Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Богданов, Евгений - Богданов - Вьюга

История >> Исторические романы(отечественные) >> Богданов, Евгений
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Евгений Федорович Богданов. Вьюга

---------------------------------------------------------------

OCR: Андрей из Архангельска

---------------------------------------------------------------

I


     На улице потревоженным косматым зверем ворочалась непогода. Она замела все пути-дороги, облепила снегом бревенчатые стены Каргополь-города. Вечером дворовая девка Марфушка, пробегая из дома в погреб, увязла в сугробе по пояс, набрала снегу в катанки и, вытряхивая его на кухне, проговорила:

     -- Прогневили люди господа бога. Вот и удумал он завалить снегом всю земелюшку -- не только человеку, а и лисице не пробраться...

     В хоромах каргопольского воеводы Данилы Дмитрича Кобелева жарко. Топили березняком, дров не жалели. В спальне, отмахнув в сторону меховое одеяло, густо храпел Данила Дмитрич, утомленный дневными заботами. Рядом, разметавшись во сне, тоненько посвистывала носом его супруга Ульяна, мягкая и горячая.

     Перед иконой Спаса голубым огоньком теплилась лампада синего стекла. В покоях -- ни звука. Глубокая ночь. Сон сморил всех. Хорошо спалось в тепле под завыванье метели.

     На сторожевой воротней башне, завернутый в овчинный тулуп, бодрствовал караульный стрелец, рослый мужичина с сивой бородой и кривым носом, по прозвищу Косой. Стрелец косил левым глазом, потому и прилипло к нему такое прозвище.

     Косой поглядывал в слуховое оконце вниз, на подъезд к воротам. Но, кроме снежной круговерти, ничего не было видно.

     К перекладине под шатровой крышей башни подвешено на пеньковой веревке чугунное било на случай тревоги. Косой поставил в угол бердыш: "Ни леший не придет в таку пору. Малость вздремну до смены!" -- решил он, сел на чурбан, плотнее запахнул полы тулупа и смежил веки.

     Но скоро до чуткого слуха Косого донеслись топот копыт и щелканье кнута. Кто-то, подгоняемый ветром, мчался по дороге к крепостце. Стрелец высунул бороду в окошко, вгляделся во тьму. Внизу, в метельной кутерьме, он разглядел промелькнувшую по мосту через скованный льдом ров тройку, запряженную в крытый возок. По бокам и сзади возка на усталых лошадях -- пятеро ездовых* стрельцов. Один из них, приблизившись к воротам, повернул коня боком и древком бердыша забухал по гулкому дереву. * Ездовой стрелец, вершник -- всадники.


     Волоча полы тулупа по ступенькам скрипучей деревянной лестницы. Косой спустился вниз, открыл ставенек оконца-глазка в воротах, посверлил правым глазом вершника и спросил:

     -- Кто такие? Чего надобно?

     -- По делу государеву! Отворяй! -- приказал вершник, нетерпеливо ударяя древком в ворота.

     -- Погоди, десятника кликну! -- сказал Косой и дважды ударил в висевшую возле ворот чугунную доску. Звон понесся над сонной крепостцой.

     Вскоре явился стрелецкий десятник. Он тоже спросил, кто приехал, да зачем, и только тогда отворил тяжелые ворота, окованные железом.

     Возок въехал в крепость, за ним протрусили вершники. Заперев ворота, стрелецкий десятник стал показывать дорогу к воеводским хоромам.

     Холоп воеводы Молчан, услышав стук в дверь, встал с рундука, застланного овчиной и, накинув полушубок, вышел в сени.

     -- Воевода дома? -- спросил, спешившись и взойдя на крыльцо, вершник.

     -- Он спит

     -- Веди в дом, буди воеводу! Скажи: по делу государеву служилые из Москвы. Да скоро у меня! -- прикрикнул приезжий. -- Люди на улице мерзнут.

     Молчан разбудил воеводу, и тот, не мешкая, вышел в переднюю, где, скинув шубу, грелся, прислонясь к печке, среднего роста, рыжебородый, сердитый на вид гость с красным от мороза лицом и потрескавшимися губами.

     -- Здоров будь, гостенек! -- сказал воевода, поправляя подвернувшеюся полу полушубка. -- Чем могу служить, ответствуй!

     -- Допрежь поведаю, кто я таков, -- отозвался гость и полез за пазуху за письмом. -- Я -- стрелецкий сотник тайного приказа Илья Петрищев*. А прибыл сюда по веленью пресветлого государя Василия Ивановича. Вот грамота.


     (*За исключением Болотникова и Шуйского, имена в повести вымышленные).


     Воевода, взяв грамоту, подвинул поближе подсвечник, оглядел сургучную печать, бережно сломал ее, развернул и стал читать бумагу. Потом поднялся, надел шапку из бобра:

     -- Значит, вора Ивашку ко мне доставили? А где я его содержать буду? У меня ведь доброй тюрьмы нету.

     -- А што есть?

     -- Съезжая. Хибарка об одно окошко. При нужде держим в ней куражливых питухов, кабацких затычек да татей. Окно, правда, забрано крепкой решеткой. Убежать нельзя, ежели при хорошем досмотре...

     -- Там сидит кто?

     -- Ни души. Взяли вчера питуха Петруху Обросимова. На посаде в кабаке драться полез на целовальника. Держали до вечера, дали тридцать ударов вполплети и выпустили с миром. Не топлено в съезжей, сотник!

     -- Печь есть? Надо истопить. А как после быть с тем вором -- то дело особое.

     -- Пойдем в съезжую!

     Спрятав московскую грамоту в ларец, Данила Дмитрии повел гостя. Возок тронулся за ними.

     Заспанный сторож Ефимко Киса, он же, при случае, палач, загремел запором, ввел гостей в караулку. Запалил свечу. Московский гость осмотрелся: скамья для охранника, сбитый из плах невеликий, закапанный воском стол. На нем -- хлебные крошки. Напротив входа с улицы -- дверь в комору. В ней -- квадратное окошко с продольными железными прутьями для досмотра за узниками. В караулку выходила топка печи.

     Гость вошел в комору. Зарешеченное оконце, обращенное на зады к береговой стене укрепления, в углу -- охапка соломы. И больше ничего, кроме коричневых задымленных стен, плохо проконопаченных обындевевших углов да паучьих тенет под потолком.

     Сотник обстукал, ощупал стены, рубленные из тесаных бревен, проверил, крепка ли решетка, и сказал:

     -- Добро! Отсель не убежит вор. Распорядись, чтобы караул хороший был да печь бы топили.

     Стрельцы ввели измученного, озябшего узника, одетого в полушубок, к которому прильнули сенники. На ногах у него -- порыжелые смерзшиеся сапоги, перехваченные у щиколоток кольцами кандалов. Цепь с мороза звенела визгливо, свербила в ушах.

     Узник стал посреди коморы, опустив руки в овчинных рукавицах, обвел угрюмым взглядом новое жилье. Был он роста выше среднего, плечист. Лицом светел, но бледен и изможден. Глаза большие, темно-карие, жгучие. Узник пронзительно глянул на воеводу, и тот, вобрав голову в плечи, подумал: "Ну и очи у вора! Разбойные, страшные! Тьфу, прости, господи!.."

     Илья Петрищев, сделав широкий жест рукой, сказал с недоброй усмешкой:

     -- Вот тебе, вор, Ивашко Болотников, хоромы. Нынь будешь обретаться тут. Хоромы истинно княжеские: печь с изразцами, окно наборное, цветного стекла. Ложе -- он показал на слежавшуюся прелую солому -- перина добрая! Только с бабой спать. Поверх перины -- соболье одеяло. Живи, красуйся! Милостив к тебе государь-батюшка Василий Иванович! Помни его доброту.

     Тонкие бескровные губы Болотникова скривились в едкой усмешке:

     -- Воротишься в Москву, -- сказал он сотнику простуженным голосом, -- кланяйся от меня царю. Скажи ему за его щедроты да милости от меня спасибо. И пусть пошлет он мне соболью шубу: холодно тут. А еще передай ему, что просил я тебя, сотника, попотчевать плетьми. Худо ты кормил меня в дороге, да и заморозил вконец.

     Болотников переступил с ноги на ногу, кандалы звякнули.

     -- Ишь, чего захотел! -- ощерился Петрищев. -- Мало на дыбе тя ломали, беспутного!

     -- И тебя дыба ждет. -- Болотников глянул Презрительно, сверху вниз. -- Кому суждено повешену быть, тот не утопнет.

     Сотник поспешил уйти. Воевода -- за ним. Удивляясь дерзости узника, он быстро закрыл на засов крепкую дверь коморы, оставил караул и приказал топить печь.


     Гость и хозяин сидели в воеводском доме и бражничали. Илья Петрищев чуть захмелел от вина. Слипались веки от усталости. Борясь с дремотой, сотник говорил:

     -- Стрельцов своих завтра ушлю в Москву. Сам остаюсь тут. Велено мне досматривать за государевым преступником. Не серчай, воевода! Тебе царь доверяет, да ведь у тебя и своих забот немало. А этот бунтовщик гораздо большое лихо учинил для государства.

     -- Разумею, сотник. Обиды быть не может. С тобой и мне легше будет. А скажи, почему не казнили его на Москве? Неужто для того, чтобы усечь ему голову, надо было к нам волокчи вора?

     Сотник помотал головой, отгоняя сон. Рыжая борода его выставилась вперед. Взял кубок с медом, потянул из него:

     -- Не ведаю, почему так. Только слышал, будто царь сулил помилованье вору, когда тот сидел в Туле со многим войском. На Москве ежели казнить -- молва пойдет. Вот и убрали его с глаз подале. Надо, чтобы тайно...

     -- Тут казнить будем?

     -- Рано об этом.

     -- Так-так, -- поддакнул воевода. -- Ну, гостенек, мне досыпать некогда: ночь на утро оборотила. А ты ляг, выспись как следует.

     Хозяин отвел гостя в отдельную горенку, указал ему постель, а после поднял с рундука заспанного холопа:

     -- Молчанко! Стрельцам, кои на улице, отнеси штоф водки для сугреву. Тем же, кои в съезжей сидят, не давай хмельного. А колоднику дай щей горячих да хлеба. Поди, жрать хочет...

     -- Сполню, воевода, -- отозвался Молчан и ушел.


     Повеселевшие стрельцы проворней заходили вокруг съезжей, запохлапывали рукавицами.

     ...Скоро начнет светать. Над избами, над суметами по-прежнему: скулила вьюга, переметая дороги и тропы.


     Воевода достал из ларца грамоту тайного приказа и еще раз перечитал ее:

     Ъ1"...и наказывает тебе государь великий Василий Иоаннович пуще Ъ1глаза беречь вора Ивашку Болотникова, бунтовщика и богохульника, штобы Ъ1он побегу не учинил, людишек боле не смутьянил, аще штоб о заточении у Ъ1тебя того вора лишние не ведали. А вора держать в черном теле, давая Ъ1ему ясти единый хлеб да воду ежедень трижды: об утре, о полдень и веЪ1чером, отходя ко сну... И как опосля быть с вором Ивашкой, тебе послеЪ1дует изустный указ.Ъ0

     Ъ1И еще, воевода, штобы ты слушался во всем сотника стрелецкого и Ъ1дворянина Илью Петрищева -- глаз и руки государевы в твоем остроге при Ъ1сидении вора..."Ъ0


     Воевода спрятал письмо, запер ларец на ключ, задумался.

     Данила Дмитрич слыхал о холопском бунте, о том, что осенью прошлого, 1607 года сто тысяч восставших против царя осадили Москву. Шуйский в великой растерянности отсиживался в Кремле. И вел то сермяжное войско на столицу беглый холоп князя Телятевского Иван Болотников.

     Крупную дичь отправил Шуйский в каргопольскую клетку после того, как хитростями взял ее в полон. Воевода встревожился, но тут же успокоил себя: "Добро, что тайный приказ послал сюда своего доглядчика. По крайности, что случись -- не одному мне в ответе быть. А хранить сию птаху надлежит зело зорко. Тут уж я промашки сделать не должон".

     Подумав так, воевода отправился в покой досыпать до света. Снял одежду, завалился под теплый ульянин бок. Жена проснулась и спросила:

     -- Чего стал середь ночи? Дня мало?

     -- Не скажу.

     -- А почему не скажешь?

     -- Из Москвы вора привезли, -- помолчав, не утерпел воевода. -- Забота на мою шею... тьфу!

     -- А кто тот вор?

     -- Знать лишне тебе.

     -- А привез кто?

     -- Сотник стрелецкой. Дворянин.

     -- Каков он?

     -- Молодой. Борода лисая*. Огнем горит.

     -- Баской** * Лисая -- рыжая. ** Баской -- красивый.


     -- Тьфу! Тебе што за корысть? Спи!

     Ульяна вздохнула, улыбнулась и закрыла глаза.
II


     -- Эй, вор! Хлебай щи, покудова жив! -- послышался окрик.

     Иван Исаевич, неподвижно сидевший в углу, вздрогнул и открыл глаза. Темная фигура отошла от него и скрылась за дверью. Чья-то рука поставила на полку с той стороны зарешеченного окошка слюдяной фонарь. Светлее стало в коморе. На полу -- глиняный горшок, деревянная обкусанная ложка и краюха хлеба на дощечке.

     Один из караульщиков, приподняв фонарь, заглянул в окошко, потряс бородой, скаля зубы.

     -- Воевода жалует тя щами со своего стола!

     Иван Исаевич взял горшок на колени и стал есть. Пусть смеются эти ублюдки. Ему надо набираться сил, чтобы вырваться на волю. Воля! Добудет ли он ее?..

     Окончив еду, Иван Исаевич поднялся с соломы, подойдя к окошку, попытался заговорить с караульщиками:

     -- Спасибо, брат!

     -- Леший тебе брат! -- глухо донеслось из караулки.

     -- Не ведаю, куда пеня привезли? Скажи, стрелец!

     -- Нам растабарывать с тобой не велено!

     Иван Исаевич, волоча по полу цепь, прошел по коморе взад-вперед, погрел коченеющие руки о стену печки. Приблизился к оконцу, что выходило на улицу, оглянулся, потряс руками решетку.

     -- Решетку добрые мастера ковали! Не первый ты щупаешь, да зря! -- из караулки в комору заглядывал стрелец, ехидно щурясь и елозя бородой по обоконью. Казалось, стрелец сидит за решеткой, а не он. Болотников.

     Иван Исаевич отошел от окна. Затекшие обмороженные ноги плохо слушались, подгибались в коленях. Снять бы сапоги; погреться у печи, да как снимешь, если ноги в железах?

     "Решетка крепка. Стены -- тоже. Половицу не поднимешь, подкопа не сделаешь. Днем и ночью будут следить стрелецкие вороны... Головами небось отвечают за меня", -- думал он.

     Иван Исаевич силился угадать, куда его привезли. Но как ни напрягал память -- напрасно. Ехали долго. Он потерял счет дням. В пути его почти не выпускали из возка. Лишь на двух неведомых ямах обогрели да накормили горячей пищей. А так: сунут под полог возка краюху хлеба да баклажку с водой -- и все...

     По приметам да обрывкам разговоров Иван Исаевич предполагал, что везут куда-то на Север. Мороз становился все лютей. "То ли Вологда? То ли Устюг Великий? -- Неведомо..."

     И зачем его привезли сюда в это, судя по всему, глухое место? Сохранит ли Шуйский, как обещал при переговорах под Тулой, жизнь ему и Илейке Муромцу? Эх, да чего стоят царевы обещания! Разве мало супротивников царских болталось на виселицах, корчилось на кольях, обливалось кровью четвертованными на Лобном месте?..

     А тело все еще болит после пыток в тайном приказе. Трещали кости, терял сознание, но лишнего не сказал.

     В памяти вставало недавнее.

     ...Пытошная башня в Кремле. Горит очаг. Возле него -- железные прутья да клещи. Пока они холодны. Царь не велел пытать Болотникова горячим, чем озадачил дьяка тайного приказа Окольницына. Дьяк терялся в догадках, почему царь решил испробовать узника лишь плетью?

     А Шуйский собирался отправить Болотникова в глухомань, и надо было, чтобы он имел силы не умереть в дороге.

     -- Все, что скажешь, милостью обернется для тебя, -- предупредил дьяк, глянув на Болотникова и подвинув к себе бронзовую чернильницу с гусиным пером. -- Утайки быть не должно! Великий государь должен знать правду! От языка твово зависят твои суставы, кости да воровская спина!

     Болотников молчал, расслабив связанные за спиной руки, но голову держал дерзко и прямо. Дьяк начал допрашивать:

     -- Что обещал князьям Мосальским да Долгорукому за измену государю?

     Болотников подумал и ответил спокойно:

     -- Обещаний никаких не давал.

     -- Зачем тогда они к тебе пришли?

     -- То у них на уме и осталось, а мне неведомо.

     -- Во лжи мало толку! -- нахмурился дьяк. -- Что сулил холопам в подметных письмах?

     -- В тех письмах говорил народу правду.

     -- За сколь злотых продал душу свою проходимцу Лжедмитрию -- Мишке Молчанову? И за что купил тя Шаховской?

     -- С ними дела не имел. Во всем все от себя вершил.

     -- Опять ложь! -- крикнул дьяк и дал знак палачу. Тот взмахнул плетью, ожег спину узника. Болотников от неожиданности вздрогнул, но устоял на месте.

     -- Умыслил Лжедмитрия посадить царем и получить от того себе выгоды? Так?

     -- Неправда это.

     -- Правда! Нам ведомо!

     -- А ведомо, так что спрашиваешь? Дьяк взбеленился:

     -- Шкуру спущу!

     -- Тебе не привыкать то делать...

     -- Молчи! Говори дале: Прокопка Ляпунов что измышлял против государя?

     -- То -- ему ведомо, а мне -- нет...

     -- Тебе неведомо? Так... Клещи вон изготовлены! Паленое мясо с тебя полезет клочьями! Что хотел делать, ежели бы в Кремль вошел со своим вшивым воинством?

     Болотников угрюмо молчал. Палач уже много раз прошелся по его спине плетью. Дьяк вцепился, словно борзая в подранка оленя:

     -- Что бы стал делать на Москве? Что? Ответствуй!

     Молчал узник. В пытошную вошли двое, развязали Болотникову руки, вдели их в ременные кольца дыбы, ноги притянули к тяжелому бревну. Что-то хрястнуло, заскрипело, как колодезный ворот, и Болотников повис на дыбе с вывернутыми суставами. Острая боль прорезала тело. На миг сознание помутилось, голова склонилась на грудь. В лицо плеснули водой, и он пришел в себя, замотал головой. Брызги воды летели на дьяка, тот посторонился, повеселел:

     -- Так-то толковать сподручней, -- и подошел и как будто участливо заглянул в лицо узнику, а потом стал повторять те же вопросы. Болотников молчал. Плеть снова и снова свистела в промозглом воздухе пытошной. Палач взопрел, утирал лоб рукавом рубахи. Дьяк настойчиво спрашивал:

     -- Государя Шубником звал по какому праву?

     Молчит Болотников.

     -- Сколь войска собрал перед походам на Москву?

     -- Боле, чем у царя, -- поднял голову Иван Исаевич. -- И войско доброе! Не то, что ваши трусливые стрельцы да прелюбодейное боярство!

     -- Ах, ты вот как! -- задохнулся от злобы Окольницын и сильно ударил узника по скуле. -- Что бы стал делать в Москве?

     Болотников собрался с силами и сказал, сверкая набрякшими кровью белками:

     -- Ближних бояр покидал бы с Ивана Великого. Остальных развесил бы по стенам, яко крыс!

     Дьяк злобно оскалился, подскочил к нему с новым вопросом:

     -- А что думал с государем учинить?

     -- Про государя ничего не скажу. А для твоей з... изладил бы добрый кол, вострой!

     ...Из пытошной Болотникова без памяти унесли в тюрьму.

     Иван Исаевич чувствовал себя худо: ноги совсем отказывали, в голове будто кто бил в набат. Он поплелся в угол и лег на солому. Долго лежал неподвижно, потом стал сгребать к бокам солому, чтобы хоть немного стало теплее. Когда стал засыпать, услышал, как за дверью тихо говорили стрельцы:

     -- Кинуть ему, ай нет?

     -- Не ведено!

     -- То так. Не велено... Но смерзнет вор.

     -- Смерзнет. Кинь, пожалуй.

     -- Ответ держим оба, коли воевода лаяться будет.

     -- Да уж так. Кидай!

     Сквозь дрему Иван Исаевич слышал, как кто-то вошел и набросил на него какую-то одежду. Стало теплее. Узника сморил сон, тревожный, глухой, как вьюжная ночь. Иван Исаевич будто провалился в пропасть.

     А вьюга за стеной то улюлюкала, то выла по-звериному тоскливо и надсадно, и съезжий домишко вздрагивал от ударов ветра.

     Стрельцы на улице, пока не пришла смена, продрогли до костей. И воеводская чарка не помогла.


     На рассвете воевода поспешил к съезжей -- проверить, не случилось ли чего ночью. Стрельцы, вытоптавшие торную тропу вокруг домишка, спросили:

     -- И днем тут стоять?

     -- Стоять. Смена будет! -- ответил Кобелев. Внутренняя охрана бодрствовала. Один стрелец мерял караулку шагами, другой за столом лепил безделку из хлебного мякиша.

     -- Как вор? -- спросил воевода, заглянув в оконце.

     -- Щи ел. Спит. Вечор окошко щупал, решетку шатал.

     -- Шатал-таки? Ах, тать! Всяка тварь, попадя в неволю, вырваться норовит...

     -- Будешь ли, нет ли ругать нас, -- сказал стрелец, сидевший, у стола, -- мы ему попону кинули, не закоченел бы...

     -- Ладно. Пускай. Ну, зрите в оба! Утеклецом будет -- ваши головы с плеч!

     -- Бдим, воевода!

     -- Щей ему дали единый только раз. Велено кормить вора хлебом да водой. Молчанко будет ему приносить. Разумеете?

     -- Разумеем!
III


     Днем ворота старинной крепостцы отворяли настежь, чтобы стрелецкие жены, дворовая челядь воеводы и прочие люди могли пойти на посад, на торг или в Христорождественский собор на богослужение.

     Крепости-острожку уже более ста лет. Стены и башни изрядно подточены временем. Башен семь -- одна въездная, "воротняя", и шесть "затинных" с бойницами и чугунными пушками. В лихие времена за стенами укрывались от врагов посадские, купеческие да ремесленные люди и духовенство. Крепость огрызалась пушечным да фузейным огнем, поливала незваных гостей кипящей смолой со стен, стойко выдерживала осаду и прогоняла недругов лихими вылазками.

     Днем в башне дозорного не было. Стрелец-караульщик в овчинном тулупе и лихо заломленной шапке стоял у открытых ворот. В руке -- бердыш, за кушаком -- пистолет. Стрелец посматривал на проходящих и проезжающих и, приметив подозрительных, загораживал дорогу.

     Осторожно, будто слепая лошадь, по склону земляного вала через ров спускалась узкая наезженная дорога в посад. Там, на базарной площади, перед гостиным двором бывал торг, обыкновенно по понедельникам. Торги назывались "сборами". В понедельник второй недели великого поста -- первый сбор, на следующей неделе -- второй, и затем -- третий. Летом самая людная и бойкая ярмарка бывала в Иванов день.

     За площадью, белокаменной громадой, высился собор. Неведомые зодчие построили его при Иване Грозном. Богомольцы шли сюда замаливать грехи, кланяться чудотворному образу казанской божьей матери.

     Вокруг площади -- бревенчатые дома с высокими окошками, резными наличниками и подзорами. В домах побольше жили каргопольцы побогаче, а на задах в беспорядке -- курные избы посадских: скорняков -- белковщиков, бондарей, кузнецов, сапожников и катовалов.

     Понедельник, как и предыдущие дни, был вьюжный, серый. Побывав в съезжей, воевода направился домой.

     Гость только что встал с постели и умывался на кухне из медного рукомойника, подвешенного на витой цепочке. Рукомойник вертел луженым носиком во все стороны.

     Стряпуха Прасковья старалась накормить огромную жаркую печь с прожорливым устьем, без конца совала туда на деревянной лопате сляпанные из теста караваи. Пахло кислыми щами, обгорелым сосновым помелом и свежеиспеченным хлебом.

     На лавке, у тусклого оконца, Марфушка ощипывала большую жирную курицу, кидая перья в решето на полу.

     Петрищев кончил плескаться водой. Стоявшая рядом Ульяна подала ему утиральник беленого полотна с вышивкой. Гибкая, будто без костей, спина хозяйки согнулась в полупоклоне. Праздничный сарафан колом стоял на бедрах.

     Сотник принял утиральник, глянул на Ульяну, улыбнулся:

     -- Благодарствую, хозяюшка. Добра водица с ледышками. Такой умываться шибко приятно. А принимать утиральник из твоих рук -- много приятней.

     Увидев вошедшего мужа, Ульяна отступила от сотника и ответила степенно:

     -- Рады угодить тебе, гостенек. Пойдем-ко теперича к столу! Петрищев похлопал Марфушку по плечу и сказал:

     -- Эх, младена! Тебя бы малехонько пощипать так-то!

     Марфушка толкнула ногой решето под лавку, покраснела. Передник у нее холстинный, с лентами по подолу, кофтенка с заплатками на локтях. Лицо белое-белое, красивое, большеглазое. Матовая кожа словно бы светилась при золотистом утреннем луче, пробившемся в окошко сквозь иней.

     Сотник полюбовался девушкой и довольный своей шуткой пошел следом за хозяевами в покои.

     В обеденной палате был щедро накрыт стол. Братины с медом, пивом, квасом, серебряный кувшин с редкостным белым португальским вином -- дар купцов воеводе, всевозможные закуски. Все расставлено на тканой с набойчатыми рисунками скатерти.

     -- По столу видать -- справно живешь, воевода! -- одобрительно заметил сотник.

     -- Какое ноне житье! -- ответил Данила Дмитрич, кося хитрыми глазами куда-то в угол. -- На кормлении пробавляемся скудно. Не прежние времена. Вот государевы наместники -- те жили куда против нас богаче!

     -- Ноне что-то бояре в наместники в ваши края боле не просятся, -- сказал Петрищев. -- Или края эти зело оскудели?

     -- Оскудели, сотник! Ой, как оскудели. На торге, кроме тощей говядины да ободранных зайчишек, почитай, ничего боле и нету. А по осени привозят мне мужики тоже не больно приглядный харч. Ну, кушай, гостенек, что бог послал! -- воевода налил в кубки.

     Обильно угощая сотника. Данила Дмитрич нетерпеливо поглядывал в окошко. На улице вроде бы стало светлее, вьюжит меньше. Воеводе до зарезу надо было съездить на посад по своим делам. Он сидел как на иголках, беспокойно ерзая на стуле. Гость это заметил:

     -- Чегой-то ты, Дмитрич, все ерзаешь? Уже не положила ли голуба Ульяна тебе горячих угольев, а?

     Ульяна всплеснула руками:

     -- Такого и в мыслях не держу, чтобы горячих угольев своему муженьку насыпать!

     Воевода опрокинул стопку меда и решился сказать прямо:

     -- Надо бы мне, дорогой гостенек, оставить тебя на время малое, отлучиться на посад по торговым делам.

     -- Ну, ежели так, то... -- гость повел оком на хозяйку, -- торговые дела промашки не терпят. Они яко железо в горне: перегорит -- плохо, и не докалится -- тож не ладно. Знаю, сам в Москве в суконном ряду лавчонку держу.

     -- На обратный путь для твоих стрельцов я сготовил все, что потребно.

     -- Добро, добро!


     Метель на какое-то время затихла. Ветер налетал лишь порывами. Ульяна выбежала на крыльцо проводить мужа. Сани-кресла давно уже ждали. Воевода тяжело сел на разостланный поверх сена ковер. Молчан на облучке взмахнул кнутом. Ефимко Киса с плеткой за поясом едва успел вскочить сзади на полозья.

     Ульяна вернулась в дом, поеживаясь от стужи. Данила Дмитрич вскоре миновал крепостные ворота и помчал к торгу.

     Сугробы курились дымными вихорьками, будто по ним, взметая пыль хвостами, бегали белые лисицы. Стало совсем светло, мороз пощипывал носы.

     На городскую площадь прибывали подводы из ближних деревень -- Калитинки, Гужова, Ловзанги, Надпорожья, Залесья. Андомские гончары выгружали из розвальней на утоптанный снег горшки, крынки, ладки, масляники, цветочники. Подходили посадские хозяйки, смотрели товар, пробовали его на звон. Толстая старуха в овчинной шубе, с головой, закутанной черным полушалком, взяла на ладонь горшок, козенками постучала по его каленому боку, прислушалась: дребезжит или нет?

     Баба в шубе-пятишовке разложила на рядне прямо в санях глиняные игрушки. Утушки, медвежата, коровушки -- детишкам утеха. Возле бабы толпились замурзанные, посиневшие от холода посадские ребятенки, просили подудеть в утушки-свистульки. Товар у бабы шел не ходко: у покупателей в карманах -- ветер. Она поглядывала только, чтобы игрушки не растащили.

     Но вот подошла купчиха Серебрина -- тощая, длинная, в лисьей шубе до пят и кашемировой цветастой шали. За руку она вела купеческого наследника лет семи от роду. У наследника румяные щеки, нос пуговкой, глазенки глуповатые, но живые. На нем белая шубка, расписные катанки и лисья, как у стрелецкого сотника, шапка. Купчиха сказала:

     -- Выбирай, дитятко, что те по душе!

     Мальчишка стал вертеть игрушки в руках, рассовывать их по карманам. Торговка угодливо подсовывала ему то медвежонка, то пастушонка с рожком. Набив карманы игрушками, наследник взялся за материнскую шубу, опасливо косясь на посадских детей. Купчиха отсчитала торговке деньги и ушла, бережно охраняя свое детище.

     Старик-бондарь степенно похаживал вокруг ушатов, треногов, колодезных черпал, схваченных железными обручами. По соседству с ним ловзангский санный мастер немало места занял полозьями розвальней, расписными дугами с кольцами для колокольчиков, а гужовец, подслеповатый старикашка с поделками из еловой драни -- коробами, бураками, полубурачьями расположился на виду у всех, посередке базара. Но и его товар шел плохо. Покупатели все больше тянулись к хлебному ряду, где торговали ячменем, овсом, толокном, мукой, редькой, сушеной и пареной брюквой.

     Людно было у рыбного ряда, где на прилавках грудами лежали мороженые налимы да сиги, а в плетеных коробах -- тихмангский сущик да лекшмозерские ряпусы.

     За всеми этими товарами расположились возы с говядиной, зайчатиной, битой дичью, домашней птицей. Мухортые мужицкие лошаденки обындевели от хвоста и до ушей.

     Крестьянин из Гужова разрубал топором мерзлую коровью тушу. К нему подошел посадский в тулупе. Он был навеселе. Громко крикнул:

     -- Своей ли смертью умерла животина?

     Из-за спины гужовца вывернулась бойкая жонка в суконном полукафтанье:

     -- Чирей те на язык! Растелиться не могла коровушка. Прирезать пришлось!

     -- То-то и видно, что не могла. Синяя вся, как у дьячка Мигуева носина! -- отозвался посадский.

     -- Сам-то синий! Отойди, греховодник!

     Посмеиваясь, посадский отошел.

     В гостином ряду, в низеньких лавчонках с откинутыми, кованными полосовым железом ставнями купчишки торговали мукой, сукнами, белеными холстами, солью и постным маслом. В особом ларе ошевенские монахи продавали сальные и восковые свечи, кипарисные афонские крестики, медные литые складни. К ним подходили посадские жонки да монахини. Поверх теплых полушубков черницы надели долгополые монашеские одежды и оттого были толсты и неповоротливы.

     А в соборе, что на берегу Онеги, шло богослужение. Там кончалась заутреня. В сизой дымке тускловатого дня ярым огнем светились стрельчатые, забранные решетками окна.

    

... ... ...
Продолжение "Вьюга" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Вьюга
показать все


Анекдот 
Очередные новости НТВ. Сообщение по делу Юкоса. Буквально говорится следующее: Генеральной Прокуратуре удалось получить доступ к одному из конфискованных серверов Юкоса. Угадайте, что она там обнаружила? – ФАЙЛЫ! Так что если у вас на компьютере хранятся файлы - вам каюк! Десять лет от Ген Прокурора обеспеченно.

(С) Роби
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100