Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Арцыбашев, Михаил - Арцыбашев - Куприян

Проза и поэзия >> Русская довоенная литература >> Арцыбашев, Михаил
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Михаил Петрович Арцыбашев. Куприян

----------------------------------------------------------------------------

Собрание сочинений в трех томах. Т. 1. М., Терра, 1994.

OCR Бычков М.Н.

----------------------------------------------------------------------------

I


     Куприян устал и обмок.

     Ноги его бессильно расползались по скользким мокрым кочкам; сапоги намокли, облипли грязью с сухими листьями и стали пудовыми. Куприян с трудом вытаскивал их из липкой, жирной грязи.

     Куприян был голоден и не спал прошлую ночь; в голове у него шумело, над глазами висела какая-то неприятная тяжесть. К этим ощущениям присоединялось еще и постоянное смутное сознание опасности, стоящей за плечами.

     Куприяну было скверно, как бывает скверно отощалому волку, которого начинают травить со всех сторон.

     Небо обложило еще со вчерашнего дня, и все время шел дождь. В лесу было темно и сыро, как в погребе. Еле-еле можно было различить тонкие белые стволы березок, сквозь жидкую осеннюю листву которых, тихо шурша, непрестанно пробивался мелкий назойливый дождик. Вверху было темно, пусто и холодно, внизу - мокро и тоже холодно. От мокрых деревьев, мокрой земли и моросившего в воздухе дождя получалось одно общее впечатление мокрого холода.

     Куприян почти ощупью пробирался вперед, то и дело скользя с пригорков и бухая по колено в глубокие рытвины, наполненные холодной водой. Он шел молча и усиленно сопел носом, думая, машинально и тяжело, как больной, только о том, чтобы поскорее добраться в село Дерновое, лежавшее версты за четыре от места, где он шел. Куприян не знал этого и думал, что он гораздо ближе к селу.

     Мысли у него были спутаны и неясны: то мелькал в них кусок хлеба, которого хотелось Куприяну, то вырастала смутная тревога, туда ли он идет. Потом все смешивалось и оставалось одно тупое ощущение усталости.

     Вдруг впереди послышались какие-то звуки, едва слышно пробивающиеся сквозь шум дождя. Казалось, что кто-то осторожно постукивает палкой по стволам берез.

     Куприян насторожился.

     Звуки приближались и становились яснее. Скоро Куприян разобрал осторожный стук колес по корням и тихое пофыркивание лошади.

     В этом месте деревья быстро редели и жалкими группами и одиночками тонких, чахоточных березок и осинок разбегались по широкой просеке, конец которой тонул за дождем и темнотой.

     Снизу просека была сплошь покрыта молодой и сильной зарослью дубов, елочек и свежих беленьких березок. Отсюда было видно небо, с которого неустанно моросил невидимый дождик. Здесь было гораздо светлее; стволы березок явственно белели и казались тоненькими живыми существами. Куприян мог различить расплывающуюся в темноте фигуру лошади, шагом бредущей в стороне от дороги, прямо по зарослям и кустам. За лошадью неопределенно мерещилась телега и тощая длинная фигура мужика, неподвижно сидящего на телеге свесивши ноги. Телега сворачивала все дальше и дальше от дороги, к лесу, прямо по тому месту, где, притаившись за елкой, стоял Куприян.

     - Эх! - неопределенно крякнул он, присмотревшись, и, сразу шагнув из-за елки, схватил лошадь за челку.

     Та нисколько не удивилась, мотнула головой и стала, ласково принюхиваясь к Куприяну.

     - Ну, ну... Чаво ты? - пробормотал мужик, сидевший в телеге.

     - Чего шляешься? - в свою очередь спросил довольно дружелюбно Куприян.

     - Я, ваше скородие, сам по себе, заговорил мужик необыкновенно хриплым и дрожащим фальцетом, - а ежели насчет лесу, то есть так... как перед богом, потому я, значит... по своему делу, а не то что...

     - Эх, ты... "ежели насчет лесу", - передразнил его Куприян. - На воре шапка горит! Черта мне в твоем лесе, руби хоть весь... Жертвую!..

     Куприян засмеялся.

     Мужик недоумело молчал, неподвижно сидя на телеге.

     - Из села? - спросил Куприян. - Ишь ночку выбрал! Или с вечера в кустах хоронился? Ах, ты...

     - Ну, ну... Чаво ты! - заговорил мужик и тронул вожжи. - Но!

     - Тпру! - осклабясь, тпрукнул Куприян.

     - Но!

     - Тпру!..

     Лошаденка сбилась и бестолково замоталась на одном месте, перебирая нотами по грязи. Мужик помолчал.

     - Ну, ты... Пусти, что ль! - озлился он вдруг.

     - А то что? - весело спросил Куприян, очень довольный, что он не один в лесу.

     - А то того, ежели... видишь топору? Ну!..

     - Ишь ты, какой страшный! Дурья ты голова, Игнат, своего не признал...

     Мужик встрепенулся.

     - Ты?

     - А то нет?..

     - Неужели Купря?..

     - Он самый и есть! - осклабился Куприян и, бросив лошадь, начавшую щипать какие-то листики, подошел к телеге.

     Мужичонко ужасно обрадовался.

     - Купря и есть! Я смотрю: кой черт балует? А оно - Купря, Куприян, черт!..

     - Так топор, говоришь? - спросил Куприян, ухмыляясь так, что в темноте сверкнули его зубы.

     - Ну тя к лешему!.. Топор... запужал вовсе. Я думал - што? А оно - Купря... Куда несет?

     - На село.

     - А для ча?

     - Старшину давно не видал, соскучился...

     - Вре, - недоверчиво протянул мужик и, вдруг сообразив, ударил себя обеими руками об полы и захохотал: - Ну тя к лешему! Балагур...

     - Ну, ну... Хохочи у меня! - оглянувшись, прикрикнул Куприян. - Вот услышит Вавилыч, он те даст... Лошаденка-то, чай, одна...

     - И что ты! - испугался мужик и замолк. Опять стало слышно, как дождь шуршит по листьям, точно по всей просеке кто-то осторожно пробирается сквозь кусты.

     - То-то... потише, говорю. Долго ли...

     Мужик инстинктивно подобрал вожжи и тронул лошадь мимо Куприяна.

     - Стой, черт! Стой, говорю...

     - Чаво!

     - На деревне тихо? - спросил Куприян.

     - Урядник наезжал, - почесываясь, сказал мужик. - Опосля становой... Поспрошал кой-кого. Меня спрашивал.

     - Ты что ж?

     - Что я... ничаво. Мое дело сторона. Увели точно у господина земского начальника дошадей, про то слыхал, но, одначе, не знаю... Однова ткнул в это место. "Пошел, - говорит, - сам вор, вора и покрываешь".

     Куприян помолчал.

     - А Ваську видел?

     - Третьего дни на огороде у Федора Кривого водку пил, а как услышал, что становой, сейчас шиганул в лес... Только его и видели...

     Оба замолчали. Куприян задумался, поводя широкими плечами.

     - Ну, прощай, Купря! - сказал мужик.

     - Прощай, - рассеянно ответил Куприян.

     Мужик, которого звали Мозявым и который был самым захудалым мужиком в селе, и не думал, однако, трогаться с места. Лошаденка понуро щипала молодые побеги; Куприян задумчиво поглядывал на небо, соображая, что если наезжали урядник и становой, то не сегодня завтра надо ждать обыска и облавы. Мозявый тупо смотрел на Куприяна, моргая подслеповатыми глазками. Дождь все шуршал, шуршал тоскливо! По временам по лесу пробегал ветер. И тогда таинственный протяжный гул заглушал шуршание дождя, но потом опять начинался его тягучий шепот.

     - Ты что? - спросил, очнувшись, Куприян. Мозявый вдруг оживился.

     - А ты вот что, Купря, - быстро заговорил он, - ежели насчет бабы, так я тебе говорю - боюсь!..

     - Что? - неласково переспросил Куприян.

     - Егор домой пришел! - выпалил Мозявый.

     Куприян невольно выпустил из рук вожжу, которую захватил было опять, без причины снял шапку, опять надел ее и пробормотал спавшим голосом:

     - Вре...

     - Правильно говорю, - с чувством возразил Мозявый. - Зачем врать? Я тебе, Куприян, бестолковый человек, правильно говорю: пришел седни и бабу бил... Матрену!

     - Бил? - машинально переспросил Куприян.

     - Смертным боем! - с форсом ответил Мозявый. Куприяна передернуло, точно ему сразу стало холодно.

     Мозявый захлебнулся от возбуждения.

     - Насмерть бил! "Чей парнишка?" - спрашивает... это Федька-то! "Какой, - говорит, - парнишка? Какая причина парнишке быть... - Федьке то есть... - ежели твой законный муж то есть пять лет в отсутствии?" Бил бабу оченно.

     Мозявый покачал головой.

     - Ну? - хрипло протянул Куприян.

     - Ну, Матрена и повинилась: так и так, мол... Потому то есть парнишка, а парнишке без причину никак быть невозможно. Ежели он точно пять лет...

     Куприян сосредоточенно молчал, поводя плечами.

     - Так ты бабу-то теперича брось. Плевое дело! Егор вчера под винной похвалялся: я его!.. Это тебя то есть. Да! Бутылку сам выпил... Питерский! "Я его!" - говорит... Говорю, брось бабу, и на село - ни боже мой! Ушибет Егор. Серьезный человек... Кулачищи - во!

     Мозявый в темноте развел руками.

     Куприян вдруг озлился.

     - Ну, ну, проезжай! Чего стал?.. Кулачищи! Ты смотри у меня: живым манером лошаденку-то...

     Мозявый испуганно взглянул на него и дернул лошадь. Колеса застучали по корням.

     Куприян мгновенно успокоился.

     - Эхма! - присвистнул он вслед Мозявому. - Фью! Тоже мужик называется! - презрительно сплюнув, добавил он, машинально прислушиваясь к слабому стуку колес, осторожно попрыгивающих по корням и кочкам в глубину леса.

     Силуэт мужика, лошади и телеги постепенно стушевывался в темноте, стук становился слабей и слабей, смешался и исчез в шуме дождя. Куприян вздохнул, снял шапку, почесал затылок и задумался.

     - Ишь, ты... вернулся, солдатский черт... не сдох, - пробормотал он. - А баяли, дюже был болен... не то помер, не то помрет... Вернулся! Матрена-то теперь, чай...

     Чувство ревности и мучительного недоумения охватило Куприяна. Он опять с трудом зашагал по дороге.

     "Жаль бабу, - думал он, шлепая по лужам и путаясь в мокрой траве, - забьет ее Егор... Зверь ведь, чистый зверь!.. Да и то, ежели по правде, ему тоже не очень-то... Другая, ежели бы на ее месте, отпор дала бы, а эта нет, не такая баба... смирная..."

     Лес опять стал редеть.
II


     Между деревьями замелькал свет, бледный и расплывчатый. Дорога выходила в поле.

     Куприян постоял на опушке, глядя на село, лежавшее, как куча навозу, посреди голого черного поля, задернутого жидкой навесой обложного дождя.

     "Идти, что ль? - подумал Куприян. - Васька, чай, если не утек с перепугу, так, наверное, у Федора в риге ночует".

     Он стал медленно подниматься по размокшей черной дороге и уже не думал больше о том, где укрыться и что его могут схватить. Мысли его всецело перешли на приезд мужа его любовницы, солдата Егора Шибаева. Ему было очень тяжело от сознания неотвратимости беды, и это чувство усиливалось от усталости.

     Он был весь мокрый от пота и дождя.

     В лесу у него не было такого гнетущего чувства, как в поле. Посреди этого черною простора, над которым низко и тяжело стояло серое мутное небо, Куприян сам себе казался маленьким, беззащитным и одиноким. Его стала забирать тоска.

     Мимо него потянулись низенькие полуразвалившиеся плетни, от которых местами торчали только мокрые колья.

     Куприян перешагнул через плетень, прошел по мокрым, рыхлым и липким грядкам, спотыкаясь о сухие кочки прошлогодней капусты, не видные в темноте; потом перескочил канаву, чуть не упал и пошел огородом к одинокому, полуразвалившемуся сараю, который черным пятном вырисовывался на бледном фоне ночи. За сараем виднелись угрюмо шатающиеся метелки сухого камыша. Там начиналось болото, а за ним опять поле. Возле сарая торчала чахлая березка, лишенная листьев, плаксивая и жалкая.

     Куприян подошел и прислушался. Внутри было тихо, но ему сейчас же показалось, что в этой тишине есть кто-то живой, пристально следящий за ним из темноты.

     - Васька! - тихо позвал Куприян.

     Никто не ответил, только березка скрипнула.

     - Васька, я... Не признал? - повторил он.

     - И то... Иди, - ответил сдавленный голос так близко от него, что Куприян вздрогнул.

     - Ишь ты... притаился! - усмехнулся он и полез в сарай.

     Здесь было совсем темно, пахло сухим сеном и лежалой пылью. Шум дождя, барабанившего по соломенной крыше, был сильнее и резче.

     - Где ты там? - спросил Куприян. Кто-то зашевелился в глубине.

     - Сюда... Да на оглоблю не напорись, - отозвался Васька.

     Куприян полез на голос прямо по сену и наткнулся на человека.

     - Тише ты, черт! - огрызнулся Васька и затем весело спросил: Откелсва? Дело сделал?

     - Продал. Твоих шестнадцать...

     - Ловко! - радостно прищелкнул пальцами Васька.

     Куприян возился в сене, устраиваясь поудобнее.

     - Не ворошись, - заметил Васька.

     - Обмок.

     - Дело привычное, - беззаботно отозвался Васька.

     - Мокрень, - жаловался Куприян, начиная дрожать от мокрого армяка, казавшегося теперь, в тепле клуни, холоднее и противнее.

     - Обсушимся... во!..

     Васька с торжеством что-то показал в темноте.

     - Что? - спросил Куприян, постукивая зубами.

     - Водка, - коротко пояснил Васька, - она самая. Мы, брат, об этом положении отлично известны... Случалось... Хлебни, - глотку обожгешь и чудесно! Во!..

     Послышалось бульканье. Куприян сплюнул.

     - Ирод!

     Васька засмеялся.

     - Важно! Так по суставам и прошло. Друг сердечный, хлебни малость! Уважь! - лез он в темноте на Куприяна.

     - Отчего не уважить! - усмехнулся Куприян. Он с жадностью пил водку, чувствуя, что дрожь утихает с каждым глотком.

     - Важно, - приговаривал Васька, - добре... эх! Ты, брат, этак всю водку выхлещешь! Ну-у... что... Васька беспокойно зашевелился.

     - На.

     Васька ловко перехватил посудину и опять забулькал водкой.

     Куприяну стало лучше; дрожь почти улеглась, и в груди точно поместилось что-то теплое. Куприян стал осматриваться; глаза его привыкли к темноте, и в клуне ему уже не казалось так темно. В широкие щели проходил бледный белесый свет и видны были очертания каких-то поломанных колес, бочек и жердей. Смутно обрисовывался силуэт Васьки, по горло зарывшегося в сено.

     Дождь шумел все так же однообразно. По временам налетал ветер, и что-то, не то березка, не то стропило, жалобно скрипело.

     Куприян опять вспомнил Матрену и вздохнул.

     - Чего ты? - спросил Васька, которого разобрало от выпитой водки, и ему хотелось поговорить.

     - Скверность, брат...

     - Чего? - глупо переспросил Васька.

     - Скверно, говорю! - повторил Куприян.

     Васька равнодушно сплюнул.

     - А по мне, наплевать! Ну... Он помолчал.

     - Словят ежели... эка, подумаешь, невидаль - острог-то. Прежде оно точно, а теперя...

     Васька махнул рукой и повернулся к Куприяну.

     - Я, брат, - жидким, бесшабашным голосом заговорил он, - восемь фабрик спиной вытер, так меня острогом не удивишь! Однова работали мы на цинковом заводе... Эх, Купря! Видал пекло? Так оно само и есть! Ни тебе дыхнуть, ни тебе смотреть! И глаза и нутро ест... Суставы ломит... Ложись прямо и помирай! Ну, на ткацкой, папиросной опять же, там точно легче... а все-таки супротив фабрики, я тебя скажу, ни одному острогу не выстоять.

     - Не в остроге дело, дурья голова! - угрюмо сказал Куприян.

     - А в чем?

     - А так...

     - Ну?

     Куприян помолчал, потому что не мог точно оформить свое душевное состояние.

     - Я, собственно... Ты, брат, без году неделя так-то, а я сызмальства мыкаюсь. Ну... двенадцати годов с батькой первую лошадь свели... - Ишь ты... ловко... - похвалил Васька.

     - У нас все так... Еще дед промышлял. Потому нет никакой возможности: земли мало, да и ту хоть брось! На фабрику которые идут... Неохота! А тут голодное брюхо подводит. Ну, с деда и начали...

     - Это бывает, - равнодушно отозвался Васька.

     Батьку убили на этом деле... Брата тоже убили, а меня не тронули - мал очень был. Одначе выпороли здорово!

     - Так...

     - Ну, после и их немало в Сибирь ушло...

     - Бывает, дело такое, - опять отозвался Васька. Куприян задумчиво посмотрел в щели на небо.

     - Оно конечно, все одно... - заговорил он опять, - везде плохо... а только не по мне это... живешь, как волк, без дому... Свисти за ветром, и все тут... Хуже собаки! Иной раз тянет на пашню по весне... так бы и взрыл всю землю и чтоб зеленя, зеленя пошли вокруг... Тошно мне! На мужиков завидно!

     Васька поднял голову и вяло, но убежденно сказал:

     - Вре... зря болтаешь; а дали бы соху, опять каменья да глину драть-так первый сбежал бы...

     - Не! - кротко ответил Куприян. Оба замолчали, и опять стало слышно, как шумит дождь и скрипит березка.

     - Что ж, - вдруг с неожиданной грустью, не вязавшейся с его ухарским голосом, проговорил Васька, - может, и так... Ты думаешь, вот он, Васька... ни Богу свечка, ни черту кочерга!. А ведь я, брат... сказать... вовсе не то думал.. У меня когда-то тоже дума была... Помню, вышел весною под вечер, журавле вверху кричат, землей пахнет густо так... да... Пел я тогда очень хорошо; теперь голос пропил, а тогда здорово пел. Учитель наш, Иван Семенович, говорил, что кабы меня учить... о-го-го! А то хотелось мне описать все, как люди живут. Стою вечером, слушаю, как журавли кричат, и, черт его знает отчего, плакать вот так и хочется... Рассказал бы кому, никто не понимает, батька ругается, ну... ходу никуда нет. Ушел на фабрику, и такая меня злость взяла! Пить начал здорово... Ну а там и пришло... Все одно!

     - Так, - грустно сказал Куприян. "Скрыты", - жалобно скрипнула березка. Долго было тихо и глухо.

     - Егор пришел? - спросил вдруг Куприян...

     Васька сразу поднялся и сел.

     - Пришел, - сказал он. Ты видел?

     - Собственными глазами удостоился. Здоровый, черт, и с медалями. Усы как у солдата следовает быть...

     - Давно пришел? - сквозь зубы спросил Куприян.

     Ему стало особенно неприятно, когда он узнал, что Егор имеет и медали. Но он не знал, что это ревность, и даже сам удивился своему чувству. - Вчера, кажись... Ну и что?

     - Да что... Рассказывали: приехал, да на станции и встреть писаря. Ну, выпили первым делом, а выпивши писарь ему все и выложил... ребеночек, мол, и все прочее. Ну, тот попервоначалу, говорят, как бы в бесчувствие впал, а потом и загулял. Пришел в село не то пьяный, не то ошалелый и сейчас это бабу бить. Боялись, чтобы не убил...

     - Мне Мозявый сказывал, - хрипло проговорил Куприян. - Я его в лесу сейчас встретил.

     - Мозявый?..

     - А скверное ее дело, выходит!

     - Это точно! Я Егора знаю... бешеный человек. Убить, может, не убьет, а что много муки баба примет, так это верно... Да что... знала, на что шла!

     - Не говори. Чего так?

     - Ты говоришь: "сама шла"! Я, брат, коней красть тоже, чай, сам шел, никто в шею не толкал, а все-тки... Жаль бабу.

     Васька усмехнулся.

     - Нашел чего жалеть! Ну, изуродует он ее малость, да и то нет, потому самому баба нужна, а опосля она ему еще шестерых ребят принесет! Дело обнаковенное...

     - Хилая она... не сдержит бою.

     Васька махнул рукой и вытащил из сена бутылку.

     - А не сдержит помрет. Это уж беспрсменно, - философски заключил он и забулькал водкой. Но Куприян продолжал:

     - Жаль бабу и мальчонка жаль. Несмыслящий ведь еще.

     Васька на секунду задумался.

     - Это ты верно, - тряхнул он головой, - его житье плохо: в гроб вгонит. Бабу изуродует, нет ли, а парнишке - каюк! Фью!.. Он ему как бельмо на глазу, да и бабе срам один... Да туда и дорога.

     - А за что? - глухо спросил Куприян, глядя сквозь щель на качавшуюся от ветра тень березки.

     - Что, собственно? Ты о чем? - не понял Васька.

     - Парнишку за что, говорю? Он чем виноват?

     - Фью! Этих делов, братец ты мой, не разбирают. Виноват? Тоже сказал! Не ко двору, приблудный, ну, и ступай, откедова пришел. Верно. Да и что жалеть, много ли ему радости-то? Мужика сын...

     - А жаль, - повторил про себя Куприян.

     Ваське надоел этот разговор. Его душа, страшно и непонятно уничтоженная фабриками и заводами, где человек составляет только часть огромной машины, совершенно уже не воспринимала чувства сострадания. Ребенка он даже и за человека не считал. Посмотрев в пыльную, затхлую и темную пустоту под крышей, где на жерди возилась какая-то птица, Васька медлительно, с чувством сплюнул, а потом заснул.

     Куприян же долго ворочался на сене. Ему было и неловко от мокрого, липнущего к плечам платья, и нехорошо от дум, в которых первое место занимало всеподавляющее чувство одиночества и тяжелое, тупое недоумение от тщетного желания уяснить себе жизнь, вставшую перед ним непонятным и страшным вопросом.

     Потом армяк согрелся в сухом сене, и изморенный Куприян задремал.

     Серое утро пробралось в широкие щели и осветило пыльным молочным светом две спящие фигуры самых грозных конокрадов округи.

     Куприян спал, вытянувшись на спине, и его чернобородое, скуластое, крепкое лицо было по-мужицки серьезно и неподвижно; дышал он тяжело и ровно, широко работая грудью. Васька спал, свернувшись калачиком, поджав длинные, худые ноги в прорванных портках и положив руку под голову. Его безбородое и безусое худое лицо мертвенно неподвижно и при слабом свете утра казалось земляным; дышал он нервно, со свистом и прихлипыванием; тонкая шея его вытягивалась и веки слегка вздрагивали, как у человека, готового всякую минуту вскочить и бежать.

     На деревне пели петухи сиплыми, простуженными голосами; а за ригой, - за мокрым, покрытым сухим обломанным камышом болотом тянулись безотрадные, серые мокрые поля. Над ними плыли серые тяжелые тучи и моросилась жидкая завеса дождя.
III


     Васька сказал Куприяну неправду: Егор Шибаев ничего не знал до самого возвращения домой.

     За пять лет солдатчины Егор Шибаев совершенно отвык от жены, но тем не менее хорошо помнил, что в деревне у него осталась жена, и хотя сам, как всякий солдат, жил с другими женщинами, кухарками и проститутками, он твердо верил в несокрушимость своих прав над женой. Мысль о том, что жена может "забаловать", очень редко приходила ему в голову. Чем больше он натирался городским лоском, соединенным с нашивками и медалями, тем больше проникался уважением к себе, и ему казалось невозможным, чтобы жена променяла его на простого мужика.

     Вспоминать о жене всегда было ему приятно, не потому, чтобы он ее любил, а потому, что он чувствовал себя солиднее, имея жену и дом. С посторонними о жене говорил всегда полупрезрительно: "Бабы, известно!" Но иногда, в особенности когда получил унтера, стал называть ее: "наша супруга". Любил писать ей письма и писал каждый месяц сам. Письма наполнял поклонами всей деревне и в конце подписывался: "Унтер-офицер такого-то полка, такого-то баталиона и роты Егор Иванов Шибаев".

     Когда он ехал домой, то нарочно не писал жене, чтобы больше поразить и ее и всю деревню неожиданным великолепием своего унтерского вида.

     В городе и солдатчине он совершенно забыл деревню, и его не тянуло туда, но когда поезд двинулся и понесся по чернеющим распаханным полям с кучами гнилого навоза и черными грачами, разгуливающими по меже, хорошее, радостное и оживленное чувство пробудилось у него в душе, и он уже по целым часам глядел в окно вагона на бесконечные серые равнины, затянутые серой завесой дождя и сливающиеся на горизонте с таким же серым небом.

     Все то грязное, скверное и бестолковое, что насадила ему в душу бессмысленная, непонятная его мужицкому уму и сердцу солдатская жизнь, разом исчезло, уступив место сначала безотчетно радостному настроению человека, приближающегося после долгого отсутствия к родным местам, а потом и деловым соображениям хозяина-мужика, проснувшегося в нем, несмотря на колоссальную величину той мерзости, разврата и лени, которая насела на него в казармах.

     Чем ближе он подъезжал к родине, тем приятнее становилось ему при мысли, что он едет не на голое место, а в дом, где есть всякое хозяйственное обзаведение и жена тоже. Последнюю он вовсе не отделял от первого, и ему не приходило в голову, как встретит его жена.

     С возвращением домой у него было связано представление об удивлении односельчан, об их любопытных расспросах, о своих хвастливых рассказах и еще о водке.

     Больше всего его тешило и занимало, что писарь, старшина и прочие сельские власти, пять лет тому назад сдавшие его, как барана, отупевшего от страха и непонимания окружающего, в рекруты, теперь встретят его как равного, потому что он - унтер, заслуженный человек.

     Выйдя из вагона на станции, лежавшей в десяти верстах от села Дернового, Егор Шибаев почувствовал себя совершенно дома и тут же подтянулся, приняв солидный и молодцеватый вид.

     И его радовало, что это удается ему хорошо и что среди мужиков, оборванных, серых и грязных, он имеет вид начальства.

     Между мужиками оказались и его знакомые, в том числе писарь и старшина.

     Писарь Исаев был тот же курчавый, красивый, но заплывший жиром человек, с маленькими постоянно бегающими глазами и одышкой, одетый в картуз, пальто и блестящие резиновые калоши.

     Старшина Головченко, пожилой, высокий и очень сутуловатый мужик с низким лбом, на котором скобкой были подрезаны волосы, был такой же, как и пять лет тому назад, и так же тупился и сопел носом.

     С ними был еще и третий деревенский мужик с бляхой сотского на груди, с длинной палкой и суровым, угрюмым лицом. Егор Шибаев знал его. Это был сильный и пьющий запоем мужик по имени Шпрунь.

     Односельчане сейчас же узнали Егора Шибаева. Писарь воззрился на него и, отдуваясь и улыбаясь, поздоровался с ним, как образованный человек, за руку.

     Старшина снял картуз и поцеловался с ним три раза. Сотский Шпрунь поднял шапку, но подойти не посмел. Егор Шибаев, хотя мальчиком и парнем часто был бит пьяным Шпрунем, не подошел к нему, думая, что недостойно его звания здороваться с простым мужиком.

     - Какими судьбами? - спросил Шибаев писаря. По делам больше. А вы окончательно в наши палестины?

     - Да.

     - Ну что же-с? После Питера вам, конечно, все оченно плохо покажется!

     Егор принял значительный вид.

     - Да оно конечно... то столица, а это, конечно, деревня, - снисходительно ответил он.

     - Что уж тут, - тяжело, точно сокрушаясь, заметил старшина и вздохнул.

     - Рады, чай, все-таки, что домой прибыли? - с любопытством и бегая глазами по сторонам, спросил писарь.

     - Как водится. Все-таки солдат, хоть там и унтер-офицер тоже, человек военный ни кола ни двора, как говорится, не имеет. А тут все в порядке... дом, хозяйство.

     - Супруга ваша здравствует, - сообщил писарь. Ему очень хотелось сообщить Егору Шибаеву об измене жены, но он не решался.

     - Благодарим вас... Опять же вот жена, - продолжал Егор солидно и внушительно, - солдатом, конечно, баловаться приходилось... по разным там... а тут все-таки, какая ни на есть, законная жена.

     - Оно конечно! - согласился писарь, бегая глазами по сторонам и не решаясь сказать то, что ему хотелось.

     Старшина вздохнул и потупился.

     - Одно слово - в гостях хорошо, а дома все лучше! - сострил писарь и сам коротко и с одышкой засмеялся.

     Егор Шибаев радостно улыбнулся.

     - Что и говорить!

     - Вы, собственно, давно из Дерновой? - спросил

     - Со вчерашнего дня.

     - Что так?

     - Да такое дело вышло... конокрадишки у нас завелись... У господина земского начальника лошадь свели... хорошую лошадь... Ну и подозрение есть такое, что из наших же деревенских.

     - Ну? - спросил Егор Шибаев, очень довольный, что писарь посвящает его в такие дела, о которых с простым мужиком и говорить бы не стал.

     - Да-с, - вздохнул писарь, - может, помните Куприяна Тесова... вот, что еще при вас в острог свезли?

     - Помню, как же...

     Писарь подумал и, окончательно решив ничего не говорить Егору о его жене, продолжал с одышкой:

     - Бежал, изволите видеть, и так полагают - его рук дело.

     - Такой род у них, - вставил старшина и тяжело вздохнул, потому что боялся за свою тройку.

     - Скажите... тэк-с. А каким бы родом мне до Дернового добраться?

     Писарь сообразил, пошевелил толстыми пальцами.

     - Мужичок тут есть наш. Может, тоже помните: Мозявым прозывается. Так он, надо быть, вскорости домой. Он муку привез господину Твердохлебову, начальнику станции...

     Егор Шибаев кивнул головой, хотя совершенно не знал этого начальника станции. Но ему казалось почему-то, что не знать начальника станции неприлично для его унтерского и столичного достоинства.

     - Ну, так вот им муку-с... а теперь, надо полагать, и в обратный. Вы попросите его. Он мужик ничего, хороший мужичок.

     - А где бы мне его?

     - А вот сейчас... Шпрунь, а Шпрунь! - крикнул писарь сотскому, который с начала разговора из уважения к начальству отошел.

     - Тут я, - отозвался он густым и хриплым с недавнего перепоя голосом.

     - Ты... найди там Мозявого и спроси, не подвезет ли вот их?.. Это ваш сундучок?

     - Мой.

     - Вот их с сундучком. Скажи: я спрашиваю.

     Сотский мрачно повернулся и пошел, топая пудовыми сапогами и стуча палкой. Писарь посмотрел ему вслед.

     - Тоже вот... обстоятельный мужик, а только зашибает.

     - Бывает, - сказал Егор Шибаев.

     Ему было очень лестно, что писарь отзывается при нем о других мужиках, как бы не причисляя его, Шибаева, к ним.

     А потому он счел нужным поддержать свое достоинство и, разгладив усы, сказал:

     - Вот у нас, в третьей роте, тоже один солдатик, из цыган он, Белокопытин по фамилии, так тоже, ежели трезвый - куда хочешь его ткни, а напьется и - дрянь человек. Уж его и так, и этак... А тоже обстоятельный, как следовает быть, по всей форме солдат...

     - Это случается, - согласился теперь писарь.

     В это время старшина кашлянул и раскрыл рот.

     На платформе показался сотский Шпрунь, со своей палкой и бляхой, а за ним, в оборванном азяме, в стоптанных лаптишках - Мозявый.

    

... ... ...
Продолжение "Куприян" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Куприян
показать все


Анекдот 
Вопрос правительству:
- Что вы выбираете: инфляцию или полный п-ц? Кудрин:
- Инфляцию мы не допустим.
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100