Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Пильняк, Борис - Пильняк - Мать сыра-земля

Проза и поэзия >> Русская довоенная литература >> Пильняк, Борис
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Борис Пильняк. Мать сыра-земля

---------------------------------------------------------------

Из библиотеки Олега Колесникова

---------------------------------------------------------------



     Посв. А. С. Яковлеву


     Крестьянин сельца Кадом Степан Климков пошел в лес у Йвового Ключа воровать корье, залез на дуб и -- сорвался с дерева, повис на сучьях, головою вниз, зацепился за сук оборками от лаптей; у него от прилива крови к голове лопнули оба глаза. Ночью полесчик Егор доставил лесокрада в лесничество, доложил Некульеву, что привел "гражданина самовольного порубщика." Лесничий Некульев приказал отпустить Степана Климкова. Климков стоял в темноте, руки по швам, босой (оборки перерезал Егор, когда стаскивал Климкова с дуба, и лапти свалились по дороге). Климков покойно сказал:

     -- Мне бы провожатого, господин товарищ, глаза те вытекли у меня, без остачи.

     Некульев наклонился к мужику, увидал дремучую бороду, -- то место, где были глаза, уже стянулось в две мертвые щелочки, и из ушей и из носа текла кровь.

     Климков, остался ночевать в лесничестве; спать легли в сторожке у Кузи. Кузя, лесник и сказочник, рассказывал сказку про трех попов, про обедни, про умного мужика Илью Иваныча: про его жену Аннушку и пьяницу Ванюшу. Ночь была июньская и лунная. Волга под горой безмолствовала. Ночью приходил старец Игнат из пещеры, за которым бегал пастух Минька, -- старец определил, что глаз Степану Климкову не вернуть -- ни молитвой, ни заговором, -- но надо прикладывать подорожник, "чтобы не вытекли мозги." -- --

     -- - ...Главный герой этого рассказа о лесе и мужиках (кроме лесничего Антона Ивановича Некульева, кроме кожевенницы Арины-Ирины -- Сергеевны Арсеньевой, кроме лета, оврагов, свистов и посвистов) -- главный герой -- волченок, маленький волченок Никита, как назвала его Ирина Сергеевна Арсеньева, эта прекрасная женщина, так нелепо погибшая и мерившая -- этим волченком -- погибшим за шкуру -- столь многое. Он, этот волченок, был куплен за несколько копеек в Тетюшах -- подлинных, а не в тетюшиных, с маленькой буквы, на Волге, в Казанской губернии, весной. На пароходной конторке его продавал мальчишка, его никто не покупал, он лежал в корзинке. И его купила Ирина Сергеевна.

     Он только-только научился открывать глаза, его шкурка цветом походила на черный листовой табак, от него разило псиной, -- она взяла его к себе за пазуху, пригрела у своей груди. Это ей пришло на мысль сравнить цвет его шерсти с табаком, -- он маленький, меньше чем котенок, дурманил ее, как табак, прекрасной таинственностью. Мальчишка, продавший волченка, рассказал, что его нашли в лесу на поляне, -- мальчишки пошли в лес за птичьими яйцами и набрели на волчий выводок (волчата были еще слепыми), пять волченковых братишек умерли от голода, он один остался жив. -- Волченок не мог лакать. Ирина Сергеевна отстала от парохода, достала в Тетюшах -- по мандату -- соску, такую, какими кормят грудных детей, -- и кормила волченка из этой соски, -- она шептала волченку, когда кормила его:

     -- Ешь, глупыш мой, -- соси, Никита, -- рости!

     Она научилась часами -- матерински -- говорить с волченком. Волченок был дик, он пугался Ирины Сергеевны, он залезал в темные углы, поджимал под себя пушистый свой хвостишко, -- и черные его сторожкие глаза сосредоточенным блеском всегда стерегли оттуда, из темноты, каждое движение рук и глаз Ирины Сергеевны, -- и когда глаза их встречались, -- глаза волченка, не мигающие, становились особенно чужими -- смотрели с этой трехугольной головы двумя умными блестящими пуговицами, -- но весь треугольник головы, состоящий из острой пасти и черных тоже острых ушей, -- был глуп, никак не страшный. И от волченка страшно пахло псиной, все прокисало его духом. -- --

     -- - Есть в волжской природе -- Саратовских, Самарских плесов -- какая то пожухлость. Волга -- древний русский водный путь -- текла простором, одиночеством, дикостями. Июлем на горах пожухла трава пахнет полынью, блестит под луной кремень, пылятся, натруживаются ноги, -- и листья на дубах и на кленах тверды, как жестяные, сосну не рассадишь силой, спокойствует лишь татарский неклен, нет цветов, и костры на горах -- не смешаешь их со сполохами -- видны с Волги на десятки верст, сквозь пыль Астраханской мги. И тогда известно, что пыль рождена -- кузнечиками, июньским кузнечиковым стрекотом. Справа -- горы в лесах, за горами -- степи, слева -- займища, за займищами степи. Вдали во мге за Волгой видны не русские колокольни: это немецкие "колонки".

     Когда то, кажется император Павел, дал князю Кадомскому дарственную грамоту, где императорской рукой было написано:


     -- ....... "Приедешь, Ваше Сиятельство, на Волгу в гор. В., там в тридцати верстах есть гора Медынская, взойдешь, Ваше Сиятельство, на эту гору и все, что глаз Вашего Сиятельства увидит -- твое -- -" -- - на Волге, в степных уже местах, на горах и по островам, на семьдесят верст по берегу, возникли Медынские леса, возрос строевой -- сосновый -- лес, дубы, клены, вязы, -- заросли, пущи, раменье, саженцы -- двадцать семь тысяч десятин. У Медынской горы в лощине стал княжий дом, оторопел девятьсот семнадцатым годом. Ничего, кроме лесных сторожек, да кордонов, в лесах не было, деревни и села отодвинулись от лесов, посторонились лесам и князю. -- Лесничий Некульев так писал друзьям в губком о дороге к нему: -- "... пароходом надо добраться до села Вязовы; в Вязовах надо найти -- или полесчика Кузьму Егорова Цыпина, и он протрясет шестнадцать верст на телеге, по лесам, по горам и буеракам, -- или рыбака Василия Иванова Старкова (надо спрашивать Васятку-Рыбака), и он отвезет -- на себе -- вверх по Волге двенадцать верст. Это врут, что только в Китае ездят на людях: в наших местах это тоже практикуется, -- Старков впряжется в ляму, сын его сядет к рулю, ты в лодку, -- и бичевой, как триста лет назад, на себе, по очереди, они дотянут тебя до лесничества. Он же, Старков, если его спросить: -- "сколько у вас в Вязовах коммунистов?" -- ответит: -- "коммунистов у нас мало, у нас все больше народ, коммунистов токмо два двора." -- А если добиваться дальше, кто же собственно этот народ? -- он скажет: -- "народ -- знамо: народ. -- Народ в роде, как бы, большевики." -- --

     Леса стояли безмолвны, пожухли, в ночи. -- Но если-б было такое большое ухо, которое слыхало бы на десятки верст, -- в лесном шорохе и шелесте в ночи, оно услыхало бы многие трески падающих деревьев, спиленных воровски, дзеньканье пил, разговоры в лощинах, на горах, в пещерах и шалашах самогонщиков и дезертиров, шаги и окрики, и пальба в небо полесчиков и лесников, посвисты и пересвисты, и совиный крик, и людской крик, и стоны битых, и топоты копыт. Ночами далеко видны лесные костры, и если эти костры люди зажгли в лощине, -- далеко по росе стелется дым, -- страшны ночные костры, и страшные были рассказываются около ночных российских костров. Волки далеко обходят костры. -- Дни в лесах -- в июле -- всегда просторны, и пахнут леса татарским некленом. -- Лесные люди -- лесничие, полесчики, объезчики, лесники -- убежденнейше убеждены, что весь человеческий мир разделен на них, лесничих, полесчиков и лесников и на -- "граждан самовольных порубщиков." -- --

     -- - Был бодрый солнечный день, когда лесничий Антон Некульев, бодрый и веселый человек, разыскал в Вязовах полесчика Кузьму Цыпина, рассказал ему, что он новый лесничий, что он коммунист, что на пароходе была теснотища чертова, что ему надо в сельский совет, что ночью ему надо в Медынь, что Ленин, чорт подери, -- башка! Он не говорил о том, что за ним едет еще шестнадцатеро мастеровых, чтобы не дать разграбить леса, ибо эти леса играли решающую роль в пароходном движении по Волге, -- что дан ему и его шестнадцатерым мандат расправляться вплоть до расстрелов. -- В сельском совете, в тишине и покойствии, сидели председатель и секретарь, пили самогон и закусывали соминой, -- председатель велел секретарю подать третий стакан Некульеву. -- Цыпин слушал и смотрел все обстоятельно; утром еще, как только приехал Некульев, по кордонам послал в Медынь эстафету, чтобы выехал Кузя за новым лесничим, -- слова "эстафета" и "кордон" застряли в лесном лексиконе от княжеских времен. Цыпин слушал Некульева обстоятельно, но, будучи страстным охотником, в ответ рассказывал о тетеревах, о лисицах, о двустволках, -- рассказал, впрочем, как убили мужики предшественника лесничего: убили в доме, выпороли ему кишки, кишками связали по рукам и по ногам, -- все стремились всунуть в рояль, но не всунули, и вместе с роялем сбросили с обрыва к Волге, -- рояль и до сих пор висит на обрыве, застрял в тальнике; -- а охота в тех местах царская, -- ежели, например, покорыститься травить лису в январе, когда она голодает, можно в зиму набрать шкур штук сто, -- только, конечно, не дело это для ружейного охотника, -- наоборот, позор. -- Кузя приехал на шарабане, где передние колеса были заменены тележными, а задние остались на резине. Кузя выстроился во фрунт, руки по швам, зарапортовал -- честь имею явиться... -- Некульев подал ему руку, хлопнул по плечу. Кузя сказал:

     -- Честь имею доложить, так что, лучше нам заночевать здесь, а то -- глянь -- пришибут еще ночью, которые порубщики. Честь имею, так что народ стал прямо сволочь, одно безобразие.

     Цыпин оказался иного мнения о положении вещей. Рассуждал:

     -- Это чтобы товарища Антона Ивановича Некульева тронуть? -- Да он сам коммунист, большевик. Теперь леса наши. Это -- чтобы тронуть? -- Да я вас до Ивова ключа провожу, по степу поедем, в объезд. У Антона Ивановича -- наган, у тебя -- винтовка, у меня -- винтовка, сыну велю итти вперед, двухстволку дам. Да мы их всех перестреляем! Это чтобы большевиков трогать, -- на то он и приехал, что леса наши. Теперь бери сколько хошь, без воровства, по закону.

     Степи в июле удушливы, томит стрекот кузнечиков и пахнет полынью. Все время мигали зарницы. Спустились с горы, проехали овраг, проехали мимо ветрянок, и кругом полегла степь, испоконная как века. Поехали в объезд. Цыпин скоро заснул, Кузя мурлыкал себе под нос. Было очень темно и тихо, только трещали кузнечики. Снова спустились в балку и слышно стало, как пищат, посвистывают неподалеку сурки, -- Кузя слез с шарабана, повел лошадь под уздцы, сказал, что сурки своими норами всю дорогу изрыли, чего доброго лошадь ногу сломает. Выехали на гору и увидали, как далеко в степи, на горах, над Волгой в безмолвии разорвалось небо молнией, -- грома не докатилось. -- "Гроза будет," -- сонно сказал Цыпин. -- И опять распахнулось небо, также безмолвно, только теперь слева, над степями подлинными. Лошадь побежала рысью, сухой чернозем разносил топот копыт и тарахтение колес гулко, -- показалось, что кузнечики стихли, -- и огромная половина неба, от востока до запада порвалась беззвучно, открыла свои бесконечности, рядом с дорогой склонили подсолнечники тяжелые свои головы, -- и тогда по степи прокатились далекие огромные дроги грома, стало очень душно. Молнии вспыхивали уже бессчетно, все небо рвалось молниями в лоскутья и все небо стало кегельбаном, чтобы веселым стихиям катать кегли грома. Цыпин проснулся, сказал: "Надо-ть, Кузя, к пастухам ехать, в землянке дождь пересидим, мокнуть никак не охота." --

     Гроза, просторы, громы, молнии -- показались Некульеву необычайной радостью, на все дни бытия его в лесах запомнилась ему эта ночь, -- этак хорошо иной раз в молодости перекричать грозу, покричать вместе с громами! -- До пастушьей землянки не успели доехать: заметался по степи ветер во все стороны, молнии метались и громы гремели со всех сторон, -- дождь окатил шагах в ста от землянки и вымочил сразу, до нитки. Чернозем на тропке к землянке расползся в миг, ручей потек в землянку. Крикнул кто-то испуганно: -- "Какой черт еще тут ходит?" -- Лошадь у плетня стала покорно. Некульев в ярком молнийном свете нацелился, как шагнуть к землянке, -- и в кромешном дождевом мраке покатился в лужу. В громах услыхал рядом разговор: -- "Ты Потап? Это я, Цыпин." "Спички у нас вымокли. Тебя, что на охоту понесло, что ли?" "Не, барина везу, коммуниста, нового лесничего." -- Опять разорвалось молнией небо, мимо пробежал мальченка в землянку, -- сказал, проваливаясь вместе с землянкой во мрак: -- "Тятянь, опять волки пришли, стая. Тама лошадь чужая стоит, чужая, возле ней!" -- Кузя остался сидеть у лошади под шарабаном, -- Цыпин и Некульев с ружьями, старик пастух с палкой, пошли к лошади. Лошадь нашли влезшую на плетень, она храпела, а Кузя стоял стряхивая с себя грязь, часто-часто и плаксиво подматершинивая. -- "Сел под шарабан, как светанет молонька, -- каак маханет сивый на плетень, -- как только затылок цел остался?!" -- "Дурак, это волки!" -- "Нну?" -- Стащили с плетня лошадь, заменили лопнувшую чересседелку веревкой. Решили ехать дальше. Поехали. Дорогу сразу развезло, текли ручьи. Спустились в овражек. Сказал Цыпин: -- "Ты, Кузя, мостом не ездий, лошадь ногу сломат. Тута у моста, -- пояснил он Некульеву, -- барина-князя мужики убили." По овражку мчал ручей, дождь прошел, гроза уходила, молнии и громы стали реже. Стали подниматься из овражка, ноги у лошади поползли по грязи, расползлись, -- слезли. Стали подталкивать шарабан, -- влезли на пол-горы и вновь поползли вниз, все вместе, и лошадь, и шарабан, и люди; лошадь упала, пришлось выпрягать. Полыхнула молния и увидели -- наверху на краю овражка, шагах в десяти рядком, сидела стая волков. Сказал Цыпин: -- "Надо-ть тащить телегу, ночевать здесь нельзя, волки замают." -- Вывели сначала наверх лошадь, потом вытащили шарабан. -- Некульеву все время было очень весело. --

     Дождь прошел. Въехали во мрак, и шелесты, и запахи, и в брызги с ветвей -- в лес. Цыпин слез, отстал, пошел в сторожку к приятелю. Некульев недоумевал, как это в этом сыром и пахучем мраке, где ничего не видно, хоть глаз выткни, разбирается Кузя и не путает дорогу. Кузя был молчалив. --

     -- Когда князя-барина мужики порешили убить, -- этот самый Цыпин пришел ко князю Кадомскому и говорит: -- "Так и так, уехать вам надо, громить вас будут, порешили мужики убить." -- Князь лакею. -- "Приказать заложить тройку!" -- А Цыпин ему: -- "Лошадей, ваше сиятельство, дать вам нельзя, мы не позволим." -- Князь заметался, вроде прасола нарядился, сапоги у купца взял, картуз и на шею красный платок, -- жена шаль надела. Вышли они ночью, потихоньку, -- а у мосточка им навстречу Цыпин: -- "Так и так, ваше сиятельство, на чаек с вашей милости, что упредил." -- Дал ему князь монету, рубль серебром, -- и кто убил князя -- неизвестно. --

     Кузя замолчал. Некульев тоже молчал. Ехали шагом в кромешном мраке. Изредка горели на земле ивановские червячки.

     -- А то вот еще, кстати сказать, жил в одном селе мужик, очень умный, хозяйственный мужик, звали, скажем, Илья Иванович, -- начал не спеша и напевно Кузя. -- А у него была жена красавица, молодуха, и жена мужу верная, звать -- Аннушка. А село было большое и в ем, заметьте, три церкви разным богам... И вот пошла Аннушка к обедне, а кстати сказать, в каждой церкви обедни начинались в разное время. Идет Аннушка, а навстречу ей поп: -- "Так и так, здравствуй, Аннушка", -- а потом в сторонку: -- "Так и так, Аннушка, как бы нам встретиться вечерком, на зорьке?" -- "Чтой-то вы, батюшка?" -- ему Аннушка, да шасть от него, прямо в другую церкву. А навстречу ей другой поп: -- "Так и так, здравствуй, Аннушка!" -- и опять в сторону: -- "Так и так Аннушка, не антиресуешся ли ты со мной переночевать?"

     -- Ты это про что говоришь-то? -- спросил недоуменно Некульев.

     -- А это я сказку рассказываю, -- очень все любят, как я рассказываю. -- --

     -- - И еще был бодрый солнечный день, -- день, который благостным солнцем вышел из сырого мрака степной грозовой ночи, когда до одури пахло -- и лесною, и земною, -- благодатью. Легкие бухнули, как рубка от воды, -- хорошо пахнет, когда неклены топятся солнцем. Оторопелый белый дом ящерками и осколками стекол грелся на солнце, и с виноградника на террасе, едва лишь коснуться его, зрелые падали капли дождя. Волга над обрывом плавила солнце, нельзя было смотреть. Если вставить рамы, привинтить дверные ручки, вмазать отдушники и дверцы к печам, застлать растащенный паркет новым полом, -- дом будет попрежнему исправен, все пустяки! -- И из дальних комнат, глухо отчеканивая потолочным эхо шаги, в комнату, где на наружной двери была вывеска -- "контора", -- вышел бодрый человек в синей косоворотке, в охотничьих сапогах, -- красавец, кольцекудрый, молодой. Пенснэ перед глазами сидели как влитые, -- совсем не так, как непокорствовали волосы. В конторе, скучной как вся бухгалтерия земного шара, на чертежном столе лежали планы и карты, и на другом -- зеленое сукно было залито чернилами и стеарипом многих ночей и писак, -- и солнце в окна несло бодрость всего земного шара. Навстречу Некульеву шагнул Кузя. Руки по швам, -- и был Кузя босоног, в синих суконных жандармских штанах и бесцветной от времени рубахе, не подпоясанный и с растегнутым воротом, -- и были у Кузи огромные бурые -- страшные -- усы, делавшие доброе его круглое лицо никак не страшным, а глуповатым. Кузя сказал:

     -- Честь имею доложить, там объездчики пришли, мужики, -- лесокрадов объездчики доставили. А еще спрашивает вас женщина. -- Допустить? --

     -- Пускай всех.

     -- Честь имею доложить, старый лесничий со всеми вот в это окошко говорили, специально на этот случай велено в стене дыру сделать.

     -- Пускай всех.

     На несколько минут в конторе был митинг, ввалили мужики; -- кто из них был пойман на порубке, кто пришел ходоком -- разобрать возможности не было; объездчики выстроились по-солдатски, в ряд, с винтовками. Загалдели мужики миролюбиво, но сторожко: -- "Леса теперь наши, сами хозява!" -- "Как ты товарищ сам коммунист, -- желам пилить в Мокром буераке, как он Кадомский!" -- "Немцы из-за Волги, -- ежели на нашу сторону в леса поедут, все ноги переломаем!.." -- "Татары вот тоже либо мордва." -- "Ты, товарищ-барин, рассуди толком, -- мы пилили и желаем продать в Саратов по сходной цене!" -- Сказал Некульев весело: -- "Дурака, товарищи, ломать нечего и нечего дураками прикидываться. Что я коммунист, -- это верно, а грабить лесов я не дам. И сами вы знаете, что это не дело, а орать я тоже умею, глотка здоровая." -- Рядом с Некульевым стал мужик, босиком, в армяке, в руках держал меховую шапку, -- Некульев сказал: -- "Ну что ты шапку ломаешь, как не стыдно, надень!" -- Мужик смутился, шмыгнул глазами, поспешил надеть, сдернул, злобно ответил: -- "Чай здесь изба, образа висят!.." -- Попарно, не спеша и покойно вошли в комнату шестеро, немцы, все в жилетах, но оборванцы, как и русские. -- "Konnen Sie deutsch sprechen?" -- спросил немец. -- Мужики загалдели о немцах, -- вон, наши леса! -- Некульев сел на стол, вытянул вперед ноги, покачался на столе, заговорил деловито: -- "Товарищи, вы садитесь на окнах, что ли, -- давайте говорить толком. Тут вот арестованные есть, так я их отпущу, и пилы и топоры верну -- не в этом дело. А лесов без толку пилить нельзя, посудите сами" -- - и заговорил о вещах, ясных ему, как выеденные яйца. -- Мужики и немцы ушли молча, многие к концу разговора шапки, все же, понадевали, -- последним сказал Некульев дружески: -- "Делать я, товарищи, буду, как необходимо, и сделаю, что надо, -- а вы как хотите!.." Некульев любил быть "без дураков". -- --

     Кузя выстроился во фронт, сказал:

     -- Честь имею доложить, -- яишек вы не хотите ли, либо молока? У самих у нас нету, -- Маряша в колонку к немцам сплават. -- --

     -- Мне вообще надо с твоей женой поговорить, чтобы кормила меня, -- давайте есть вместе. Яиц купите. -- --

     И было солнечное утро, и был бодр и красив молодостью и бодростью Некульев, и стоял босой, руки по швам глупорожий Кузя, -- когда вошла в контору прекраснейшая женщина, Арина Арсеньева, кожевенница. Конторское зеленое сукно было закапано многими стеаринами и чернилами. --

     -- "Мне надо получить у вас ордер на корье. Драть корье мы будем своими силами. Вот мандат, -- корье мне нужно для шихановских кожевенных заводов" -- и на мандате вправо вверху "пролетарии всех стран, соединяйтесь!", -- и на документах, на членской книжке -- прекрасные обоим слова -- Российская Коммунистическая Партия. -- "Ваш предшественник убит? -- князь убит?" -- "Мужики кругом в настоящей в крестьянской войне с лесами." -- Разговор их был длинен, странен и -- бодр, бодр как бодрость всего солнца. -- У одного -- там где-то, лесной институт в Германии, Российские заводы и заводские поселки, быть революционером -- это профессия, в заводских казармах, в корридорах тусклые огни, и так сладок сон в тот час, когда стучит по комарам будило ("вставайте, вставайте, -- на смену, -- гудок прогудел!") -- а мир прекрасен, мир солнечен, потому что -- через лесной институт, через окопы на Нароче -- от детства на Урале, от книг в картонных переплетах (долины под горою, -- а за горою, в дебрях, где кажется и не был человек, медведи и монах в землянке) -- твердая воля и твердая вера в прекрасность мира -- "без дураков": -- это у Некульева, -- и все шахматно верно и здесь, в Медынах, и там в Москве, и в Галле, и в Париже, и в Лондоне, и на Уральских заводах. -- И у нее: -- Волга, Поволжские степи, Заволжье, забор на краю села, -- по ту сторону забора разбойные степи и путины, по эту -- чаны с дубящейся кожей и трупный запах кож и дубья -- и этот запах даже в доме, даже от воскресных пирогов, пухлых, как перина, и от перин, как в праздник пироги, и ладан матери (мать умерла, когда было тринадцать лет и надо было мать заменить по хозяйству и научиться кожевенному делу) и, отец, как бычья дубленая кожа из чана, и часы с кукушкой, и домовой за печкой, и черти, -- и тринадцати лет в третьем классе гимназии -- уже оформилась под коричневым платьицем грудь, -- и обильно возросла к семнадцати заволжская красавица девушка-женщина; Петербург и курсы встретили туманной прямолинейностью, но туманы были низки как потолки дома, и на Шестнадцатой Линии в студенческой комнате надо было изводить клопов, -- но все же потолки после них -- дома, когда умер отец -- показались еще ниже, душными, закопченными, домового за печкой уже не было, а запах кож напомнил таинственное детство; -- она вошла в дом -- как луна в ночь, старший приказчик -- бульдогом -- принес просаленные бухгалтерские книги, а жандармы прикатили крысами, шарили, шуршали, -- ни с домом, ни с бухгалтерией, ни с крысами примириться нельзя, никогда, кричать громко право дала красота, и тюремные корридоры стали Петербургскою прямолинейностью, где луну никогда и никак не потушишь: -- это у Арины Арсеньевой, -- и тоже все шахматно верно и кожевенные заводы (ими пахнет детство) нужны для Красной армии, их необходимо пустить. Годы у женщин сменяют солнечность лунностью: семнадцати-летняя обильность к тридцати годам -- тяжелое вино, когда все время было не до вин. -- "И эти места, и леса, все Поволжье я знаю доподлинно." -- --

     На солнце от зелени виноградников свет зеленоват, расправляется воздух, -- Некульев заметил: О зеленом свете такие стали синие венки на белках Арины, а зрачки уходят в пропасть -- и показалось, что из глаз запахло дубленой кожей. -- В контору вошли трое: мужик, баба, паренек-подросток. Мужик неуверенно сказал:

     -- Честь имею явиться, второй после Кузи лесничий, с одиннадцатого кордону. Егор Нефедов. А это моя жена, Катя. А это сын, Васятка.

     Лесника перебила жена, заговорила обиженно: -- "Ты, барин, Кузе сказал, что с Маряшей исть хочешь. Как хотишь, твоя барская воля, а то можно и у нас, не хуже чай Маряшки. Мы избу строим, муж мой маломощный, грызь у него, мы из Кадом. -- Как хотишь, твоя барская воля. У Маряшки ведь трое малолеток, мал-мала меньше, а нас всего трое." -- Катя подобрала губы, руки уперла в боки, воинственно выжидая. -- Некульев молча по очереди пожал всем руку, сказал: "Ступайте с богом, буду знать." -- И Арина Арсеньева заметила в солнце: синяя бритая кожа скул и подбородка Некульева -- тверда, крепка. Арина сказала тихо, с горечью:

     -- Вы знаете, когда "влазины" бывают, -- влазины, это так называется новоселье, -- ведь до сих пор крестьяне у нас вперед себя пускают в избу петуха и кошку, а потом уже идут люди и надо -- по поверью -- входить ночью в полнолуние. Ночью же и скотину перегоняют. И до рассвета в ту ночь хозяйка-баба голая дом обегает три раза. Это все для домового делается. -- --
Глава первая -- Ночи, дни.


     Спросить о лесе Маряшу, Катяшу, Кузю, Егора -- расскажут.

     -- В лесах по суземам и раменьям живет леший -- ляд. Стоят леса темные от земли до неба, -- и не оберешься всевозможных Марьяшиных фактов. -- Неоделимой стеной стоят синеющие леса. Человек по раменьям с трудом пробирается, в чаще все замирает и глохнет. Здесь, рядом с молодой порослью, стоят засохшие дубы и ели, чтобы свалиться на землю, приглушить и покрыться гробяною парчею мхов. И в июльский полдень здесь сумрачно и сыро. Здесь даже птица редко прокричит, -- если же со степей найдет ветер, тогда старцы -- дубы трутся друг о друга, скрипят, сыпят гнилыми ветвями, трухой. -- Кузе, Маряше, Катяше, Егору -- здесь страшно, ничтожно, одиноко, бессильно, мурашки бегут по спинам. На раменьях издревле поселился тот чорт, который называется лядом, и Кузя рассказывал даже про видимость черта: красивый кушак, левая пола кафтана запахнута на правую, а не на левую; левый лапоть надет на правую ногу, а правый на левую; глаза горят как угли, а сам весь состоит из мхов и еловых шишек; видеть же ляда можно, если посмотреть через правое лошадиное ухо.

     Белый дом в лощине у Медынской горы днями стоял тихо, в зелени, прохладный, как пруд. Ночами дом шалел: напряженным Некульевским глазам -- на глаза попадалась -- битая мебель, корки порванных книг, всякая ерунда. На террасе в мусорном хламе Некульев нашел песочные часы, -- песок из одной стеклянной колбы перетекал в другую каждые пять минут, лунными ночами поблескивало зеленовато стекло колб; днями Некульев забывал об этих песочных часах, но ночами многие пяти-минутки он тратил на них; Некульев любил быть без дураков, он не замечал, что у него -- помимо сознанья и воли -- каждый шорох в доме, каждый глупый мышиный пробег -- покрывает гусиной кожей спину, и появилась привычка не спать ночами, бодрость никогда не покидала, но все казался кто-то -- не то третий, не то седьмой какой-то, и каждая ночь была как все. Была луна и под горой на воде ломались сотни лун, дом немотствовал, деревья у дома стояли серебрянными, расположилась тишина, в которой слышны лишь совы. Лунный свет бороздил паркет в зале. Окна Некульев тщательно закрыл, но в окнах не было стекол. Три двери в зале Некульев задвинул мебельной рухлядью и подпер дрекольем. У одной из дверей стоял диван, и Некульев лежал на нем. На стуле рядом висел наган в расстегнутой кобуре, к дивану в ногах была прислонена винтовка. На диване лежало большое здоровое красивое тело, вот то, что глупо покрывается от каждого шороха гусиной кожей. Некульев покойно знал, что у Ивового ключа стерегут лес Кандин и Коньков, двое мастеровых, и они твердые ребята, мазу не дадут. А горами пешком не пройдешь, не то чтобы приехать на телеге, если же проберутся сюда, то секретной дверью, оставшейся от помещика-князя и случайно найденной, он пройдет в подвал, а оттуда под землей в овраг, а там -- ищи, свищи!.. -- Лампенка горела, чтобы отвести глаза, в правом крыле дома, где окна были тщательно завешаны. -- Луна заглядывала в окна, в дом, где все было разбито. Некульев поднялся с дивана, взял револьвер, отодвинул кол от двери и пошел темными комнатами, еще неуверенно, ибо плохо привык к дому, -- на кухне он попил у ведра воды и вернулся обратно; в дверях прислушался к дому, не заметив, что тело покрылось гусиной кожей, -- подпер дверь колом; -- и опять отпер поспешно: когда брал ведро, положил на подоконник револьвер, забыл его, поспешно пошел назад. На окне в зале в пыльном лунном свете лежали песочные часы, -- Некульев стал пересыпать песок, -- склонил кудрявую голову к мутно стеклянным колбам.

     И тогда -- нежданно застучали в окно там, где была лампа, -- неуверенный голос окликнул: -- "Эй, кто тама, выходите. Милиционер требует!" -- Некульев ловкой кошкой взял винтовку, бесшумно выглянул в разбитое окно: стоял на луне у дома с багром в руках паренек, осматривался кругом, в тишину. Некульев покойно сказал: -- "Ты кто такой?" -- Паренек обрадованно заговорил: -- "Иди, тебя требует милиционер!" -- "Ты почему с багром?" -- "А это я от собак. Собак-от нетути? -- Милиционер на берегу, в лодке!"

    

... ... ...
Продолжение "Мать сыра-земля" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Мать сыра-земля
показать все


Анекдот 
Вопрос правительству:
- Что вы выбираете: инфляцию или полный п-ц? Кудрин:
- Инфляцию мы не допустим.
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100