этого, - и он указал на господина, поднимавшегося по ступеням Биржи. -
Обратите внимание на его фигуру. Седеющая голова к макушке сужена, книзу
расширяется. Туловище короткое, толстое, квадратное; ноги и того толще, а
ступни вывернуты наружу; общим видом напоминает пирамиду. А этот? - Он
указал на господина, спускавшегося по ступеням. - Ноги и туловище его можно
протащить сквозь игольное ушко, а вот голову протащить не удастся. Обратите
внимание: ячмень на глазу, сверкающие очки и полное отсутствие волос.
Внешняя несоразмерность - это сейчас своего рода эпидемия, сэр.
- А исправить это нельзя? - спросил Ангел,
- Чтобы исправить недостаток, нужно сперва его осознать, а они этого не
сознают, так же как не сознают, что несоразмерно проводить шесть дней из
каждых семи в конторе или на заводе. Человек, сэр, - это раб привычки, а
когда привычки у него плохие, сам он и того хуже.
- У меня разболелась голова, - сказал Ангел. - Шум просто
оглушительный. Когда я прилетал сюда в тысяча девятьсот десятом году, такого
не было.
- Да, сэр. Мы с тех пор пережили Великую Заваруху, а после нее погоня
за деньгами превратилась в какое-то неистовство. Как и другие люди, мы
теперь вынуждены изощряться в искусстве приравнивать дважды два к пяти. Это
значительно ускорило развитие цивилизации и пошло на пользу всему, кроме
человека, - даже лошадям, поскольку их больше не заставляют возить
непосильные тяжести на Тауэр-Хилл или какие-либо другие холмы.
- Как это может быть, - спросил Ангел, - если работы стало больше?
- А они вымерли, - сказал гид. - Как видите, их полностью заменила
электрическая тяга и воздушное сообщение.
- Вы как будто настроены враждебно к деньгам? - перебил Ангел, бросив
на него испытующий взгляд. - Скажите, неужели вы в самом деле предпочли бы
иметь шиллинг, а не пять шиллингов и шесть пенсов?
- Сэр, - отвечал гид, - вы, как говорится, начинаете не с того конца.
Ведь деньги - это всего лишь возможность покупать то, что хочешь. Вам
следовало бы спросить, чего я хочу.
- Ну, чего же вы хотите? - спросил Ангел.
- По-моему, - отвечал гид, - когда мы оказались банкротами, нам бы
следовало попытаться не умножать количество денег, а сократить свои
потребности. Путь истинного прогресса, сэр, - это упрощение жизни и желаний
вплоть до того, чтобы отказаться от брюк и носить одну чистую рубашку,
доходящую до колен, довольствоваться передвижением на собственных ногах по
твердой земле; есть простую пищу, самими нами выращенную; слушать
собственный голос да напевы свирели; чувствовать на лице солнце, дождь и
ветер; вдыхать аромат полей и лесов; иметь скромную крышу над головой и
миловидную жену, не испорченную высокими каблуками, жемчугом и пудрой;
смотреть, как резвятся домашние животные, слушать певчих птиц и растить
детей, приучая их к воде, холоднее той, в какой купались их отцы. Нам
следовало бы добиваться здоровья до тех пор, пока не отпадет нужда в аптеках
и оптиках, в парикмахерах, корсетницах, всяких салонах красоты, где нас
штопают и латают, угождая нашим прихотям и скрывая уродства, которыми
современная жизнь наделила наши лица и фигуры. Самой нашей честолюбивой
мечтой должно было стать такое сокращение своих потребностей, чтобы при
современных научных знаниях производить все необходимое быстро и без труда
и, имея достаточный досуг, крепкие нервы и здоровое тело, наслаждаться
природой, искусством и семейными привязанностями. Трагедия человека, сэр, в
его бессмысленном, ненасытном любопытстве и жадности, а также в неизлечимой
привычке пренебрегать настоящим во имя будущего, которое никогда не
наступит.
- Вы говорите как по писаному, - заметил Ангел.
- К сожалению, нет, - возразил гид. - Ни в одной книге, какие мне
удалось раздобыть, не написано, что мы должны прекратить это безумие и
обратиться к приятной простоте, которая одна только и сулит нам спасение.
- За одну неделю все это вам до смерти надоест, - сказал Ангел.
- Верно, сэр, но только потому, что нас с юных лет воспитывают в духе
неуемного стяжательства и конкуренции. А возьмите младенца в колясочке,
поглощенного созерцанием неба и сосанием собственного пальца. Вот такой,
сэр, и должна быть жизнь человека.
- Красивая метафора, - сказал Ангел.
- А сейчас мы только и делаем, что резвимся на катафалке жизни.
- Вы как будто принадлежите к числу тех, кто взял себе девизом
"Старайся никогда не оставлять вещи такими, какими ты их нашел", - заметил
Ангел.
- Ах, сэр! - отвечал гид с печальной улыбкой. - Доля гида скорее в том,
чтобы стараться найти вещи там, где он их оставил.
- Да, кстати, - мечтательно протянул Ангел, - когда я был здесь в
девятьсот десятом, я купил несколько акций Маркони, они тогда шли на
повышение. А как они сейчас?
- Право, не знаю, - отвечал гид холодно и осуждающе, - но одно могу вам
сказать: изобретатели не только благодетели человечества, но и его
проклятие, и так будет до тех пор, пока мы не научимся сообразовывать их
открытия с нашей весьма ограниченной способностью усвоения. Наша цивилизация
страдает хронической диспепсией, вызванной попытками проглатывать любую
пищу, какую преподносит ей человеческая изобретательность, и эта болезнь
приняла столь тяжелую форму, что я иногда начинаю сомневаться, доживем ли мы
до вашего посещения в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году.
- Ах, так! - насторожился Ангел. - Вы правда не уверены?
- Не уверен, - ответил гид угрюмо. - Вся жизнь сейчас - сплошной
телефонный звонок, а о чем идет речь? Кружение во мраке! Грохот колес под
небом из дыма! Нескончаемая партия в покер!
- Признайтесь, - сказал Ангел, - вы сами отведали чего-то
недоброкачественного?
- Вот именно, - сказал гид. - Я отведал современности, самого паршивого
блюда. Вы только посмотрите на этих несчастных, - продолжал он, - суетятся,
как муравьи, с девяти утра до семи вечера. А посмотрите на их жен!
- Правильно, - приободрился Ангел, - давайте посмотрим на их жен! - И
тремя взмахами крыльев он перенесся на Оксфорд-стрит.
- Посмотрите на них! - повторил гид. - Суетятся, как муравьи, с десяти
утра до пяти вечера.
- Про них мало сказать, что они некрасивы, - сказал Ангел печально. -
Что это они все бегают из одной магазинной норки в другую? Что им нужно?
- Иллюзия, сэр. Там - романтика бизнеса, здесь - романтика покупок. Это
вошло у них в привычку, а вы ведь знаете, привыкнуть куда легче, чем
отвыкать. Хотите заглянуть к одной из них в дом?
- Нет-нет, - ответил Ангел и, отшатнувшись, налетел на шляпу какой-то
дамы. - Зачем они их носят такие большие? - спросил он с досадой.
- Затем, чтобы в будущем сезоне можно было носить маленькие. Все для
будущею, сэр, все для будущего! Цикл красоты и вечной надежды, а заодно и
процветание торговли. Усвойте смысл этих слов, и о дальнейшем вам уже не
придется расспрашивать, да, вероятно, и не захочется.
- Тут, наверно, можно купить американских конфет, - сказал Ангел и
вошел в кондитерскую.
II
- Куда вам хотелось бы направиться сегодня, сэр? - спросил гид Ангела,
который, стоя посреди Хэймаркет, поводил головой из стороны в сторону, как
верблюд.
- Мне хочется в деревню, - ответил Ангел.
- В деревню? - переспросил гид с сомнением. - Там неинтересно.
- А я хочу, - сказал Ангел и расправил крылья.
- Вот Чилтернские холмы, - выдохнул гид после нескольких минут
стремительного полета. - Это нам подойдет. В деревне сейчас повсюду
одинаково. Будем снижаться?
Они опустились на какой-то луг, судя по всему, деревенский выгон, и
гид, стерев со лба облачную влагу, заслонил рукой глаза и стал вглядываться
в даль, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.
- Так я и думал, - сказал он. - Ничего не изменилось с сорок четвертого
года, я тогда привозил сюда премьера. С завтраком мы тут помучаемся.
- Удивительно тихое местечко! - сказал Ангел.
- Что правда, то правда. Можно пролететь шестьдесят миль в любом
направлении и не встретить ни одного обитаемого дома.
- Попробуем! - сказал Ангел.
Они пролетели сто миль и снова опустились на землю.
- И тут не лучше! - сказал гид. - Это Лестершир. Обратите внимание:
холмистая местность, дикие пастбища.
- Я проголодался, - сказал Ангел. - Полетим дальше.
- Я вас предупреждал, сэр, - заметил гид, когда они опять пустились в
полет, - что в деревне нам будет чрезвычайно трудно найти обитаемый дом.
Может быть, лучше посетим Блектон или Брэдлидс?
- Нет, - сказал Ангел. - Я решил провести день на свежем воздухе.
- Черники хотите? - спросил гид. - Вон там какой-то человек ее
собирает.
Ангел сложил крылья, и они плюхнулись на болотистую поляну возле
дряхлого, оборванного старика.
- О, достойнейший из людей! - сказал Ангел. - Мы голодны. Не поделишься
ли ты с нами черникой?
- Ой, батюшки! - воскликнул старый хрыч. - Вы откуда взялись? Верно, по
радио прилетели? И наблюдатель при вас. - Он мотнул на гида подбородком в
седой щетине. - Убей меня бог, совсем как в доброе старое время Великой
Заварухи.
- Это диалект сельской Англии? - спросил Ангел, у которого губы уже
посинели от черники.
- Сейчас я опрошу его, сэр, - сказал гид. - Сказать по правде, я
затрудняюсь объяснить присутствие человека в сельской местности.
Он ухватил старика за единственную еще державшуюся пуговицу и отвел его
в сторонку. Потом, вернувшись к Ангелу, который тем временем покончил с
черникой, прошептал:
- Так я и думал. Это последний из тех солдат, которых поселили в
деревне после окончания Великой Заварухи. Он питается черникой и теми
птицами, что умирают естественной смертью.
- Ничего не понимаю, - сказал Ангел. - А где же сельское население, где
поместья великих мира сего, где процветающий фермер, довольный судьбой
поселянин, батрак, что вот-вот добьется минимальной заработной платы? Где
веселая старая Англия девятьсот десятого года?
- Вот, - отвечал гид, мелодраматическим жестом указывая на старика, -
вот наше сельское население: бывший житель Лондона, закаленный в Великой
Заварухе. Другой бы не выдержал.
- Как! - вскричал Ангел. - И на всей этой земле ничего не растят?
- Ни одного кочна, - отвечал гид. - Ни горчичного семечка, ни стебелька
салата. Разве что в городах.
- Я вижу, что много интересного прошло мимо меня. Прошу вас, обрисуйте
мне вкратце положение в сельском хозяйстве.
- Да что ж, сэр, положение в сельском хозяйстве нашей страны со времен
Великой Заварухи, когда все толковали о том, чтобы снова заселить деревню,
можно описать двумя словами: "рост городов". Однако, чтобы это стало вам
ясно, мне придется напомнить вам политическую историю страны за последние
тридцать лет. Вы, вероятно, не помните, что в дни Великой Заварухи при всем
кажущемся отсутствии политической борьбы уже зарождались партии будущего. Во
всех умах назревало тайное, но непреклонное решение принести в жертву тех,
кто играл какую-либо роль в политике до и во время только что разыгравшейся
всемирной трагедии, в особенности же тех, кто продолжал занимать
министерские посты или упорно задавал вопросы в палате общин, как это
учреждение тогда называлось. Не то чтобы их считали ответственными за
трагедию, но просто нужно было успокоить нервы, а вы ведь знаете, сэр, ничто
не действует так успокоительно, как человеческое жертвоприношение. Итак,
политические деятели, как говорится, вышли из моды. Разумеется, едва был
заключен мир, как состоялись первые действительно всеобщие выборы, и прежние
партии с огорчением убедились, что их выбросили за борт. На первое место в
стране вышли те партии, что тихо и без шума сложились к этому времени. Одна
из них называла себя Патриотической, а противники называли ее Прусской;
вторая называла себя Трудягами, а противники называли ее Бродягами.
Представители их были почти все новые люди. После недолгого упоения миром, с
которым человеческий ум привык связывать изобилие, и своеобразных
правительств этого периода две новые партии вышли на сцену с такими равными
силами, что ни один кабинет не мог провести ни одного мероприятия. А
поскольку необходимо было изыскивать проценты на государственный долг,
достигавший 8 000 000 000 фунтов стерлингов, пришлось назначить новые
выборы. Слово "мир" в это время еще держалось, но слово "изобилие" уже давно
исчезло из обихода; и партия Трудяг, решив, что раз у нее меньше имущества,
подлежащего обложению налогами, то она может меньше церемониться с
налогообложением, оказалась в подавляющем большинстве. Вам будет
небезынтересно узнать, сэр, из каких элементов сложилась эта партия.
Основную ее массу составляли бывшие солдаты и другие рабочие люди; но в виде
некоего придатка, или хвоста, в нее вошли также многие ученые мужи. Люди,
преисполненные самых благих намерений, люди с головой и с принципами, - в
прежние времена таких называли радикалами и передовыми либералами. Вошли они
в эту партию с горя, понимая, что иначе самое их существование окажется под
угрозой. Такой расстановкой сил - и еще некоторыми обстоятельствами, о
которых вы скоро узнаете, сэр, - и объясняется печальная участь деревни.
Дело в том, что партия Трудяг, не считая ее хвоста, на который она то ли не
смогла, то ли не захотела сесть - этого мы уже никогда не узнаем, -
придерживалась таких же взглядов на заселение деревни, что и Патриоты, и уже
начала проводить в жизнь некий план, на который в течение примерно года
возлагали большие надежды. В подходящих для сельского хозяйства местностях
поселили множество энтузиастов и как будто даже стали добиваться такого
положения, при котором страна могла бы сама себя прокормить. Но не пробыли
Трудяги у власти и полутора лет, как их хвост - а в нем, как я уже сказал,
были заключены почти все их принципы - заболел этими самыми принципами в
тяжелейшей форме. Они решили, что "свобода торговли" - которая, что ни
говорите, есть линия наименьшего сопротивления и основана на "процветании
торговли" - находится в опасности, и стали агитировать против возобновления
премий и льгот для сельского хозяйства. В результате премия на пшеницу не
прошла, а вместо этого была расширена - на бумаге - система небольших
наделов. Одновременно под тяжестью налогов на имущество стали разваливаться
крупные поместья. По мере того как все очевиднее становилось банкротство и
истощение всей Европы, опасность новой войны казалась все менее реальной, и,
англичане снова перестали заботиться о чем-либо, кроме "процветания
торговли". Импортные продукты питания опять подешевели. И неизбежное
случилось. Загородные усадьбы стали непосильным грузом для своих владельцев,
фермеры фермерствовали в убыток, мелкие арендаторы, что ни день, разорялись
и уходили куда глаза глядят, батраки устремились в города. И тогда партия
Трудяг, которая непомерными налогами довела своих противников до полного
остервенения, получила, образно выражаясь, по шапке, и следующие четыре года
были заполнены самой жестокой междоусобицей, какую только запомнят
журналисты. Во время этой борьбы усилилась эмиграция и сельские районы почти
опустели. Когда наконец партия Трудяг одержала победу, она, по-прежнему
руководимая своим хвостом, обязалась среди всего прочего делать ставку
исключительно на города. С тех пор она так и стоит у власти, а результаты вы
сами видели. Все продукты питания нам доставляют из-за моря, причем
значительную часть - на подводных лодках и по воздуху. Перевозят их в
таблетках, а доставив на место, раздувают до первоначальных размеров с
помощью хитроумного метода, предложенного одним немцем. Деревня же
используется лишь как тема для сентиментальных поэтов и как место, над
которым летают, либо куда влюбленные субботними вечерами уезжают на
велосипедах.
- Mon Dieu {Боже мой! (франц.).}, - задумчиво протянул Ангел. -
Наверно, именно в таких случаях и принято говорить: "Ах, какой сюрприз!"
- Совершенно справедливо, сэр. Люди до сих пор не опомнятся, как такое
могло произойти. Отличный пример того, что может случиться, когда
зазеваешься, - даже с англичанами, которым вообще-то в этом смысле очень
везло. Ведь не забывайте, все партии, даже ученые мужи, всегда превозносили
сельскую жизнь и уверяли, будто всячески ей содействуют. Но они забыли об
одной мелочи: что наши географические условия, традиции, воспитание и
имущественные интересы так способствуют жизни в городах и "процветанию
торговли", что отклониться от этой линии наименьшего сопротивления можно
лишь ценою нешуточных и отнюдь не парламентских усилий. Да, это прекрасная
иллюстрация той нашей характерной черты, о которой я толковал вам на днях:
очень уж мы задним умом крепки. Но чего же от нас и ожидать, пока у нас есть
туман и принципы? Лучше быть хлипким горожанином без здоровья, но с высокими
политическими принципами, чем здоровым продуктом излюбленнейшей отрасли
народного хозяйства. Но вы еще не видели другой стороны медали.
- О чем вы? - спросил Ангел.
- Ну как же, сэр, о грандиозном росте городов. Это я покажу вам завтра,
если пожелаете.
- А Лондон разве не город? - шутливо заметил Ангел.
- Лондон? - воскликнул гид. - Что вы, это всего лишь дачное местечко. В
какой настоящий город вас свозить? Хотите в Ливерчестер?
- Куда угодно, - сказал Ангел, - лишь бы там можно было хорошо
пообедать. - И, расплатившись с сельским населением милостивой улыбкой, он
расправил крылья.
III
- Время еще не позднее, - сказал Ангел Эфира, выходя из ресторана
"Белый Олень" в Ливерчестере, - а я, кажется, немного переел. Давайте
пройдемся, посмотрим город.
- С удовольствием, сэр, - отозвался гид. - Сейчас между ночью и днем
нет никакой разницы: ведь для производства электрической энергии теперь
используется прилив.
Ангел записал эти сведения в свою книжечку.
- Чем заняты здешние предприятия? - спросил он.
- Весь город, который теперь простирается от прежнего Ливерпуля до
прежнего Манчестера (что видно из его названия), занят расширением пищевых
таблеток, которые доставляют в его порт из Новых Светов. Уже несколько лет
Ливерчестер и Бристер (простирающийся от прежнего Бристоля до прежнего
Глостера) удерживают монополию на расширение пищи в Соединенном королевстве.
- А как это делается? - спросил Ангел.
- Благоприятная среда и бактериология, - отвечал гид.
Некоторое время они шли молча, изредка взлетая там, где улицы были
особенно грязные; потом Ангел снова заговорил:
- Очень любопытно. Я не замечаю никакой разницы между этим городом и
теми, что я видел, когда был здесь в девятьсот десятом году, - только вот
улицы лучше освещены, но радости от этого мало: они страшно грязные и полны
людей, чьи лица мне не нравятся.
- Да, сэр, - вздохнул гид, - трудно было ожидать, что чудесный мрак,
который окутывал нас во времена Великой Заварухи, продержится долго. Вот
тогда и вправду можно было тешить себя надеждой, что все дома построены
Кристофером Реном, а все люди чистые и красивые. Поэзии теперь не осталось.
- Ни малейшей! - подтвердил Ангел и потянул носом. - Зато атмосфера
есть, и не слишком приятная.
- Где скапливается много людей, там всегда пахнет, - сказал гид. - Тут
уж ничего не поделаешь. Старое платье, пачули, бензин, жареная рыба и
дешевые папиросы - это пять необходимых ингредиентов человеческой жизни, и
перед ними атмосфера Тернера и Королевские игрушки.
- Но разве не в вашей власти устроить жизнь в городах по своему вкусу?
- Что вы, сэр! Это встретило бы ужасающее сопротивление. Мы сами у них
во власти. Вы поймите, они такие большие и пользуются таким престижем! Да,
кроме того, - добавил он, - даже если бы у нас хватило смелости, мы бы не
знали, как за это взяться. Правда, когда-то один великий и добрый человек
привез нам платаны, но вообще-то мы, англичане, выше того, чтобы брать от
жизни лучшее, и мы презираем легкомысленный французский вкус. Обратите
внимание, какому принципу подчинен весь этот жилой район, что тянется на
двадцать миль. Он был задуман в этаком веселеньком стиле, а посмотрите,
какой получился серьезный! Сразу видно, что эти жилища принадлежат к виду
"дом", и в то же время это особняки, вот так же, как все люди принадлежат к
виду "человек" и в то же время у каждого, как говорится, своя душа. Этот
принцип был введен на Авеню-Род за несколько лет до Великой Заварухи и
сейчас утвердился повсеместно. Если у человека точно такой же дом, как у
кого-то другого, с ним не знаются. Видали вы что-нибудь более
глубокомысленное и педантичное?
- А к домам рабочих этот принцип тоже относится? - поинтересовался
Ангел.
- Тсс! - прошептал гид, боязливо оглянувшись через плечо. - Это -
опасное слово, сэр. Трудяги живут во дворцах, построенных по проекту
архитектора Халтурри, с общими кухнями и ванными.
- И они ими пользуются? - спросил Ангел не без живости.
- Пока еще нет, - отвечал гид, - но, кажется, подумывают об этом. Вы же
знаете, сэр, на то, чтобы внедрить обычай, нужно время. А тридцать лет -
какой же это срок?
- Японцы - те моются каждый день, - задумчиво протянул Ангел.
- Не христианский народ, - пожал плечами гид, - К тому же у них там и
грязи-то настоящей нет, не то что здесь. Не будем слишком строги - откуда же
и взяться тяге к омовениям, когда знаешь, что скоро опять будешь грязным?
Вовремя Великой Заварухи, когда была введена военная дисциплина и тем самым
отменены касты, многие наивно полагали, что привычка мыться охватит
наконец-то все население. И как же мы были удивлены, когда случилось нечто
совсем иное! Трудяги не стали мыться больше, зато Патриоты стали мыться
меньше. Может быть, причиной тому было вздорожание мыла, а может, просто
человеческая жизнь в то время не очень высоко ценилась. Этого мы уже не
узнаем. Но верно одно: лишь когда военная дисциплина была отменена, а касты
возродились, что произошло немедленно по заключении мира, - лишь тогда те из
Патриотов, которые остались в живых, снова стали неумеренно мыться, а
Трудягам предоставили держаться уровня, более соответствующего демократии.
- Кстати, об уровне, - сказал Ангел, - как средний человеческий рост,
увеличивается?
- Напротив, - отвечал гид. - По данным статистики, он за последние
двадцать пять лет уменьшился на полтора дюйма.
- А продолжительность жизни?
- Ну, что до этого, так грудных детей и стариков лечат теперь на
общественный счет, и те болезни, что излечиваются лимфой, можно сказать,
побеждены.
- Значит, люди не умирают?
- Что вы, сэр! Умирают примерно так же часто, как и раньше. Есть много
новых болезней, так что равновесие сохраняется.
- Какие же это болезни?
- Целая группа их, для удобства называемая Наукоцит. Одни считают, что
их вызывает нынешняя система питания; другие объясняют их скоплением лимфы в
организме; еще другие видят в них результат непомерного внимания, какое им
уделяется, - своего рода гипноз смерти; четвертая школа приписывает их
влиянию городского воздуха, а пятая полагает, что они попросту проявление
зависти со стороны природы. Можно с уверенностью сказать, что начались они
со времени Великой Заварухи, когда человеческий ум с некоторой тревогой
обращался к статистике, а младенцы были в большой цене.
- Так, значит, население сильно увеличилось?
... ... ... Продолжение "Гротески" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |