Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Алданов, Марк - Алданов - Самоубийство

Проза и поэзия >> Русская довоенная литература >> Алданов, Марк
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Марк Алданов. Самоубийство

---------------------------------------------------------------

OCR Леон Дотан ldnleon@yandex.ru

Оригинал: http://www.ldn-knigi.narod.ru

Вычитка Нина Дотан (03. 2001)

Вычитка и форматирование, курсив, {номера} после страниц, <пропущенная

пунктуация>, опечатки, предисловие Г. Адамовича. Serge Winitzki (06/2001)

---------------------------------------------------------------



     М. Алданов
Самоубийство


     Роман


     Издание Литературного фонда

     Нью-Йорк


     Copyright (c) 1958 in the United States of America by Litfund


     Printed by Rausen Bros., 142 E. 32nd Street, N. Y. C.
-------- Предисловие


     Этот роман -- последнее из больших произведений Алданова, и написан он им незадолго до смерти. О смерти, о ее вероятной близости Марк Александрович часто говорил и повидимому постоянно о ней думал. Кое-что из этих мыслей отразилось на общем складе "Самоубийства", в котором есть черты, напоминающие завещание.

     Алданов был человеком слишком сдержанным, чтобы решиться на открытую, прямую передачу людям того, что было сущностью его жизненного опыта. О завещании я упомянул лишь в том смысле, что в "Самоубийстве" подведены некоторые итоги и что в этом романе Алданов высказал суждения, которые представлялись ему важнее других. Высказал он, пусть и крайне осторожно, также надежды, для себя непривычные, не совсем вяжущиеся с духовным обликом русского Анатоля Франса, а в конце концов, значит, вольтерьянца, каким принято его считать. Перед смертью в скептицизме Алданова появились какие-то трещинки, и именно те страницы романа, где это обнаруживается, -- несчастный случай с Ласточкиным и всЈ дальнейшее, сплошь до двойного самоубийства супругов, -- принадлежит к лучшему, что им вообще написано.

     Многим в последние годы казалось, что творческие силы Алданова мало по малу иссякают. После "Истоков" -- едва ли самого значительного его произведения, -- 3 почти всЈ им писавшееся возбуждало некоторое разочарование, и даже у верных друзей, у самых убежденных почитателей его дарования, большой, причудливо построенный роман "Живи, как хочешь" не вызвал ни того интереса, ни тех откликов, на которые автор вероятно рассчитывал. Мастерство Алданова формально оставалось прежним. Но в замыслах его чувствовались усталость, рассеянность, растерянность, и самому мастерству его недоставало какого-то "чуть-чуть", которое вдохнуло бы в него жизнь.

     "Самоубийство" -- наряду с "Истоками" -- наоборот, полно живого дыхания. Даже если оставить в стороне всЈ, касающееся Ласточкиных, в частности их конец, -- по моему, центральный, важнейший эпизод в книге, -- надо по справедливости признать, что повествовательная манера Алданова, со вставными портретами исторических деятелей, никогда не бывала убедительнее и своеобразнее. Под самый конец жизни, не обновляясь, а совершенствуясь, Алданов как будто вновь полностью стал самим собой, и достаточно указать в веренице портретных глав хотя бы ту, исключительно блестящую и картинную, где появляется Франц-Иосиф, чтобы это стало ясно.

     Миром правит случай, "его величество Случай", по выражению Фридриха Второго. Было бы, конечно, ошибкой сказать, что идея эта, Алданову представлявшаяся аксиомой, в "Самоубийстве" вложена, -- так же, как неправильно было бы сказать, что в "Войну и мир" вложена мысль о ничтожестве исторических личностей или об отсутствии величия там, где нет простоты, добра и правды.

     В "Ульмскую ночь", трактат теоретический, Алданов 4 идею случайности действительно вложил и ею всЈ свое построение обосновал. Но "самоубийство" от предвзятости свободно, и идея в него не вложена извне, а возникает и развивается в самом ходе рассказа. ВсЈ в нашем существовании происходит в силу миллиона, миллиарда сплетающихся и переплетающихся случайностей, уходящих корнями вглубь веков: Алданов в этом убежден, он это непрерывно доказывает и иллюстрирует, удерживаясь, однако, от выводов, которые делают иные современные авторы, новейшие "властители душ": о бессмысленности жизни он не говорит, хотя ее и не опровергает. На этой черте Алданов останавливается в недоумении, твердо зная лишь одно: то, что о смысле или бессмыслице жизни никто не знает ничего.

     Всесильная случайность на первый взгляд связана с толстовским представлением о стихийном потоке истории, в котором отдельный человек ничего изменить не властен. Но хотя Толстой и был для Алданова верховным литературным божеством, здесь, в вопросе о роли личности в истории, он с ним резко расходится, а в "Ульмской ночи" ему и возражает. В "Самоубийстве" одно из главных действующих лиц -- Ленин, и если в самом факте существования его, в факте появления такого человека в такой-то исторический момент, закон случайности остается незыблем, роль Ленина в октябрьской революции представляется Алданову решающей. Без него не было бы переворота: Ленин один на его немедленной необходимости настоял, один верил в успех, один этот успех обеспечил.

     О личности Ленина, при всем своем отталкивании от него, Алданов был мнения исключительно высокого. Он, правда, терпеть его не мог, как писателя, -- в 5 частности возмущался и совершенно справедливо возмущался тем, что поверхностные и развязно-бойкие статейки Ленина о Толстом признаются в СССР образцом критической гениальности, -- он с иронией отзывался о философских работах Ленина, но признавал его острую политическую прозорливость, а главное -- редчайшее сочетание ума и воли в какой-то идеальной дозировке, в полном согласии и соответствии одного другому. Всякий фанатизм был чужд Алданову и даже враждебен ему. Но в том, что именно фанатики изменяют ход истории, он не сомневался.

     Прочтут ли "Самоубийство" в Советской России? Если прочтут, то, конечно, ничего кроме брани оно там не вызовет, по крайней мере в печати. Деятеля, которого в России считают величайшим вождем и благодетелем человечества, Алданов относит к явлениям роковым. Но удивления своего перед этим деятелем он не скрывает и пользуется им, как примером, для доказательства, что история может человеческим намерениям и решениям быть подчинена. Если бы Алданов склонялся к мистическому истолкованию событий, то вероятно предположил бы, что Ленин был послан в мир высшими темными, неведомыми силами для выполнения их таинственных предначертаний. Но нет, для автора "Самоубийства" всЈ в мире случайно, и не воля, даже не прихоть судьбы, а слепая, безумная игра ее привела Россию к тому, что произошло в октябре 1917 года. Ленина Алданов обрисовывает беспристрастно, очень тщательно, очень вдумчиво. Несомненно, это первый живой, правдоподобный его портрет в литературе, -- первый потому что советскую иконопись или слащавые рассказики о чудо-мудреце и народном печальнике Ильиче в расчет принять нельзя. Впоследствии появятся, конечно, и другие романы с 6 Лениным в качестве одного из главных персонажей. Но если алдановская характеристика и будет со временем дополнена, то едва ли будет она признана страдающей злобным искажением или апологетической близорукостью.

     Название романа допускает различные толкования. Самоубийством кончают Ласточкины, благополучье и счастье которых оборвалось с исчезновением старого мира. Самоубийством кончает богач Савва Морозов, всем пресыщенный и ничем не довольный. Наконец, самоубийством кончает в 1914 году старая Европа, которая могла бы еще долго-долго существовать, благоденствовать, жить-поживать, по-прежнему веря в прогресс, в торжество разума и мирного преуспеяния. Исторические портреты вставлены в роман не для простого оживления действия: все своим содержанием они клонятся к объяснению катастрофы, к тому, что по воле "его величества случая" европейскими державами в начале нашего века управляли люди, сами себе рывшие могилу.

     Но историческая ткань "Самоубийства" не исчерпывает его истинного смысла. История беспощадна, -- как бы говорит Алданов, -- а тот, кто в ее оправдание ссылается на рубку леса, при которой неизбежно "летят щепки", не достоин имени человека, во всяком случае не вполне достоин его. Ленин со своим фанатизмом и несомненным личным бескорыстием, со своим умом и волевым исступлением, с подменой живого представления о существовании статистическими схемами его, Ленин не вполне достоин имени человека, менее достоин его, нежели, скажем, Татьяна Михайловна Ласточкина, скромная, тусклая, пожалуй не очень умная, но сердцем догадывающаяся о том, что для Ленина закрыто. Именно этот мотив, явственно в "Самоубийстве" звучащий, 7 вносит в творчество Алданова что-то новое, "завещательное". Ласточкины гибнут, но по своему они над историей торжествуют. Почему? Потому, что любовь, их одушевляющая, сильнее всего, что на пути ее встречается, и в конце концов потому, что любовь побеждает смерть. Да, иначе не скажешь: любовь побеждает смерть. Это кажется банальщиной, избитым опошленным выхолощенным общим местом. Но вечное не может быть банальным, хотя внешне и может оказаться на него похоже. В "Самоубийстве" Алданов по своему повторяет то, что до него сказала чуть ли не вся мировая поэзия, и сквозь предсмертный, растерянный лепет двух московских самоубийц выражает свое согласие с самыми дорогими сокровенными человеческими надеждами.


     Георгий Адамович 8
-------- Часть первая


     I


     Чете Рихтеров был указан в Брюсселе сборный пункт: квартира Кольцова. Этот же адрес был дан и другим участникам Съезда. Но консьержка, находившаяся со вчерашнего вечера в состоянии полного бешенства, объявила, что больше ни одного "саль рюсс" в дом не пустит: пустила четырех, входят как к себе, шумят, кричат, довольно!

     Хозяин квартиры был очень смущен и даже взволнован: боялся, что гость рассердится. Кольцов кричал, что этого так не оставит, что будет жаловаться властям (не сказал: полиции), что обратится к бельгийской социалистической партии. Однако Рихтер не рассердился и высказался против жалоб: он всю жизнь боялся консьержек; говорил, что быть с ними в добрых отношениях обязательно для каждого революционера.

     <-->...Да ничегошеньки ваша бельгийская партия сделать не может, если б даже и согласилась. Нельзя ли нам приютиться в помещении Съезда?

     Кольцов развел руками еще более смущенно.

     -- Никак нельзя, Владимир Ильич. Это помещение просто амбар для муки! Им было очень, очень совестно, они страшно извинялись, но ничего другого не оказалось!

     -- Не оказалось? -- с усмешкой спросил Рихтер. Это был невысокий, коренастый лысеющий человек с высоким лбом, с рыжеватыми усами и бородкой, в дешевом, чистом, без единого пятнышка синем костюме с темным галстухом, концы которого уходили под углы двойного воротничка. Глаза у него были чуть косые и странные. Он был всю жизнь окружен ненаблюдательными, ничего не замечавшими людьми, и ни одного хорошего описания его наружности они не оставили; впрочем, чуть ли не самое плохое из всех оставил его друг Максим Горький. И только другой, очень талантливый 9 писатель, всего один раз в жизни его видевший, но обладавший необыкновенно зорким взглядом и безошибочной зрительной памятью, весело рассказывал о нем: "Странно, наружность самая обыкновенная и прозаическая, а вот глаза поразительные, я просто засмотрелся: узкие, краснозолотые, зрачки точно проколотые иголочкой, синие искорки. Такие глаза я видел в зоологическом саду у лемура, сходство необычайное. Говорил же он, по моему, ерунду: спросил меня -- это меня то! -- какой я "фХакции". -- Ленин сильно картавил, но не на придворный, не на французский, не на еврейский лад; почему то его картавость удивляла всех, впервые с ним встречавшихся. -- Что ж делать? Не оказалось. Утешимся же тем, что им очень, очень совестно. Ищите для нас, товарищ Кольцов, помещеньице в каком-либо отельчике подешевле, но в чистеньком. А консьержку оставьте в покое, не то она и вас выживет.

     То, что гость не рассердился, успокоило Кольцова: он боялся Ленина еще больше, чем Ленин боялся консьержек. Кого то отрядили караулить других участников Съезда. Объявил, что все-таки позвонит по телефону, -- назвал имя видного бельгийского социалиста:

     -- Он во всяком случае пригодится, очень любезный человек, -- сказал Кольцов.

     -- Валяйте, звоните. Пусть устроил бы скидку. Но с первых слов успокойте его, а то сей субъект подумает, что мы у него просим денег.

     Вид Надежды Константиновны показывал, что она недовольна: не для нее, конечно (о себе она редко думала), но для вождя партии могли обо всем позаботиться заранее и не заставлять его ждать с вещами на улице. Она вдобавок видела, что Володя устал и нездоров: еще не так давно в Лондоне его мучила "зона". -- "Неужто начнется опять!" -- думала она с ужасом. Была и сама утомлена, однако, это не имело никакого значения. Желчные шутники в партии, подражавшие Плеханову, говорили, что Ленин женился на ней из принципа "чем хуже, тем лучше", и называли ее "миногой". Впрочем, ее скорее любили: при несколько суровом и гордом виде, она была не зла, не тщеславна, ни к каким званиям и должностям не стремилась, хотя по своим заслугам на некоторые, не очень важные, звания имела бы права. "Коротки ноги 10 у миноги, чтобы на небо лезть". -- Надежда Константиновна никуда не лезла и никому не завидовала. Она была женой Ленина и этого было достаточно. Во всем мире, кроме ближайших родных, одна она его называла "Володей". Даже люди, бывшие с ним на ты (их всего было два или три человека), называли его "Владимир".

     -- Этот съезд очень важен... Он собственно представляет собой Учредительное собрание партии, Первый съезд не идет в счет, -- сказала она второстепенному (только с "совещательным") делегату, занимавшему ее разговором.

     Кольцов побежал в соседнюю лавку: "Не звонить же от этой злой бабы!"

     -- Подумайте, сам товарищ Ленин остался без пристанища! -- сказал он по телефону. Бельгийский социалист не знал, кто такой Ленин, но отнесся вполне сочувственно. В первую минуту в самом деле опасался, что русские эмигранты, почти все бедняки, чего доброго попросят у него денег!

     -- Вот что, я сейчас же позвоню в "Кок д'Ор", -- сказал он. -- Хозяин этой гостиницы член партии и мой приятель, он верно сделает и скидку для русских товарищей. Вы можете туда прямо проехать с товарищем Лениным, которому, пожалуйста, передайте привет.

     Кольцов вернулся и сообщил всем новый адрес. Ленин, как ему показалось, предпочел бы, чтобы другие участники Съезда остановились не в той же гостинице, что он.

     -- Я вас провожу, Владимир Ильич.

     Наняли извозчика. Ленин сказал было, что можно было бы поехать на трамвае. Кольцов объявил, что в трамвай такого чемодана не возьмут. Чемодан, видавший виды на долгом веку, был в самом деле объемистый. Ленин сам его дотащил до дрожек, хотя старался отобрать у него Кольцов.

     -- Почему же будете нести вы? Я покрепче вас, -- сказал Ленин нетерпеливо, и, несмотря на все протесты Кольцова, сел на неудобную переднюю скамейку, предоставив ему место рядом с женой. Она была этим не очень довольна: "Володя уступает место Кольцову!" Кольцов же не мог не оценить: "Вот чего не сделал бы Плеханов!" 11

     По дороге разговор не клеился. Надежда Константиновна еще гневалась, хотя и меньше.

     -- Судьбы нашей партии зависят от того, кто будет ее главным руководителем. И потому очень важен каждый голос на Съезде, -- сказала она.

     Муж оглянулся на нее с неудовольствием. Предполагалось, что вопрос о руководителе не имеет никакого значения. Она тотчас это поняла и немного смутилась.

     -- Я еще точно не знаю соотношения сил, -- уклончиво ответил Кольцов. "Будет, конечно, голосовать с Мартовым!" -- сердито подумал Ленин.

     -- Соотношение сил уже известно, -- сказал он как бы равнодушно. -- "Совещательные" не в счет, будет 33 делегата с одним голосом, и 9 двуруких. Из всей компании 5 бундовцев, 3 рабочедельца, 4 южнорабоченца, 6 болота, остальные искряки.

     -- Искряки-то искряки, но вполне ли надежно их искрянство? -- вставила Надежда Константиновна. -- Ведь Мартов тоже искряк.

     Ленин опять оглянулся на нее с досадой и что-то пробормотал.

     -- А какую позицию вы окончательно решили занять в отношении бундовцев? -- поспешил перевести разговор Кольцов.

     -- Прямо в зубы их бить не буду, но отношение будет архихолоднейшее. Пусть "Бунд", наконец, выявит свою личину! Во всяком случае в Феклу ни одного из этой компаньицы не возьмем, пусть идут к чорту! Ту се ке вуле, мэ па де са, -- сказал Ленин. Он часто вставлял в разговор и в письма слова на неправильном французском, немецком или на латинском языке. "Феклой" называлась редакция "Искры".

     -- Они и не претендуют на это, -- сказал Кольцов обиженно. Он смутно -- и совершенно неосновательно -- подозревал Ленина, как и Плеханова, в некотором скрытом антисемитизме. -- Просто они маленькие люди с ограниченным кругозором. Я говорю только о тех, которые будут на Съезде.

     -- Что маленькие, это не беда, ("Ты сам гигант",- насмешливо подумал Ленин). -- Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Но они хотят федерацийки, чтобы 12 быть единственными представителями еврейского пролетариата. Фигу им под нос вместо федерации!

     -- А если они уйдут со Съезда?

     -- Скатертью дорога, -- сказал Ленин и подумал, что если бундовцы уйдут, то у Мартова будет пятью голосами меньше при выборе редакции "Искры". "Непременно раньше поставить вопрос о Бунде", -- решил он.

     Извозчик подъехал к гостинице. Кольцов хотел заплатить.

     -- У вас, Владимир Ильич, верно еще и нет бельгийских денег?

     -- Есть деньги, разменяли на вокзале, -- сказал Ленин. Он жил скудно, берег каждую копейку, но не любил, чтобы за него платили другие, особенно бедные люди как Кольцов.

     Комнатка в гостинице оказалась недорогая (хозяин в самом деле сделал скидку) и довольно уютная. В ней были и письменный стол, и даже полка для книг, -- очень полезные вещи: съезд должен был длиться не меньше месяца. На полке лежали разрозненные номера иллюстрированных журналов.

     -- Я разберу вещи. Да и работа есть, -- сказала Надежда Константиновна, взглянув на Кольцова. Она знала, что мужу отравляют жизнь разговоры: он и в Мюнхене, и в Лондоне, и в Женеве просил товарищей приходить к нему пореже, если не было дела.

     -- А мне надо бежать, -- поспешно сказал Кольцов, тоже не очень хотевший с ними разговаривать; разговор мог стать неприятным.

     -- Бегите, -- с готовностью согласился Ленин. -- Здесь как? Надо хозяину показать паспорта?

     -- Не надо, никакой прописки не требуется, -- объявил Кольцов. Он хотел было добавить, что Бельгия почти такая же свободная страна, как Швейцария, но не добавил: это замечание не понравилось бы вождю партии. Многие находили, что Рихтер -- он же Н. Ленин, Тулин, Петров, Ильин, Старик, Ульянов -- уже важнейший из вождей. Еще недавно он был главой того, что называлось шутливо "Тройственным союзом": Ленин--Мартов--Потресов. Такой же Тройственный союз был и в старшем поколении: Плеханов--Аксельрод--Засулич. Но, как ни у кого в Европе не было сомнений в том, что 13 в настоящем Тройственном союзе всем руководит Германия, так и у социал-демократов признавалось, что главные среди шести это Ленин и Плеханов. Остальные четверо, при всех их качествах, были как бы тайными советниками революции при двух действительных тайных. Впрочем, теперь положение изменилось: разделение шло по другой линии, борьба намечалась преимущественно между Лениным и Мартовым.

     -- Я значусь Рихтером, и письма к вам будут приходить на имя Рихтера. Все передавайте ей или мне, только, пожалуйста, без всякого замедления, -- сказал Ленин. Несмотря на отсутствие в нем чванства, в его голосе послышался приказ. -- А что, этот амбар отсюда далеко?

     -- Нет, недалеко, Владимир Ильич. Хотите взглянуть? Они мне дали ключ.

     -- Какие любезные! Если недалеко, пойдем. Ты ведь, Надя, тем временем разберешь вещи?

     -- У меня работы на час, если не больше. Можешь, Володя, не торопиться. И купи чего-нибудь к чаю, хлеба, ветчины. Сыр и сахар я привезла.

     В амбаре было темновато и сыро. Когда они вошли, во все стороны рассыпались крысы. У стен лежали груды кулей с мукой. Впереди, против входа, стояли стол и за ним два стула, а перед ними несколько рядов некрашеных скамеек. Ленин вдруг расхохотался веселым заразительным смехом. Кольцов смотрел на него со сконфуженной улыбкой.

     -- Да, неказистый зал. Мы завтра все проветрим и постараемся достать хоть стулья. Что ж делать, ничего другого не оказалось.

     -- Для себя они, небось, нашли бы помещеньице получше, а? -- говорил Ленин, продолжая хохотать. -- А уж если б, скажем, международный конгресс, то сняли бы какой-нибудь отельчик вроде "Бристоля" или "Империала" или там "Континенталя". Это для дрекгеноссов-то, а? -- Так он часто называл тех иностранных, особенно германских, социал-демократов, которых не любил. -- За амбар гехеймраты с Каутским им набили бы морду, а, Кольцов? И то сказать, оговорочка: гехеймраты всех стран платят чистыми деньжатами. Только с нами, с "саль рюсс", можно не считаться. -- Он, наконец, 14 перестал смеяться и вытер лоб чистым белым платком. -- Ничего, товарищ Кольцов, со временем будут считаться и с нами, уж это я вам обещаю!.. А чей же это милый амбарчик? Мука с крысами, а? Мы крыс вывели бы, да заодно и таких хозяйчиков. Но вы не конфузьтесь, вы не виноваты, что нет деньжат. А вот товарища Плеханова предупредите, насчет крыс-то. А то он очень разгневается... Дайте, посидим, передохнем, -- сказал он. Достал из кармана прочтенную в поезде аккуратно сложенную газету, накрыл ею скамейку и сел.

     -- Почему же именно Георгий Валентинович рассердится? Вы ведь не рассердились, Владимир Ильич,- сказал Кольцов, тоже садясь.

     -- Как же вы сравниваете, а? Во-первых, он председатель. Будет говорить торжественное слово, верно, что-нибудь воскликнет, а тут вдруг пробежит крыса и испортит "восклицание", разве хорошо, а? Притом он смертельно боится крыс. Вообще слишком многого боится. А в-третьих, он генерал, из помещичьих сынков. Не весьма впрочем, из важных. Вот Потресов тот действительно генеральский сын и давно забыл об этом, а у Георгия Валентиновича родной брат где-то исправником, не велика фря!.. Увидите, он явится на открытие съезда в визитке, или как у них там эта длиннополая штучка называется, -- сказал Ленин и на всякий случай повторил ходивший в партии рассказ о том, как в свое время Плеханов, отправляясь в Лондоне на свидание с Энгельсом, купил и надел цилиндр.

     Говорил он якобы благодушно. Когда-то был почти влюблен в ум, таланты и ученость Плеханова, затем разочаровался и разошелся с ним. Писали они друг другу то "дорогой", то "многоуважаемый", то без всякого обращения, очень сухо и враждебно. Недавно порвали, было, личные отношения, потом их возобновили. Теперь же должны были действовать заодно, в полном союзе. Все же при случае не мешало ввернуть словечко и о Плеханове. Перед этим Съездом лучше было бы ввернуть что-либо о Мартове, но он не нашел ничего подходящего, хотя бы вроде визитки или цилиндра.

     Кольцов слушал без улыбки. Он был очень корректен, не любил сплетен, да и не раз уже слышал рассказ о цилиндре Плеханова. В партии его уважали, как полезного 15 человека и старого революционера, -- он был когда-то народовольцем, близко знал брата Ленина, затем в эмиграции стал социал-демократом, но выполнял преимущественно черную работу. Партию любил всей душой, почти как семью: в них, в семье и партии, был смысл его жизни. В вожди он не метил и нигде не назывался даже "видным" (а это было гораздо меньше, чем "известный"). Нежно любил Аксельрода, Веру Засулич, Мартова, Потресова и тщательно скрывал, даже от самого себя, нелюбовь к Плеханову и особенно к Ленину, которого он с ужасом считал человеком аморальным и способным решительно на все. Кольцов знал, что Ленин хочет стать партийным диктатором. Это было недопустимо, и он своего мнения не скрывал; но политических споров с Лениным в меру возможного избегал и при них съеживался: так на него действовали безграничная самоуверенность этого человека, его грубые отзывы о товарищах, его презрительный смешок и больше всего шедший от его глазок волевой поток. "Ох, дубина!" -- подумал Ленин, внимательно на него глядя.

     Он вдруг стал необычайно любезен. Одна из его особенностей заключалась в сочетании презрительного равнодушия к людям с умением их очаровывать в тех случаях, когда они были нужны ему или партии. Очень многие товарищи его обожали, искренно считали добрым, милым, благожелательным человеком. Он был "Ильич"; Плеханов никогда не был "Валентинычем".

     Изменив тон, он стал называть Кольцова по имени-отчеству, спросил о семье, о делах, о планах. Затем перешел к Съезду. Как ни незначителен был Кольцов, не мешало повлиять и на него. Иногда Ленин часами вдалбливал свои мысли в голову двадцатилетним малограмотным людям, особенно если они были рабочие, и делал это с большим успехом.

     -- ...Да, будет у нас здесь драчка, Борис Абрамович, -- оказал он якобы с грустью. -- Вначале дела пойдут менее важные: Бунд, равноправие языков, потом программа. Тут споры, конечно, будут, но сговоримся. Главное же, как вы понимаете, это устав и выборы, в частности выборы редакции "Искры".

     -- Я стою за прежнюю редакцию в ее полном составе из шести человек, -- поспешно сказал Кольцов. Лицо 16 у Ленина дернулось, но он тотчас сдержался и даже взял Кольцова за пуговицу. ("Тоже никогда не сделал бы Плеханов").

     -- Послушайте, Борис Абрамович, ведь вы разумный человек, -- сказал он. Хотел было сказать: "вы умный человек", но язык не выговорил. -- Разве можно работать при такой редакции? Ведь это не редакция, а какая-то семеечка! Вдобавок, почтеннейший Аксельрод за три года ни на одном ровнехонько заседании не был. Сей муж занят своим кефиром или кумысом или чорт его знает, чем он занят. Из него, а паки из Засулич давно песок сыплется....

     -- Помилуйте, Владимир Ильич! Вере Ивановне всего пятьдесят два года!

     -- Неужели? Я думал, им по сто пятьдесят два. В "Искре" все делали Мартов и я, всю работу, и идейную, и черную. Вы знаете, что мы теперь с Мартовым на ножах, но я предлагаю ему конкубинат: он, Плеханов и я. Прелесть что за журнальчик создадим!

     Кольцов печально покачал головой.

     -- Товарищ Мартов в трехчленную редакцию не войдет. Он считает, что это было бы неэтично в отношении трех остальных редакторов. И я с ним согласен... Вы большой человек, Владимир Ильич, но разрешите сказать вам, вы человек нетерпимый, -- сказал он мягко.

     Лицо Ленина исказилось бешенством. У него покраснели скулы.

     -- Ну, еще бы! Это все у вас говорят: "Ленин, де, нетерпимый". Ерунду говорите, товарищ Кольцов! И партия не дом терпимости!

     -- У нас может образоваться нечто вроде бюрократического централизма, а это очень нежелательно. Не скрою от вас, в партии уже говорят о вашем "кулаке", я, конечно, этого не думаю, но я...

     "Но я болван", -- мысленно закончил за него Ленин. Он действительно находил необходимым "кулак" и именно свой. Понимал, что Мартов в самом деле откажется, а Плеханов в работу вмешиваться не будет: будет только давать теоретические советы.

     -- Ваши "этические" соображения мне совершенно не нужны и не интересны! Вы можете оставить их при 17 себе! -- сказал он с яростью. Встал и быстро направился к выходу. Кольцов грустно поплелся за ним.


     ___


     Надежда Константиновна сидела за единственным столиком комнаты на ее единственном стуле, и что-то писала, морща лоб. Перед ней лежали листки бумаги. Она зашифровывала письмо. Всегда делала это добросовестно, усердно и даже, несмотря на привычку, восторженно-благоговейно. Теперь у нее были угрызения совести: в Женеве не успела зашифровать и отправить письмо, написанное Лениным позавчера одному кружку на Волге. Не было ни одной свободной минуты: надо было и накормить мужа, и купить билеты, и уложить вещи, книги, бумаги, и к кому-то с его порученьями забежать (она не просто ходила к людям, а всегда забегала). В поезде зашифровывать было очень неудобно, да и опасно: могли обратить внимание. Теперь оглянулась на мужа с виноватым видом.

     -- Я думала, Володя, что ты придешь позже. Я через пятнадцать минут кончу. Но могу и отложить, если тебе очень хочется чаю? Ты что купил?

     -- Пиши, я подожду, <--> сказал он, хмуро на нее взглянув. Письма нужно было зашифровать в Женеве, но если уж не успела, то можно было здесь и отложить на день, ничего в мире от этого не произошло бы. Впрочем, почти никогда на жену долго не сердился. Любил ее или, по крайней мере, очень к ней привык; быть может, только ей одной во всем свете верил вполне, во всем, без тени сомнения. Она была предана ему именно "беззаветно". Теперь ее усталое, рано поблекшее лицо, с бесцветными влажными глазами, с гладко зачесанными жидкими волосами, было особенно некрасиво. Он чуть вздохнул.

    

... ... ...
Продолжение "Самоубийство" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Самоубийство
показать все


Анекдот 
А знаете ли вы, что Moss cow - это "Замшелая корова"?
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100