Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Пильняк, Борис - Пильняк - Заволочье

Проза и поэзия >> Русская довоенная литература >> Пильняк, Борис
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Борис Пильняк. Заволочье

---------------------------------------------------------------

Из библиотеки Олега Колесникова

---------------------------------------------------------------



     "Уже Pearl отмечает постоянно наблюдающуюся при работе с Decapoda косость кривых, объясняющуюся тем, что при промерах не различается возраст экземпляров. Этим обстоятельством несомненно объясняется и пораболическая регрессия. Необходимо особенно подчеркнуть, что мы наблюдаем здесь явление прогрессирующего с возрастом деформизма".

     В. В. Алпатов, "Decapoda Белого, Баренцова и Карского морей".


     "Полундра!" -- значит по-поморски -- "берегись!".

     Даль. Словарь.
Посвящается О. С. Щербиновской.



     ...На острове Великобритания, в Лондоне был туман и часы на башнях, на углах, в офисах доходили к пяти. И в пять после бизнеса потекла из Сити человеческая волна. Великая война отсмертельствовала, из средневековых закоулков Сити, где здравствовали до войны и священнодействовали в домах за датами 1547, 1494 только черные цилиндры, сюртуки и зонтики мужчин, черная толпа могильщиков, -- теперь потекла пестрая толпа брезентовых пальто, серых шляп и женщин-тэписток, розовых шляпок, шерстяных юбок, чулок, как гусиные ноги, разноцветных зонтиков. Туман двигался вместе с толпой, туман останавливался в закоулках, где у церквей на тротуарах калеки рисовали корабли, горы, ледники, чтобы им кинули пенни на хлеб. И через четверть часа Сити опустел, потому что толпа -- или провалилась лифтами под землю и подземными дорогами ее кинуло во все концы Лондона и предместий, -- или вползла на хребты слоноподобных автобусов, или водяными жучками Ройсов и Фордов юркнула в переулки туманов. Сити остался безлюдьем отсчитывать свои века. Из Битлей-хауза на Мооргате-стрит, из дома, где за окнами были церквенка и церковный двор с пушками, отобранными с немецкого миноносца, а в нижнем этаже до сих пор от пятнадцатого века сохранилась масонская комната, -- вышла девушка (или женщина?) -- не английского типа, но одетая англичанкой, с кэзом и зонтом в руках, она была смуглолица, и непокорно выбивались из-под розовой шляпки черные волосы, и непокорно -- в туман -- смотрели ее черные глаза; у англичанок огромные, без подъема ступни, -- у нее была маленькая ножка, и оранжевого цвета чулки не делали ее ног похожими на гусиные, -- но шла она, не как англичанка, ссутулясь. У Бэнка, где нельзя перейти площадь за суматохой тысячи экипажей и прорыты для пешеходов коридоры под землей, -- лабиринтом подземелий она подошла к лифту подземной дороги и гостино-подобный лифт пропел сцеплениями проводов на восемь этажей вниз, и там к перрону из кафельной трубы, толкая перед собой ветер, примчал поезд. Разом отомкнулись двери, разом свистнули кондуктора, разом разминулись люди, -- и поезд блестящей змеей ушел в черную трубу подземелья. В вагонах -- разом -- лэди и джентльмены развернули вечерние выпуски газет, -- и она тоже открыла газету. У Британского музея -- на Бритиш-музэум-стешен -- лифт ее выкинул на улицу, и за углом стала серая, облезшая в дождях, громада веков Британского музея, но музей остался не при чем. Девушка пошла в книжную лавку, где в окне выставлено письмо Диккенса, там она купила на английском языке книги об Арктических странах, о Земле Франца Иосифа, о Шпицбергене, там она задержалась недолго. И тут же рядом она зашла в другую книжную лавку -- Н.С. Макаровой; там говорили по-русски, девушка заговорила по-русски; в задней комнате, на складе, на столе и на тюках книг сидели русские, один князь и он же профессор Кингс-колледжа, один актер и два писателя из Союза Социалистических Республик, бывшей России; они весело говорили и пили шабли, как отрезвляющее; Наталья Сергеевна Макарова сказала: "Познакомьтесь, -- мисс Франсис Эрмстет". Девушка и здесь была недолго, она молчала, она купила русские газеты, поклонилась, по-английски не подала руки и вышла за стеклянную дверь, в сумерки, туман и человеческую лаву. Наталья Сергеевна сказала ей вслед, когда она вышла за дверь: -- "Странная девушка!.. Отец ее англичанин, мать итальянка, она родилась и жила все время в России, ее отец был наездником, она кончила в Петербурге гимназию и курсы. Она всегда молчит и она собирается обратно в Россию". А девушка долго шла пешком, вышла на Стрэнд, к Трафалгер-скверу, к Вестминстерскому аббатству, -- шла мимо веков и мимо цветочных повозок на углах улиц. Темзы уже не было видно во мраке и тумане, но был час прилива, шли ощупью корабли и кричали сирены. У Чаринкросса мисс Эрмстет спустилась в андерграунд и под землей, под Темзой, поезд ее помчал на Клэпхэм-роад, в пригород, в переулки с заводскими трубами и с перебивающими друг друга, фыркающими динамо мастерских. Там, в переулке, на своем третьем этаже в своей комнате девушка неурочно стала читать газеты. В полночь заходил отец и сказал: -- "Я все думаю, когда же напишет твой профессор? -- Какие замечательные лошади были на петербургских бегах, какие лошади!.. Какие были лошади, если бы ты знала!" -- В полночь она открывала решетчатое, однорамное, как во всех английских домах, окно, -- рядом во дворе фыкало динамо маленькой фабрички и в комнату облаком пополз коричневый туман. Она решила, что завтра город замрет в тумане, не понадобится итти в оффис, -- можно было не спешить. Она растопила камин, переоделась на ночь, белье на ней было -- по-английски -- шерстяное. В халатике она ходила мыться, и долго потом лежала в кровати с книгой о Земле Франца-Иосифа, руки ее были смуглы и девически-худощавы: Земля Франца-Иосифа была в ее руках. -- Где-то рядом на башне часы пробили три, и закашлял отец, не мог откашляться. -- --


     И в этот же день на острове Новая Земля в Северном Ледовитом океане из Белушей губы должно было уйти в Европу, в Россию судно "Мурманск". Это было последнее судно, случайно зашедшая экспедиция, и новый корабль должен был притти сюда только через год, новым летом. Дни равноденствия уже проходили. Были сумерки, туман мешался с метелью, на земле лежал снег, а с моря ползли льды. Горы были за облаками. Команда на вельботах возила с берега пресную воду. Гидрографическая экспедиция шла от солнца в двенадцать часов ночи, от берегов Земли Франца-Иосифа, куда не пустили ее льды; она заходила под 79°30' сев. широты, чтобы взять там остатки экспедиции Кремнева; на Маточкином Шаре она оставила радио-станцию: через неделю она должна была в Архангельске оставить страшное одиночество льдов, тысячемильных пространств, мест, где не может жить человек, -- через десять дней должна была быть Москва, революция, дело, жены, семьи; экспедиция была закончена. "Мурманск" еще утром отгудел первым гудком, матросы спешили с водой. -- На всей Новой Земле жили -- только -- двадцать две семьи самоедов. Самоеды, ошалевшие от спирта, просочившегося на берег с судна, бестолково плавали на своих елах от берега к пароходу. Начальник экспедиции, который был помыслами уже в Москве, писал экспедиционное донесение. Каюта начальника экспедиции была на спардеке, горело электричество, начальник сидел за столом, а на пороге сидел самоедин, напившийся с утра, теперь трезвевший и клянчавший спирта, предлагавший за спирт все, -- песцовую шкурку, жену, елу, малицу. Начальник молчал. Когда самоедину надоедало повторять одни и те же слова о спирте, он начинал петь, по получасу одно и то же:


     Начальник сидит, сидит,

     Хмурый, хмурый -- --


     Начальник обдумывал, какими словами написать в донесении о том, как север бьет человека: -- --

     -- - на радио-станции Х, в полярных снегах, в полугодовой ночи, в полярных сияниях, зимовали пять человек, отрезанных тысячами верст от мира; они устроили экспедиции обед, начальник радио-станции положил себе в суп соли, -- и тогда студент-практикант, проживший год с начальником, закричал: -- "Вы положили себе соли, соли! Вы положили столько, что нельзя есть супа! Вылейте его! Иначе я не могу!" -- начальник сказал, что соли он положил в суп себе и положил соли так, как он любил; студент кричал: -- "Я не могу видеть, вылейте суп! я требую!" -- студент заплакал, как ребенок, бросил салфетку и ложку, убежал и проплакал весь день. Пятеро, они все перехворали цынгой; они не выходили из дома, потому что каждый боялся, что другой его подстрелит, и они сидели по углам и спали с винтовками, -- они, из углов, уговаривались итти из дому без оружия, когда метелями срывало антенны и всем пятерым надо было выходить на работу; все пятеро были сумасшедшими.

     -- - "Мурманск" снял в самоедском становище на Новой Земле уполномоченного от Островного Хозяйства: это был здоровый, молодой, культурный человек; он прожил год с самоедами: и он сошел с ума: он бросил курить -- и запретил курить всему самоедскому становищу, -- он прогнал от себя жену и запретил самоедам принимать ее, и она замерзла в снегу в горах, когда пешком пошла (собак он не дал ей) искать права и спасения за сто верст к соседним самоедским чумам; он запретил самоедам петь песни и родить детей; когда "Мурманск" пришел к бухту, он стал стрелять с берега, и ни одна самоедская ела не пошла навстречу кораблю; команда с корабля пошла на вельботе к берегу, -- он заявил, что не разрешает здесь высаживаться, ему показали рейсовую путевку судна, -- он ответил, прочитав: -- "в бумаге написано -- "на берега Новой Земли", -- а здесь не берег, а губа", -- и его, сумасшедшего, теперь везли, чтобы отдать в больницу.

     -- (гибели экспедиции Николая Кремнева посвящена эта повесть; Кремнев возвращался с "Мурманском").

     Начальник обдумывал, как записать все это в экспедиционное донесение. Самоедин пел:


     Начальник сидит, сидит,

     Хмурый, хмурый -- --


     В бухте была зеленая вода, за бухтой в море синели льды. Берег уходил во мглу; снег на горах, сливаясь с облаками, был сер, и черною грязью вдали казались еще не заметенные снегом горные обвалы и обрывы. Самоедского становища в тумане не было видно. Была абсолютная тишина. Пришел матрос, сказал: -- "Вода взята, ушел последний вельбот, капитан скомандовал в машину нагонять пары. Капитан спрашивает, давать второй свисток, чтобы все были на борту?" -- "Давайте", -- ответил начальник. Самоедин на пороге посторонился матросу, матрос весело сказал самоедину: -- "Ну, а ты, Обезьян Иваныч, бери ноги в руки, катись на берег, а то увезем в Европу!.." -- помолчал и добавил строго: -- "катись, катись, надоел, -- сейчас уйдем в море!" -- Пароход сипло загудел, надолго, раз и два, -- и в горах отдалось сиплое эхо, -- вахта пошла на места. Начальник прошел к капитану на мостик. Самоеды -- нырками -- плавали около парохода. Через полчаса пароход должен был выйти в море, в неделю пути океанами и просторами, чтобы через десять дней была Москва: это был последний пароход с Новой Земли, Новая Земля оставалась на год во льдах, холоде и мраке. Экипаж был уже на борту, вельбот поднимали на палубу.

     И тогда от берега по воде с быстротою полета птицы помчала ела, человек из нее кричал, останавливая. Ела ласточкой прильнула к шторм-траппу, и с ловкостью обезьяны на палубу влез самоедин, в малице, в пимах, испуганный и запыхавшийся. И на палубе сразу исчезла его ловкость и быстрота, -- он стоял смущенный и растерянный. И те самоеды, что слезли-было с судна, вновь поднялись на него, стали у фальшборта, взволнованные, шумливые, враждебные. Тот, что влез первым, -- вдруг раскис и заплакал, по-бабьи гугниво. Начальник спросил его: -- "В чем дело, чего ты хочешь?" -- Тогда зашумели все самоеды, и тогда узналось, что этот самоедин, прознав про стоянку судна, приплыл на еле из-за сотни верст, из своего становища, -- что в прошлом году он заказал привезти себе из Европы десять семилинейных ламповых стекол -- и ему привезли семь десятилинейных, он ждал стекол целый год, -- он будет ждать еще год, -- но -- чтобы обязательно ему их привезли, иначе он не хочет России, она ему не нужна, ему все равно -- леший там или царь, ему нужно десять семилинейных, а не семь десятилинейных, -- и тогда он отдаст эти семь десятилинейных! -- На судне не нашлось семилинейных стекол, но нашлась двухлинейная жестяная лампочка со стеклами, ее отдали самоедину. И еще на складе оказалась коробка с гривенничными компасами, такими, какие матросы любят вдевать в петлицу вместо брелока к часовой цепочке: каждому самоедину был дан такой компас. -- Тогда капитан крикнул с мостика, облегченно и с напускною строгостью: -- "Эй, тылки-вылки, марш с корабля, живо!" -- И самоеды с ловкостью обезьян посыпались за борт на свои елы. Третий отревел гудок, загремела лебедка, принимая якорь.

     Через час земля исчезла во мраке, была уже ночь и в облаках серебрела луна. Здесь был ветер, разводил волну; судно, покряхтывая, ложилось на волны, на бак заплескивалась вода, иногда в такелаже начинал ныть ветер. Судно замерло в ночи. На капитанском мостике в рулевой стояли вахтенный матрос и штурман. На румбе был юг, кругом были холод и мрак.

     -- Через неделю дома! -- сказал матрос.

     Начальник у себя в каюте писал вахтенное донесение. Рядом в каюте младшие сотрудники пели песни в предчувствии земли, Москвы. -- А самоедин, тот, что год ждал семилинейных стекол, шел в этот час обратно к себе в становище. За пазухой у него были лампа и компас, за плечами висела винтовка системы Браунинг. Лед сгруживался у берегов; когда по пути вставали большие ледяные поля, самоедин вылезал на лед, взваливал себе на голову свою елу и шел пешком, -- потом опять плыл по воде. О полночь он устроился спать на берегу, на снегу; за пазухой у него было сырое оленье мясо, он поел его; потом лег на снег, поджав под себя ноги, прикрыв себя елой. Лампочку, чтобы не раздавить, он поставил в сторонку. --


     И в этот же час -- еще за полтысячи верст к северу -- на Шпицбергене, на жилом Шпицбергене, в Айс-фиорде, в Коаль-сити, на шахтах -- одиночествовал инженер Бергринг, директор угольной Коаль-компании. Здесь не было тумана в этот час и была луна. Домик прилепился к горе ласточкиным гнездом; вверх уходили горы и шел ледник; гора была под домиком, и там было море, и там, на том берегу залива, были горы, все в снегу, -- была луна и казалось, что кругом -- не горы, а кусок луны, луна сошла на землю. Была невероятная луна, диаметром в аршин, и блики на воде, на льдах, на снегу казались величиной в самую луну, сотни лун рождались на земле. И над землей в небе стояли зеленоватые столбы из этого мира в бесконечность -- столбы северного сияния, они были зелены и безмолвны. Домик был построен, как строят вагоны, из фанеры и толи, привезенных с юга, потому что на Шпицбергене ничего не растет, и он был величиной в русскую теплушку: такая теплушка прилипла к горе. И все же в домике было четыре комнаты, кабинет был завален книгами и там стоял граммофон, а в конторе стоял радио-аппарат, и в каждой комнате было по кафельному маленькому камину. -- Человечество не может жить на Шпицбергене -- север бьет человека, -- но там в горах есть минералогические залежи, там пласты каменного угля идут над поверхностью земли, -- и капитализм. -- --

     -- - ночь, арктическая ночь. Мир отрезан. Стены промерзли, -- мальчик круглые сутки топит камин. За стенами -- холод, то, что видно в окно, -- никак не земля, а кусок луны в синих ночных снегах, и Полярная звезда прямо над головой. Инженер Бергринг долго слушал граммофон, мальчик принес новую бутыль виски, -- инженер Бергринг подошел к окну, там луна сошла на землю. В это время в канторе радио вспыхнул катодною лампочкой, -- оттуда, из тысячи верст, из Европы, зазвучали в ушах таинственные, космические пуанты и черточки: -- ч-ч-чч-та-та-тсс... -- --
Глава первая.


     "Станция 18. 76°51', 41°0 mt, 5 ч. 0 м. 22-VIII.

     Станция пропущена ввиду большого шторма. Ветер 6 баллов, волнение 9, судно клало на волну на 45°.

     Станция 19. 77°31', 41°35', 372 mt, 13 час. 0 м. 22-VIII.

     Подводные скалы с зарослями баланусов, гидроидов, асцидий и мшанок. Тралл Сигсби дважды. Оттертралл. Результаты: очень много Hyperammina subnodosa, Ophiura sorsi, много трубок Maldanidae, Ampharetidae, много Eupagurus pulescens, один экз. sabinea, 7 -- carinata. В илу найдено до 20 видов корненожек, кроме Hyperammina преобладает Truncatulina labatula. Обильный мертвый ракушечник, при полном отсутствии живых моллюсков.

     Станция 20. 77°55', 41°15', 220 mt, 0 ч. 40 м. 23-VIII.

     Из-за льда драгажных работ не было.

     Станция 20-bis. 77°50', 40°35', 315 mt, 4 ч. 15 м. 23-VIII.

     Станция была сделана сейчас же по выходе из пловучего льда. Драга с параллельными ножами. Шестифутовый тралл Сигсби.

     ...............

     Эти станции -- за тысячу верст к северу от полярного круга, в штормах, во льдах, без пресной воды, в холоде -- были единственной целью экспедиции в Арктику для биолога профессора Николая Кремнева, начальника Русской полярной экспедиции, -- для того, чтобы через два года, вернувшись с холодов, в Москве, после суматошного дня, после ульев студенческих аудиторий, человеческих рек Тверской и лифтов Наркомпроса на Сретенском бульваре -- пройти тихим двором старого здания Первого московского университета, войти в зоологический университетский музей и там сесть в своем кабинете -- к столу, к микроскопу, к колбам и банкам и к кипе бумаг. -- В кабинете большой стол, большое окно, у окна раковина для промывания препаратов, -- но кабинет не велик, пол его покрыт глухим ковром, а стен нет, потому что все стены в полках с колбами, баночками, банками, банкищами, а в баночках, банках и банкищах -- афиуры, декаподы, асцидии, мшанки, губки, -- морское дно, все то, что под водой в морях, -- все то, что надо привести в порядок, чтоб открыть, установить еще один закон -- один из тех законов, которыми живет мир. Каждый раз, когда надо отпереть дверь, -- вспоминается, -- и когда дверь открыта, -- смотрит из банки осьминог, надо поставить его так, чтобы не подглядывал. -- Это пять часов дня. От холодов, от троссов, от цынги -- пальцы рук профессора Николая Кремнева узловаты, -- впрочем, и весь его облик сказывает в нем больше бродягу и пиратского командора, чем кабинетного человека, -- потому что он русский; но часы идут, полки с банками пыльны и -- сначала стереть пыль, отогреть вар, раскупорить банку, промыть Decapoda'у -- пинцеты, ланцеты, микроскоп -- тихо в кабинете: и новые записи в труде, который по-русски начинается так: --


     "60 станций экспедиции 192* г. охватывают огромный район. Конечно, сами по себе работы экспедиции недостаточны для того, чтобы говорить о фауне и биоцинозах Северных морей во всей полноте, тем более что они еще не обработаны окончательно.

     Однако на основании их мы можем наметить, хотя бы в целях программных и рабочей гипотезы, некоторые большие "естественные "районы Северных морей" -- --


     -- что звучит по-немецки, в другой папке: --


     Die Expedition im Jahre 192* hat 60 Stationen erforscht. Letztere sind auf der Weite des Weissen-, Barenz- und Karischen Meeres. Das zoologische Material, welches warend dieser Expedition gesammelt wurde, giebt uns das Recht, die eben erwanten Nordische Meere in gewisse Regionen einzuteilen" -- --


     Профессор Кремнев писал свою работу сразу на двух языках, это так: но море Баренца у Земли Франца-Иосифа и Карское море позади Новой Земли, куда раз в пять лет могут зайти суда, невероятную арктику, тысячи верст за полярным кругом -- он называл только северными морями, никак не Ледовитым Океаном, -- точно так же, как, когда океан у восьмидесятого градуса бил волной и льдами, когда Кремнева било море и до судорог мучила тошнота и даже команда балдела от переутомления и моря, Кремнев говорил, не вылезая из своей каюты, не имея сил встать: -- "как, разве плохая погода?" -- и спардек на корабле он называл чердаком, а трюм и жилую палубу -- подвалом. -- Но он твердо знал прекрасную человеческую волю познавать и волить. И часы в кабинете с микроскопом шли так же медленно и упорно, как они идут на Шпицбергене, и Никитская и Моховая за стенами отмирали на эти часы, безразлично, была ли там осень и фонари ломались в лужах, или шел снег, укравший звуки и такой, от которого Москва уходит на десяток градусов к северу и на три столетия назад вглубь веков, Decapoda устанавливала законы. -- А в девять в дверь стучали, приходил профессор Василий Шеметов, физик, здоровался, говорил всегда одно и то же -- "ты работай, я не помешаю", -- но через четверть часа они шли по Моховой в Охотный ряд, в пивную, выпить по кружке пива, поговорить, послушать румын; тогда за окнами шумихою текла река -- Тверская, и было видно -- осень ли, зима ль, декабрь иль март.

     ...............

     В Судовой Роли было записано рукою Кремнева, начальника экспедиции -- --


     "Научное снаряжение экспедиции -- --

     По гидрологии --

     Батометров разных систем..... 6 шт.

     Лот с храпом, трубки Бахмана, глубомеры Клаузена, вьюшки Томпсона, шкалы Фореля, диски Секки, аппарат Киппа, и пр., и пр... в достаточном количестве.

     По биологии --

     Микроскопов разных...... 20 шт.

     По метеорологии -- --

     Специальное оборудование и приспособления для зимовки во льдах -- --

     Охотничье снаряжение -- --

     -- - Экипаж экспедиции -- --

     -- - Задание экспедиции -- --

     От второго участника экспедиции, от художника Бориса Лачинова, осталась для Москвы только одна запись, которую он не послал:


     "Слышать, как рождаются айсберги, -- как рождаются вот те громадные голубые ледяные горы, которые идут, чтобы убивать и умирать по свинцовым водам и волнам Арктики: это слышать гордо! И это можно слышать только раз в жизни и только одному человеку на десятки миллионов удается услыхать это. И я не случайно беру глагол слышать: едва ли позволено человеку это видеть, как рождаются айсберги, как раскалываются глетчеры, -- ибо человек заплатил бы за это жизнью. И это слышал здесь на Шпицбергене, в Стор-фиорде в Валлес-бае, и тогда в том громе в тумане мне показалось, что я слышу, как рождаются миры. -- Это -- за полторы тысячи верст к северу от полярного круга. -- И я могу рассказать о том, что было в Европе, в России в начале Четвертичной эпохи, когда со Скандинавского полуострова ползли на Европу глетчеры, ледники, когда были только вода, небо, камень и льды, и холод, и страшные ветры, такие, которые снежинками носят камни с кулак и с голову человека: я это видел здесь в тысячах верст, -- здесь в Арктике я видел страшные льды, льды, льды, тысячи ледяных верст, страшные ледяные просторы, -- воду (вот ту, предательски-соленую, неделями плавая по которой, можно умереть от жажды, и такую прозрачную, почти пустую, сквозь которую на десяток саженей видно морское дно), -- горы (огромные, скалами базальтов и холода, и ледников идущие из моря и изо льдов), -- небо, вот такое, с которого в течение почти полугода не сходит солнце (я видел солнце в полночь!), и которое полгода горит Полярной звездой, -- при чем Полярная стоит в зените, -- при чем на полгода дня и на полгода ночи -- за туманами, метелями, дождями, за всеми стихиями холода, вод и земли, в сущности, надо скинуть со счетов счет на солнце и звезды, оставив счета на извечные мрак, холод, льды и снега. Здесь не живет, не может жить человечество. Мы, покинув "Свердрупа", были у острова Фореланд, здесь мы жили, здесь умерло пять моих спутников: на этом острове -- на памяти культурного человечества -- до нас обследовала остров только одна экспедиция, Ноторста, в 1896-м году, -- здесь нет человека, здесь не может жить человек, -- когда Ноторст высаживался на берег, на шлюпку напала стая белых медведей, занесенных сюда льдами и здесь оголодавших. -- Мне -- никогда не уйти отсюда. Море, эти десятки дней в безбрежности и мои бреды, мои бредовые яви и явные бредни". -- --


     "Свердруп" вышел из Архангельска 11 августа, -- вышел из черных августовских ночей, чтобы под семидесятым градусом прийти в белую арктическую ночь, в многонедельный день, когда небо в полночь темно -- ночное небо -- только на юге. "Свердруп" стоял у Банковской набережной, потом его отвели на рейд; -- потом он ходил на Баккарицу за углем, угля взял до отказа, под углем были и палубы, по фальшборты. Экспедиция задержалась на пять дней: Москва не выслала к сроку посуду -- колбы, баночки, банки, банкищи, бидоны. Профессор Николай Кремнев, в морских сапогах до паха, в кожаной куртке и в широкой, как зонт, кожаной поморской шляпе, с можжевелевой тростью в руках, с утра и весь день ходил -- на телеграф, в губисполком, в северолес, в береговую контору, на таможню, -- в половине пятого он обедал в деловом клубе, выпивал три бутылки пива и шел в гавань, кричал в сгустившиеся сумерки: -- "Со "Свердрупа", -- шлюпку!" -- уходил к себе в каюту и сидел там один с бумагами и счетами. Ночами в те дни поднималась луна, большая, как петровский пятачок, -- Кремнев выходил на капитанский мостик и тихо разговаривал с вахтенным офицером, рассказывая ему, сколько и каких колб, банок и жбанов необходимо ждать из Москвы. -- Часть научных сотрудников была занята уборкой, свинчиванием, прилаживанием для моря инструментария. Физик профессор Шеметов, метеоролог Саговский, врач Андреев и художник Борис Лачинов ездили осматривать Холмогоры и Денисовку, где возник Ломоносов, ездили на взморье к Северо-Двинской крепости, построенной Петром I, там в рыбачьем поселке заходили к ссыльным (это случайное обстоятельство надо очень запомнить, ибо оно чрезвычайно важно для повести), -- дни стояли пустые, призрачные, солнечные, тихие, -- радио приносило вести, что Арктика покойна. -- Команда -- и верхняя -- "рогатики", и нижняя -- "духи" -- все свободное время проводила на берегу, главным образом в пивных. 9-го пришла посуда, отвал назначен был на 12 часов 10-го, и команда и научные сотрудники всю ночь провели на берегу в притонах. Утром "Свердруп" пошел на девиацию, и стал на рейде, -- команда возвращалась на четвереньках, и в половине двенадцатого выяснилось, что главный механик захворал белой горячкой, ловил в машинном чертей. Механика ссадили на берег, скулы Кремнева посерели и обтянулись кожей еще крепче, -- задержались на сутки, еще сутки команда лежала костьми на спирте. В 3 часа 11-го отгудел последний гудок, таможенный чиновник вручил путевые бумаги, взял выписку для береговой конторы, проводил до Чижевки. Флаг подняли еще с утра, включили радио, -- военный тральщик отсалютовал -- "счастливый путь" -- и пьяная вахта долго путалась во флажках, чтобы отсалютовать -- "счастливо оставаться". Архангельск ушел за Соломбалу. Новый механик стоял у борта, боцман из шланги поливал ему голову, -- боцман мыл палубу, механик плакал о жене, оставленной на берегу. Радист принял первое радио-приветствие из Москвы и весть о том, что у Канина носа шторм в 8 баллов. -- "Свердруп" уносил на себе тридцать восемь человеческих жизней, тридцать восемь человеческих воль. Было тридцать семь мужчин и одна женщина, химичка Елизавета Алексеевна, так не похожая на женщину, что матросы очень скоро приладились -- и при ней и ее -- обкладывать "большими" и "малыми" морскими "узлами"; -- она была из тех женщин, которых родят не матери, а университетские колбы, для коих они и живут; богатырственная, сильнее и выше любого матроса со "Свердрупа", она стояла на спардеке у вельбота и плакала навзрыд, прощаясь с землей, как плачут тюлени. Слезы текли по сизому румянцу щек, точно она вымылась и не утерлась. Кепка съехала на затылок. Около нее стоял метеоролог Саговский, маленький, как гном, в фетровой шляпе, в демисезонном пальто английского покроя, в желтых ботинках, точно он отправлялся на пикник, -- он курил трубку и говорил:

     -- Бросьте, Елизавета Алексеевна! Самое большое проскитаемся год. Вы знаете, если установить причины циклонов и анти-циклонов, которые возникают в Арктике, -- тогда можно сказать, что вопрос о предсказании погоды почти решен. Если бы мы знали, какое давление сейчас, какая температура, сколько баллов ветра -- ну, хотя бы на нашем меридиане под 80-м градусом, мы могли бы знать, какая погода будет в России через две недели. -- --

     Сумерки наползли медленно и безмолвно, на створах вспыхнули огни. "Свердруп" -- двухмачтовое, деревянное, парусно-моторное пятисоттонное судно, построенное по планам нансеновского "Фрама" и седовского "Фоки", специально оборудованное, чтобы ходить во льдах -- свинчивался, затихал, мылся перед морем. Пьяные ушли по каютам. Мудюгский маяк отгорел сзади, впереди возник Знаменский, -- впереди было море. --

    

... ... ...
Продолжение "Заволочье" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Заволочье
показать все


Анекдот 
В автобусе давка прижимает мужчину к девушке,девушка взглянув в низ, восклицает:Мужчина у вас магазин открыт! Мужчина в ответ: Да!!! А директора там не видать? Девушка снова вновь взглянув в низ,отвечает: Нет, только пьяный грузчик на мешках валяется!
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100