Из бранных книг - - ДомПроза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Лукницкий, Сергей >> Из бранных книг Читать целиком Сергей Лукницкий. Дом
---------------------------------------------------------------
© Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 1991
Email: Louknitski@mtu-net.ru
---------------------------------------------------------------
1.
" Я ехал на перекладных, но, помнится, не из Тифлиса", хотя рука сама
написала это слово. Я даже не помню откуда. Потому что столько было разных
мест, населенных пунктов, рек, мостов и деревень, что я попросту
запамятовал, где взял напрокат этот старенький четырехцилиндровый
автомобиль.
Я устал за рулем. А тут на пути - городишко.
И не какой-то большой город, а так себе, и обрадовало меня в нем лишь
то, что сразу же при въезде я увидел рекламу гостиницы, где мог выспаться.
При ней находилась контора, в которой я мог избавиться от своей временной
машины. Остановился против старинных дверей, уплатил в ближайшем уличном
автомате за то, что машина будет припаркована здесь сколько-то времени,
покидал все незамысловатое свое барахло в огромную красную сумку на молнии,
стоявшую на заднем сиденье; достал ее из машины, закинул за плечо; еще раз
проверил, не забыл ли чего в этом своем временном транспортном средстве,
оставил ключи в замке зажигания, хлопнул дверцами; и, повернувшись к
гостиничной двери, пнул ее ногой. Она мягко подалась. Я очутился в небольшом
вестибюле, где ко мне тотчас же подошел портье, протянул ключ от номера,
взял мою сумку и пошел вперед, показывая дорогу. После двух минут хождения
по массивным старинным лестницам я очутился наконец в крошечном номере,
вполне приемлемом для одинокого путника, и, рассчитываясь с портье, дал ему
понять, что лишние монеты предназначаются за услугу: у меня не было сил, а
портье должен был позвонить, чтобы мою машину забрали. Номер кредитной
карточки я написал пальцем на грязном капоте, и если мальчишки не подшутят
надо мной, то вопрос о машине не потревожит меня те два дня, что я намерен
здесь высыпаться.
Я заснул и проспал, наверное, часов пять, потому что, когда я
проснулся, уже было темно. Я подошел к окну и увидел, что гостиница, в
которой остановился, стоит на площади, под окнами уже не было машины, ее,
вероятно, убрали, а вся площадь была точно такой же, как миллионы подобных
площадей, виденных мною в разных городах и странах. Может быть, она была
центральной, но никакого памятника на ней не стояло, вся она была очень
уютной и обрамлялась премиленькими двух-четырехэтажными домами,
разноцветность которых и разностильность не скрывала и темнота. Около
каждого дома гнездились фонари, имеющие, как известно, обыкновение все
показывать нам в немного ненастоящем или таинственном виде.
Скучно было стоять у окна. Я уж совсем было собрался отойти от него,
чтобы включить свет, разложить свое барахло, переодеться, кое-что бросить
прачке. Но, бросив еще раз взгляд на площадь, я почему-то от окна не отошел,
что-то показалось мне на площади дисгармоничным, что-то такое, что заставило
задуматься. Очень скоро я увидел, что весь диссонанс на площади порождается
одним странным в этот вечер домом. Я говорю в этот вечер, потому что, быть
может, в другое время суток он не произвел бы на меня такого впечатления. Но
здесь, на фоне залитой рекламными огнями площади, он выделялся своей
неприступностью, величиной. И хотя он был столь же стар, как и все остальные
его собратья, он был значительно выше и мрачнее их. Ни одно окно в нем не
светилось. На фоне лунного неба черный неосвещенный провал казался
великаном.
"Что мне за дело, - подумал я, - я голоден". И снова что-то удержало
меня у окна. Это что-то часто встречается в нашей жизни, когда мы видим
какое-то уродство или аномалию. Неудобно как-то смотреть на изувеченного или
убогого, но нет-нет да и оглянешься, сам от себя скрывая слабость и соблазн
любопытства. И вдруг я понял, что еще мне показалось странным. Все дома на
площади были соединены друг с другом и стояли тесно, как солдаты в строю. А
с двух сторон этого дома, обводя его черную плоскость, светились лунные
дорожки. Может быть, за ним был пустырь.
Я не любитель таинственных забав и уже лет двадцать не замечал за собой
склонности к мистификации, тем более самомистификации. Поэтому принудил себя
совершить все то, что должен был совершить уже полчаса назад. Я включил
свет, умылся, оделся в приличное, не дорожное платье и спустился на первый
этаж, где, как я уже успел заметить, была небольшая харчевня, вполне
годившаяся мне, чтобы утолить голод и все то, что обычно утоляют в таких
харчевнях. На стене ее висела карта города. Пока кельнер наливал мне пива, я
посмотрел на достопримечательности. Стандартный набор, как всегда и везде. И
так как никакой особой причины посещать этот город у меня не было, я
заскучал. Что ж, отосплюсь, может быть завтра поброжу, ну а послезавтра
наверняка снова возьму напрокат машину и поеду дальше.
Я сел в темный угол харчевни, как раз напротив окна. Площадь из этого
окна казалась значительно больше. Огни на ней слились и образовали целое
неоновое море, переливающееся в звучащее. И тут я вздрогнул, потому что
черный страшный дом на конце его, казалось, стоит рядом - немой, огромный,
манящий, оттененный лунным контуром: явление, которое я до сих пор объяснить
себе не могу.
- Дом продается? - спросил я подошедшего кельнера, небрежно кивнув на
темное окно.
Мне совершенно не нужен был ответ. Более того, я даже был уверен, что
он меня не поймет: какой-то дом, какой-то приезжий о нем спрашивает. К тому
же я не был уверен, что знаю чужой язык достаточно хорошо, чтобы вести
подобного рода беседы.
Официант разложил приборы на столе, картонные треугольнички, поставил
на них пиво, какую-то снедь. А когда я уж и сам забыл про свой вопрос, он,
прямо посмотрев мне в глаза, сказал:
- Мистер, вы всерьез интересуетесь этим домом?
Отказываться было глупо. Пришлось согласиться, но, конечно, с тем
условием, что рассказ о нем не займет более четверти часа, то есть максимум
трети того времени, что я намерен проторчать в этой харчевне. Я поднял
тяжелую ледяную кружку пива.
Официант меж тем отошел, хотя, признаться, я решил, что именно он будет
повествователем. Немного разочарованный, я доел мне причитающееся и в
ожидании обещанного заказал еще пива, уже сытый и немного удовлетворенный,
лениво стал смотреть на крошечный зальчик. У стойки бара стоял человек и
кивал входящим, видимо, завсегдатаям этого кабачка. Столики быстро
заполнились людьми. Какая-то девица взяла в руки трубу, раздались звуки,
очень похожие на дельфиний голос, и мне стало ясно, что если даже кто-нибудь
и надумает мне что-нибудь рассказать про дом или не про дом, я уже все равно
ничего не услышу.
В это время дверь харчевни впустила еще одного посетителя. Это был
бородатый человек с испитым лицом в изрядно поношенных штанах и рубахе
навыпуск, подпоясанной веревкой. Он был столь необычен в таком европейском
кабачке, что невольно вызвал у меня ассоциацию какого-то скоморошества. Но
для завершения опереточности образа на нем должна была быть шапка Ивана
Сусанина и лапти. Однако вместо шапки на нем была мотоциклетная кепка с
большим козырьком, а на ногах роскошные итальянские штиблеты. Приглядевшись,
я заметил, что руки у старика были не стариковские, а холеные нестарые руки
английского бухгалтера с двумя или тремя перстнями на пальцах. Причем левая
рука была в перчатке, и перстни были надеты поверх нее. Другая перчатка,
вкусно пахнущая кожей и, наверное, лайковая, торчала, засунутая за веревку,
подпоясывавшую рубаху. Обеими реками он держал пустую, видно, вскрытую не по
правилам - ножом, чтобы больше было отверстие, - банку из-под пива и стал с
этой банкой обходить столики.
- Кто сколько может, господа хорошие, - говорил он на хорошо известном
мне языке.
Я смотрел на эту сцену и пил свое пиво. В старике не было ничего ни от
убогого, ни от нищего. Старик, да и не старик вовсе, а переодевшийся в
старика лентяй, может быть даже когда-то мой соотечественник, был здесь,
конечно, не впервые, потому что, судя по всему, сидящие за столиками его
знали великолепно. Знали, что он придет в определенное время, и совали ему
монеты, ни о чем не спрашивая и не глядя, через плечо, а то и просто бросали
на пол и старик их подбирал. И в этом не находил для себя ничего
унизительного. Именно последнее и дало мне возможность подумать, что старик
этот на работе и выполняет чью-то волю, играет роль. А ведь хорошо сыграть
любую роль вовсе не унизительно.
Ко мне он подошел как к старому знакомому, в ожидании подачки. И я,
пользуясь тем, что, как мне показалось, хорошо понял старика, спросил его на
том же языке, на котором он просил монеты:
- Зачем тебе монеты, старче?
- Ты че, свой, что ли? - спросил меня старик, и глаза его перестали
смеяться.
Я не знал, что на это ответить, потому что не знал, что есть "свой" в
его представлении. Означало ли это, что я из той же компании, может быть из
профсоюза тех же нищих-комедиантов. А может быть, то, что я с ним говорю на
одном языке, его немного смутило. Я не знал, что ответить.
Выручила девица с трубой. Она так постаралась, что разговаривать стало
из-за шума невозможно. Я сделал вид, что я ответил что-то одними губами, на
это старик сказал: "А". Я ему заявил, что ничего не слышу.
- Так тогда давай монету, - сказал старик.
Проходивший мимо кельнер, чуть заметно подмигнул, показывая на
попрошайку.
- Вот он вам расскажет про этот дом, - сказал официант на языке,
видимо, старику непонятном. - Он сам оттуда. Мы все в этом отеле слышали эту
историю уже сто раз, а вам как путешественнику это может быть интересно.
Только пить ему много не давайте, - проговорил он, проносясь со своим
подносом мимо меня.
Я вовсе не собираюсь давать ему пить, да, признаться, эта история меня
не очень уже и волновала. Вообще, можно было сделать просто - бросить монету
в банку, расплатиться с кельнером и уйти досыпать. Но мысль о том, что
завтра и наверняка на этой площади буду придумывать сам историю этого дома,
меня остановила. Я подвинул старику свой недопитый бокал пива, заказал себе
другой и сказал:
- Дедуль, ты на побирушку-то особо не похожий. Чего ты этак? Продал бы
перстенек, купил бы все это кафе, и жил бы припеваючи.
- Да ить не мой перстенек, хозяйский, обчественный. Мы его по очереди
надеваем, когда сюда ходим на заработок.
- Может, без него лучше бы подавали!
- Мы ить этим делом занимаемся недавно. Это хозяин придумал. Раньше у
нас всего было в достатке.
Признаться, я ничего уже не понимал. Какой хозяин? Почему, чтобы
просить милостыню, надо надевать перстни? Почему этот человек играл
крестьянина середины прошлого века, или, скорее, наше представление о
крестьянине прошлого века.
- Айда со мной, - сказал старик вдруг.
- Считаешь, у меня получится?
- Да не, когда больше знать будешь, просто больше дашь.
- Резонно, - ответил я, усмехнулся, и, положив денежную бумажку под
пивной треугольник, вместе со стариком удалился. И пока мы выходили из
харчевни, огибая столики, причем старик громко сморкался, утираясь рукавом,
на нас смотрели все, а девица даже отняла трубу от накрашенного лица. Но мне
показалось, что музыка при этом не исчезла, а дельфиньи звуки напутствуют
меня на небольшую и, быть может, занятную прогулку перед сном.
Я отправился за стариком, решив впредь называть его провожатым.
2.
Когда я вышел с ним на улицу, дул холодный ветер. И мне вдруг
показалось, что я зря впутался в эту историю. Я не любитель
непрограммируемых приключений. Я хотел только послушать занимательную
историю. А здесь отчетливо пахло приключением. Ощущение, знакомое любому
пешеходу, кто любит идти вечером по неосвещенной улице или садиться в
автобус, полный пассажиров, в котором темно. К тому же сотни и тысячи реклам
на площади; огоньки при нашем приближении к черному дому, а именно туда мы с
ним пошли, словно бы предупреждали, чтобы я этого не делал. Но, желая самому
себе доказать... я не успел подумать, что я там собирался себе доказывать.
Провожатый вдруг заговорил, перейдя на "ты".
- А документы у тебя в порядке?
Я уже не удивился такому вопросу. Удивился только тому, что он
продолжал говорить в том же тоне, как и в кафе, на псевдокаком-то языке. Я
почему-то был уверен, что сейчас он заговорит изысканно и литературно.
- Паспорт, - бросил я.
- Покажь, - сказал он, протянув руку в лайковой перчатке с перстнями.
У рекламы, извещающей, что в этом здании находится "Саксона" и там
можно вкусно провести время, провожатый изучал мои документы.
- Не пойдет, - сказал он.
Мне было все равно. Я уже хотел домой.
"Суну-ка я ему монету и откланяюсь", - подумал я и достал ее из
кармана.
Увидев такой жест, старик осклабился, помягчел.
- Мало, однако, хозяин, - сказал он, оценив мой жест.
- Сколько же тебе надо? - спросил я, уверенный, что зря продолжаю
никчемную беседу.
- Ну, десять раз по столько, - заканючил он.
Я прикинул, что если бы я сегодня не отдал машину, то она все равно
обошлась бы мне дороже, чем та сумма, которую вымогал провожатый, и вынул из
бумажника помятую бумажку. Старик сунул бумажку в карман вонючих, протертых
на коленях штанов, долго шарил там (жест, по-моему, неприличный), достал
оттуда какую-то штуковину, подышал на нее и в мой паспорт, не спрашивая меня
больше ни о чем, поставил какую-то крупную кляксу, на которой я потом долго
и безуспешно пытался прочесть буквы, повествующие, что провожатый повел меня
в какое-то то ли общество, то ли еще во что-то, имеющее название абсолютно
неразборчивое в первой части, а во второй: "возросших на свободе дерев".
- У тебя что здесь, дед, сумасшедший дом или княжество Монако с
суверенной территорией? - спросил я его.
- Пойдемте, - мягко и на этот раз интеллигентно сказал старик. Но когда
я посмотрел на него с удивлением еще раз, старика не было, а стоял передо
мной средних лет человек с красивым лицом, в изящном костюме, с
клинышкообразной черной бородкой, слегка грассирующий, элегантный.
Окладистую бороду, поношенные штаны, рубаху с веревкой, парик с лысиной и
мотоциклетную кепку он уже укладывал в вынутый из кармана же и расправленный
пакет с надписью "Мальборо". И мы двинулись. Ибо сейчас я уже чувствовал
себя в его власти.
Но чем ближе мы подходили к дому, тем тише становилось на улице, все
реже попадались нам прохожие. Когда мы оказались в тени дома, которую
наметила по контуру все еще сияющая луна, прохожие и вовсе исчезли. Рекламы
как-то поблекли, а переступив границу тени, я услышал грубое и неожиданное:
- Стоять!
- Вы знаете, я, пожалуй, лучше пойду, - сказал я экс-старику.
- Теперь это невозможно, - галантно возразил он мне, - чтобы выйти
отсюда, вам нужно снова заплатить пошлину и получить разрешение. И я охотно
вам дам его, но только после того, как вы осмотрите наши
достопримечательности. Видите ли, наш дом - это дом одноразового туризма.
Все жители города один раз да побывали там. Я не припомню, чтобы кто-то
побывал у нас дважды. Но и за насильственное ознакомление с
достопримечательностями надо платить, - улыбнулся он. - Поэтому ничего не
поделаешь.
- Но почему меня никто не предупредил, что здесь такое насилие? -
спросил я.
- Видите ли, - сказал незнакомец, - люди не любят расставаться с
деньгами. Поэтому каждый, кто потерял их, обязательно пожелает того же и
ближнему. Но для путешественника, а именно таковым вы мне представляетесь,
то, что я вам покажу, все же небезынтересно.
Все это он говорил мне, пока мы стояли в тени, и я, оглянувшись,
тоскливо смотрел на освещенную площадь, на противоположной стороне которой
серебрился мой отель с уютной комнатой.
И вдруг кто-то снова явственно рявкнул у меня над ухом:
- Стоять!
И тут же я получил очень болезненный удар чего-то железного под
подбородок. Я подумать не мог, что это "что-то железное" может быть оружием.
В темноте я едва разглядел какого-то маленького человека с большим ружьем.
Он долго чиркал кремниевой зажигалкой и, наконец, запалил крошечный огонек.
Огонек все время гас на ветру. Наконец более или менее загорелся, запахло не
то мазутом, не то керосином.
- Давайте ему ваши документы, - властно сказал провожатый.
Человек с ружьем долго изучал документы. Изучив их, он приблизил
вонючий огонек к моему лицу, словно сверяя с моим паспортом, потом спросил:
"Что несешь?" И, не дожидаясь ответа, стал облапывать меня, похлопывая по
карманам.
Неприятная процедура заняла минут двадцать. Наконец человек с ружьем
отстал.
- Свободен, - сказал он коротко скорее моему провожатому.
- Осторожно идите, - предупредил меня провожатый. - Дороги тут не
больно хорошие.
Это, им сказанное, было лишним, потому что я и так уже почувствовал
особенность местных дорог, провалившись в своих новых ботинках в какую-то
скользкую дрянь, отчего в воздухе запахло навозной жижей.
3.
Глаза понемногу стали привыкать к темноте. Осторожно ступая, ведомый
под руку моим спутником, я приближался к черному подъезду дома, который
оказался не так черен, как все остальное здание. В нем мерцал крошечный
огонек. Такой бывает в коптилках.
- Отчего у вас так темно? - спросил я.
- У нас темно? - удивился мой спутник. - Нет, батенька, мы просто
экономим. Вы посмотрите на эту площадь. Ну куда это годится, столько горит
всякого!
Я, конечно, улыбнулся на эти слова, но, к счастью, в темноте мою улыбку
он не заметил.
- Ну-с, с чего вы предпочитаете начать осмотр? - спросил меня мой
спутник.
- А ни с чего, завели, так показывайте что-нибудь. Надеюсь, в помещении
чище, чем на улице, - добавил я сварливо.
- Там просто рай, - сказал мне мой спутник, полный радушия. - Но вам
повезло, - добавил он, - повезло. Раньше мы нашим гостям никогда не
показывали колдобин, обшарпанных стен. А вам покажем. Чтобы вы вовремя
поостереглись. К тому же у нас теперь гласность.
Возле самого подъезда дома я увидел множество черных предметов, в
темноте похожих на людей. Трудно, правда, было разглядеть, что это такое,
поэтому я стал задавать вопросы.
- Это наш некрополь, - бодро доложил проводник. - Усыпальница, -
добавил он и еще добавил: - Это все памятники бывшим хозяевам этого дома.
Всмотритесь в их лица... Только имейте в виду, что за нами наблюдают, -
добавил он вполголоса, - поэтому поклонитесь им всем. Можете ограничиться
общим поклоном, но сделайте умильное лицо. И пойдемте в подъезд.
Я не стал спорить, сделал, как он сказал, но, кланяясь с умильным
лицом, в нижней позиции тихонько спросил:
- А сколько времени занимает вся эта экскурсия?
- Не успеете соскучиться, - сказал мой провожатый и, взяв за локоть,
повел в подъезд, однако, у самой лестницы резко задержал. - Во-первых, не
оступитесь, - сказал он, показывая под ноги, где валялись какие-то обломки
мрамора.
- У вас ремонтные работы? - с неудовольствием осведомился я, больно
ударив ногу об один такой обломок.
- Отчасти, - заявил он. - Новый хозяин дома распорядился перестроить
немного фасад и убрать лишние памятники, которые вот таким образом и
убираются. Но вы не думайте, - поспешно добавил он, - их убирают в полном
согласии со всеми жильцами нашего дома. У нас есть специальный комитет,
который выясняет мнение каждого на этот счет.
- Очень интересно, - пробормотал я, выдергивая рукав из цепких объятий
невесть откуда взявшейся колючей проволоки, оказавшейся возле самой двери
парадной.
- Не спешите, - сказал чернобородый. - Есть еще "во-вторых".
- Вот как?
- Да, здесь, у самого входа, с левой стороны, вы должны тоже
поклониться, только более искренне, чем только что. И уж упаси вас Боже
назвать там, в подъезде, это экскурсией. Там не только наблюдают, - закончил
он.
- А что там? - опасливо спросил я.
- Там мумия первого хозяина этого дома.
Я не нашелся, что ответить на это.
- Я надеюсь, она в саркофаге, - выдавил я из себя.
- Да, тут вы можете не беспокоиться. - И с этими словами он нажал
какую-то кнопку. Послышался приглушенный вой сирены, и двое каких-то людей,
которых я не сразу приметил возле парадной двери, стали крутить ручку
лебедки, отчего поползла вверх железная решетка, мною (и не мудрено) в
темноте не замеченная. Путь был открыт, и мы благополучно вошли вовнутрь,
где я все сделал в соответствии с ритуалом.
Не могу сказать, что это был очень приятный ритуал, и, хотя я был готов
к нему, я все равно вздрогнул, но высказаться по этому поводу мой спутник
мне не дал.
- Эта наша традиция и идеология, - сказал он веско.
Мимо нас пробежали какие-то люди в касках и с оружием. Они были в
шинелях и несли большой кусок материи, я не разглядел, какого он цвета. Они
несли его на штыках, как лозунг, но сколько я ни вглядывался, ничего на нем
написанного не обнаружил.
- Я, пожалуй, начну немного с истории, - сказал мой гид, - этот дом был
построен очень давно, в незапамятные времена. В нем жили люди, по-видимому,
предки тех, что живут и сегодня. Но им почему-то не понравился бывший
хозяин. Они убили его и установили в доме самоуправление. Выбрали старшего.
- В саркофаге внизу - это тот, которого убили?
- Нет, нет, нет, нет и еще раз нет, что вы! Внизу в саркофаге как раз
тот, кто его убил. А кого убили, у нас даже портрета нету. Правда, я могу
вам его показать. - Он прислонился к обшарпанной стене, приглашая меня
закрыть его полами пиджака. Достал мягкий, подстать своим перчаткам,
бумажник, вынул оттуда сложенную в восемь раз фотографию с облупившимся
эмульсионным слоем, и, сунув мне ее на секунду под нос, прошептал: -
Смотрите, но только быстро.
Я не успел ничего заметить. И заметить там было, по-моему, уже нечего.
- Ну так вот, а потом началась демократия. Каждый жил в свое
удовольствие, за дом не платил, конечно, его не ремонтировал.
- А что, жильцы этого дома промышляют только нищенством? - спросил я
наивно.
- Сейчас уже да. Это идеология нашего хозяина.
- А сколько их было всего - хозяев? - спросил я, вспоминая, что бюстов
у входа я видел довольно много.
- Сейчас этого уже никто не помнит, - сказал чернобородый. - Шесть или
семь.
- Вот как? - удивился я.
- Ну... - замялся он, - в одних учебниках истории их пять, в других
семь, какое это имеет значение!
- Их дом с тех пор не перестраивался?
- Что вы, - сказал чернобородый, - это строжайше запрещено правилами
внутреннего распорядка. Даже одно упоминание об этом грозит строгим
наказанием.
- А вы сами как думаете, сколько их было? - спросил я, настойчиво
возвращаясь к предыдущему вопросу.
- Пять или семь?
- Я при исполнении, - замялся чернобородый. И я не стал больше
настаивать.
- А чем занимаются жители этого дома?
- Ну, всем тем же, что и жители других: родят детей, едят, пьют,
смотрят телевизор, который им показывают по специальному каналу, потому что
они никогда не выходят из дому и общение с внешним миром может на них
пагубно отразиться.
- А вы общаетесь с внешним миром? - спросил я.
- Конечно, - самодовольно ответил чернобородый. - Я же совсем другое
дело.
Но в чем это дело, не пояснил.
- А где же работают жильцы? Основное их дело в чем?
- А кто где. Но с обязательным условием - не покидать пределов
строения.
- Что же, они изготавливают нечто такое, что потом обменивают на...
- Да. Дело все в том, что нашего дома на этой площади все боятся.
Попробуй не обменять кусок плохо отесанного бревна или старую паклю на
что-то стоящее под угрозой оружия.
Да, - согласился я, - под угрозой оружия я и сам бы наверное, отдал
вам, да не за паклю, а просто так, все, что у меня есть.
- Но вы меня немножко перебили... А впрочем, как хотите, можете
задавать вопросы.
Естественный вопрос возник у меня сам собой.
- И что, никто не вздумал изменить форму своего существования?
- Почему же, были и такие, - сказал провожатый. - Вот кельнер, который
вас обслуживал в кабачке, где мы познакомились, он тоже жил когда-то в нашем
доме. Потом убежал, в него стреляли. Но не попали. Пытались притащить его
силой - не удалось.
- Но, по-моему, он неплохо себя чувствует в этом кафе, зачем же его
тащить назад в дом?
Мой собеседник не удостоил меня ответом.
- Или взять девицу, - продолжал он, - которую вы тоже видели. С трубой,
помните? Она ведь и стихи пишет. И такие, знаете ли, стихи. Сидела у нас в
чулане несколько дней. Не знаю, как ей удалось из него выбраться.
- Но она тоже не жалуется теперь на свою жизнь, - настаивал я.
- Не жалуется, - согласился мой спутник. - А может, и жалуется, не
знаю. У нас, оттого что она сидела в чулане, ее все знали, а там она на
своей трубе сыграет раз-другой, да и все. Кому такая свобода нужна!
- Значит, вы все-таки сами считаете, что в вашем доме со свободой не
густо?
- Ну почему же! Сейчас, пожалуйста. Вот обратите внимание, - и он
сделал жест рукой, приглашая меня осмотреть стены коридора, по которому мы
шли, сплошь испещренные всякого рода надписями, явно направленными против
сегодняшнего хозяина.
- А как сам к этому относится?
- А он их почти не видит, потому что редко бывает в доме. Он ходит по
площади вместе со своей женой, размышляя, что бы еще перестроить в нашем
доме.
- А что у вас вообще можно перестроить? У вас же очень мрачно, - сказал
я.
- Конечно, но это стиль нашего здания, экзотика, если хотите. Заметьте,
вы все-таки предпочли осмотреть наш дом, а не любой другой, имеющийся на
этой площади.
- Да уж, - сказал я, вспоминая, что левый ботинок, носок, ну, конечно,
и правый придется теперь выбросить.
Страшный крик в это мгновенье остановил меня. Но не моего собеседника.
- Что это? - в испуге спросил я, хватая его за рукав.
- Не обращайте внимания, - сказал мой собеседник. - Это семейная
вражда. Раньше они делали это тихо, чтобы не мешать прошлому хозяину, он не
любил шума, ну, а поскольку новому хозяину сейчас все равно, вот они и
кричат.
- Может быть им нужна помощь?
- Никакая помощь им не нужна. Много лет назад две смежные комнаты были
заняты двумя семьями. И вот уже долгие годы идет спор о том, кому
принадлежит крошечный коридорчик между ними. И та и другая стороны находят
все новые аргументы, чтобы оттяпать у соседей этот коридорчик, как будто он
их спасет. Представители и той и другой семьи часто ловят нашего хозяина или
его жену в коридоре за рукава и шепотом, конечно, предъявляют свои права на
этот коридорчик. А хозяин и сам не знает, кому должны принадлежать эти
несколько сантиметров, поэтому не любит здесь бывать. Вообще быть хозяином
такого дома тяжело. А вот еще одна квартира, - продолжал провожатый, - из
тех комнат. И не поверите, до чего дошло: восемь раз за неделю жильцы
переставляли стены. И до того дошли, что и стены убрали, а поставили ширмы,
чтобы удобнее было переставлять.
- Но все, что вы рассказываете, свидетельствует о том, что жить в таком
доме невозможно.
- Те, кто так говорил о прошлом хозяине, бродяжничали перед домом, а
потом где-то пристроились в других концах площади. Сейчас нам без них
скучно.
- Но сегодня у нас появились другие "развлечения" (он сделал ударение
на этом слове) - злоумышленники. В каждой квартире их теперь столько, что
даже хозяин точно не знает, кто и что у кого украл.
Мы довольно долго шли по коридору. Но я все еще не рискнул попросить
моего спутника зайти в какую-нибудь квартиру. Вдруг страшный грохот заставил
нас остановиться. В тусклом голубом свете гниющих бревен мы увидели, что в
потолке образовалось отверстие, попросту - дыра, причем одно бревно повисло,
едва не зацепив меня и моего провожатого, и под потолком чьи-то отчаянно
дрыгавшиеся ноги. Видно, человек изо всех сил пытался взобраться обратно.
Это ему не удалось. Он шлепнулся прямо перед нами, как проколотый мяч в
лужу. Мой собеседник поднял его за шиворот, дал ему легкого пинка, отчего
тот, всхлипывая, побежал по коридору, не разбирая дороги. Мы постояли еще
немного под отверстием в потолке и пошли дальше.
- А нельзя все-таки сделать так, чтобы было немного светлее? - попросил
я.
- Нет, - просто сказал мой спутник. - Поверьте, мы от вас ничего не
скрываем. Кроме... - слышно было, как он щелкает пальцами, - кроме тех
домашних секретов, которые обычно скрываются от гостей.
"О, от гостей скрывается много, особенно в европейских домах, не говоря
уже об азиатских", - подумал я, а вслух спросил:
- Например, где и как вы делаете оружие? - пошутил я.
Но мой собеседник не ответил, потому что в этот момент стал активно к
чему-то принюхиваться. Пахло какой-то тухлятиной. Грешным делом я уж
подумал, а не питейное ли здесь заведение, но, поскольку мы не остановились
и пошли дальше - запах чуть уменьшился - я не стал задавать вопросов.
- Вообще мы собираемся всерьез перестроить наш дом, - сказал
провожатый.
... ... ... Продолжение "Дом" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |