Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

ди Филлиппо, Пол - Филлиппо - Верите ли вы в чудо?

Фантастика >> Зарубежная фантастика >> ди Филлиппо, Пол
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Пол ди Филлиппо. Верите ли вы в чудо?

---------------------------------------------------------------

© Paul DI Filippo. Do You Believe In Magic?

"Fantasy and Science Fiction" January 1989

Журнал "Сверхновая Американская Фантастика" 10/11 1996

Перевод - Юлия Смиренская

Из коллекции Я.Варганова

---------------------------------------------------------------



     Это, вероятно, худший день моей жизни, дружище!

     Семь часов утра, и я крепко и мирно сплю, проведя большую часть ночи за написанием рецензии для пре­стижного журнала «Мэгнетик Моумент» на какую-то сверх­мультимедийную дрянь, присланную Поп-Маркетплейс, - сейчас не помню, на какую именно: вся эта новая музыка звучит одинаково. Ложась спать, я не собирался вставать до полудня. Но мои блаженные грезы о днях иных разбиты вдребезги скрежетом, вслед за которым что-то брякнулось на пол.

     Итак, едва мне удается высвободиться из объятий покры­вал «Уют» - я, как всегда, метался во сне, - я с трудом осознаю, что сегодня тот день, когда мне приносят продукты из бакалейной лавки. Мальчишка из магазина только что втолкнул ящик через специальную дверцу, которая тяжело хлопнула: пневматический замок сломан.


     Разбуженный всем этим, я не могу вновь уснуть и решаю встать. Внезапно меня начинает интересовать, что прислали из магазина — следовало бы разобрать ящик.

     Встаю со своего старого, испятнанного временем матраса, ле­жащего на полу. Надеваю чистые джинсы и свитер, которые, выстирав вчера, повесил сушитъ на веревку на всю ночь. Они еще сырые и липкие и облепляют меня, как водоросли. Это только начало. Я выглядываю в Иллюминатор, чтобы определить погоду, хотя, как и


     обычно, не собираюсь выходить. (Все окна комнаты закрашены черным. Иллюминатор - та область в верхней части одного из них, откуда краска осыпалась.) Панорама, открывшая-ся таким образом - клочок неба и несколько квадратных футов стены. На улице пасмурно, местами кирпично - почти как всегда.

     Я плетусь босиком к ящику с провизией. Ух ты, тяжелый, зараза! Понятия не имею, где они раздобыли все эти консер­вы для меня. В последнее время они особо не баловали меня ассортиментом. (Не переношу на дух эти новые пластиковые банки. Либо алюминий и жесть, - либо я отказываюсь прини­мать пищу!) Подумай только - пластиковые банки! Конец света... К сожалению, местные продукты больше не запечаты­вают в жесть. Поэтому я вынужден питаться импортными, ввозимыми из стран, где традиции более сильны (можно, конечно, считать их отсталыми), а именно: португальскими и норвежскими сардинами, уэльскими пирогами с мясом, ис­панским осьминогом, итальянским скунгилли, северокорейс­кой шар-рыбой, частями тела нигерийской гиены, лапками бирманских ящериц, побегами китайского бамбука - меня уже тошнит от этой экзотики. Мне не терпится поскорее узнать, что принесли в этот раз. В полумраке я подхожу с коробкой к старому деревянному столу и тяжело опускаю ее.

     Слышится душераздирающий ХРУСТ! Слишком поздно. Я понимаю, что наделал. Быстро хватаю ящик со стола и ставлю его на стул. Тихий стон срывается с моих губ:

     - О-ох!

     Я дергаю за цепочку и включаю голую лампочку над столом, надеясь, что ничего страшного не произошло, в винило­вые осколки сейчас превратилась всего лишь какая-то чепуха, вроде пятьдесят пятого альбома Лайонела Ричи.

     (Лайонел Ричи - американский поп-певец, в прошлом - участник группы Коммодорес - прим. перев.).

     Не тут-то было! Со мной вечно так.

     Это настоящий шедевр, выпущенный 30 лет назад, уни­кальное издание, самый первый альбом из купленных мною, краеугольный камень безвозвратно ушедшего десятилетия, отправная точка моей жизни... И все это теперь безвозвратно разбито на осколки, что полоснули меня по самому сердцу: пластинка группы «Lovin’ Spoonful» «Верите ли вы в чудо».

     («Лавинг Спунфул» - созд. в 1964 г. в США. «Do you believe in magic?» - их дебютный альбом. Современники охарактеризовали стиль группы как «музыку для вечеринок» - прим. ред.).

     Я слушал этот альбом прошлой ночью, чтобы вознагра­дить себя за мучения и очистить слух от той дребедени, накоторую мне пришлось писать рецензии. Я снял ее с проиг­рывателя и, ощутив специфический позыв, забыл положить обратно в конверт. Облегчившись, я упал в постель. Безза­щитная пластинка пролежала всю ночь ничком на столе, об­реченно ожидая своей участи...

     Обрушиваюсь на стул. Просто невозможно поверить. Трид­цать лет она существовала и приносила счастье, хранилась как зеница ока, - и надо же было ее упаковкой скунгилли!. .В этот момент вся еда мне ненавистна. Впору переключиться на пластиковые банки...

     Я в оцепенении гляжу на бессмысленные останки. Даже бумажная этикетка изуродована. На ней желтый фон, крас­ные лучи, зеленое индийское божество с тремя лицами и че­тырьмя руками - эмблема фирмы грамзаписи «Кама Сутра», диски которой распространяются «Эм Джи Эм». Предста­вить себе: ни единой царапины, ни единого отпечатка пальцев на всей пластинке. Было так приятно держать ее в руках, такую плотную и тяжелую, в отличие от сегодняшних жалких пластиночек... Она могла просуществовать еще сто лет!

     Я смотрю в другой конец комнаты, где лежат ничем не украшенный бумажный (а не пластиковый) внутренний конверт и картонная обложка диска. Из-под названия пластинки, на­писанного старомодным шрифтом, выглядывают и дразнят меня ухмыляющиеся лица Джона, Зэла, Джо и Стива. (Забавно, когда-то именно этот стиль назвали «модерн». Но так уж повелось: сегодняшний модерн завтра превращается в ретро...). Особенно едок взгляд Джона, держащегося двумя пальцами за проволочную дужку своих очков... Внезапно со мной происхо­дит что-то вроде припадка, даже вздохнуть не могу. Встав, я плетусь к фарфоровой раковине в ржавых пятнах, сую голову под кран и включаю холодную воду. Это немножко помогает. Проклятие! ЭТОТ АЛЬБОМ БЫЛ СРЕДОТОЧИЕМ МОЕЙ ЖИЗНИ! МНЕ БЫЛО ШЕСТНАДЦАТЬ, КОГДА Я КУПИЛ ЕГО! ТА МУЗЫКА БЫЛА ПРЕКРАСНА! БЕЗ НЕЕ МНЕ НЕ ЖИТЬ!

     Тут я осознаю, что реву в голос. К счастью, мои соседи - кем бы они ни были - привыкли к исходящему из моей квар­тиры шуму. Во всяком случае, похоже на то. Никто уже тысячу лет не жаловался. Несомненно, что если кто и слы­шал, как я тут беснуюсь, то, скорее всего, принял это за очередную запись. Внезапно на меня снисходит озарение: пора действовать! Я должен покинуть свое жилище, и обрести еще один экземпляр этой пластинки, воспроизведение оригинала. Я действительно не могу жить без нее. Вся жизнь моя - случайное собрание осязательных примет и звуковых симво­лов. Изъять один из них - значит исказить всю музыкальную мозаику.

     Картина Мироздания должна быть воссоздана!

     Я уже полон энергии и отправляюсь во Вселенский По­иск!

     Вытаскиваю кеды из-под груды одежды, надеваю их на босу ногу и завязываю шнурки. Теперь погода за Иллюмина­тором обретает более существенное значение. Я снова выгля­дываю. М-да... Лучше надеть куртку. Выудив несколько бан­кнот из жестянки, где у меня хранятся деньги и необналичен­ные чеки, засовываю их в карман куртки. Направляюсь к двери и останавливаюсь. Уже двадцать лет я не выходил за порог своей квартиры. Наверное, в последний раз это случи­лось где-то в 1972 году.Но увидев, что дела пошли в худшую сторону, я забился в нору. Половину этого срока у меня не было посетителей. Я связан с миром почтой, телефонными линиями и коаксиальными кабелями. Даже не уверен, суще­ствует ли этот мир вообще в каком-либо ином воплощении, чем те записи, которые я получаю для рецензирования.

     Меня охватывает дрожь. НЕ ХОЧУ ТУДА ВЫХОДИТЬ! Пытаюсь зацепиться хоть за какой-то признак уюта в сво­ем жилище. Кругом беспорядочные груды книг, в основном о музыке, сломанный телевизор, не работавший со смерти Дика Кларка. Залежи аудио-оборудования: колонки разных видов, усилители, эквалайзеры и проигрыватели для пластинок и компакт-дисков и магнитофоны для цифровых аудиокассет, обыкновенные кассетники и различные пульты дистанционно­го управления. А вот старое пишущее устройство, при помо­щи которого я строчу свои статьи для «Мэгнетик Моумент» и других изданий, которые отправляю по электронной почте. Затем, естественно, моя коллекция записеи: приблизительно шесть тысяч долгоиграющих пластинок и столько же сороко­пяток. Они с любовью расставлены по стелажам, старейшие же из них защищены пластиковыми конвертами. Среди них - серия концертных записей Спрингстина с 1985 по 1995 год из пяти пластинок, впрочем, в этом формате десятитысячный тираж так и не разошелся. Компакты и цифровые кассеты, которые получаю, я не собираю, за исключением переизданий недостающих у меня записей старых групп. В противном слу­чае выбрасываю все в вентиляцонную шахту в ванной. Навер­ное, я забил ее до второго этажа.

     Вид моих владений придает мне силы. Я должен выстоять в этих испытаниях, хотя бы для того, чтобы сохранить все это в неприкосновенности. Мне невыносима мысль о том, что после моей смерти неизвестно кто войдет и погубит эту коллекцию.

     Вновь поворачиваю к двери. На ней пять замков и засов, проходящий под скобой ручки и вогнанный в пол. Пытаюсь повернуть ручки замков, но все насмерть заклинило. Засов крепко-накрепко увяз в податливых досках пола. Приходится позорно лезть через маленькую дверцу, чтобы выбраться из своего логова.

     Ну и мерзко же здесь! Полно пыли, паутины, использо­ванных шприцов, ветоши, золы и нанесенного ветром мусора. Через весь этот сор проходит тропинка, которую протоптал посыльный из магазина. Она доходит только до моей двери. И за это, спрашивается, я плачу сто двадцать пять долларов в месяц? Надо навестить мистера Гаммиди, хозяина дома, и потребовать лучшего ухода за помещением! Ведь это не ка­кой-нибудь заброшенный дом. Но скоро я убеждаюсь, что так и есть. Я живу в настоящих руинах! Все окна и двери, кроме моих, выбиты. Других жильцов нет, за исключением нескольких крыс, собак да, судя по некоторым признакам, редких бродяг. Ага! Этим-то и объясняется отсутствие жалоб на мою музыку! Бог знает, почему мне все еще не отключили электричество. Как-то, пять лет назад, погас свет и всю неде­лю не было электроэнергии. Кто же мог спаять провода?.. Эй, если никто не приглядывал за зданием, то кто убирал мусор? Бродяги, наверное. Удивительно, что медный водо­провод ни разу не испортился. А, точно! Медные трубы были заменены пластиковыми еще в 1975 году. Я тщетно протесто­вал, мне было противно пользоваться водой, прошедшеи че­рез ПВХ (ПВХ - поливинилхлорид. Прим. ред.).

     Наконец я сдался и научился довольствоваться шоколадным напитком «Ю-ХУ», единственным, что все еще разливают в настоящие банки...

     Наконец я выбрался на улицу. Ого! Этот район всегда был довольно неказистым, но теперь все вокруг пришло в полный упадок.

     Передо мной - усыпанная щебнем местность акров в 40 величиной. Мой дом - в центре затерянного мира. Это един­ственное наполовину сохранившееся строение. Стена, кото­рую я невольно осматривал каждое утро из Иллюминатора, - на самом деле единственное, что осталось от соседнего зда­ния. Что же это, старина? Когда-то на месте этой камено­ломни была Амстердам-Авеню!

     Я устало бреду под серым небом через заброшенную пус­тыню, усыпанную обломками кирпича. Представляешь, пря­мо будто проснулся в поэме Т.С. Элиота!

     На окраине моей собственной Сумеречной Зоны я обнару­живаю цивилизацию в виде жилых домов, пресекающих друг друга улиц, транспорта, магазинов, людей... Гарлем никогда не был так хорош, старина! А я то думал, что это послед­ствия Третьей Мировой войны! А выходит, что жестоким разрушениям подверглись лишь непосредственные окрестности моего дома.

     Я подхожу к нескольким братьям по разуму, шатающимся перед обменным пунктом,

     - Послушайте, приятели, что это тут приключилось?

     Они с опаской разглядывают меня. Наконец, один из них отвечает: - Да тут мэр и полицейские бомбу сбросили зажи­гательную.

     - Какого черта?

     - Пытались остановить торговлю наркотиками,

     Ого! Вот почему тогда выдался по-настоящему жаркий де­нек! Я думал это просто наступила обычная августовская жара. Моему дому повезло! Его как-то обошли языки пламени.

     Пока я пытался уместить все это в своем сознании, эти темнокожие ребята обступили меня.

     - Ты и есть тот псих, который живет в доме с призраками?

     - Наверное...

     - Ты, верно очень богат. Можешь поделиться с нами?

     - Вот-вот, - говорит другой. Он извлекает откуда-то... пла­стиковый пистолет. - Или мы тебе наскипидарим задницу.


     Я выбиваю у него пистолет, и тот, как погремушка, скачет по асфальту. Все вытаращились на меня, не веря глазам.

     - Слабо, парень! Что это ты тыкаешь в меня своей плас­тиковой пипеткой? Разве не знаешь, что перед тобой спод­вижник самого Книга?

     Ребята уставились друг на друга:

     - Это какой Книг?

     - Наш брат, в честь которого объявили выходной.

     -А!...

     - Ты правда знал его, старик?

     Я прерываю упорно хранимое молчание:

     - Спросите у медведя, запирает ли он дверь в сортире.

     Эта старая хохма повергает ребят в конвульсии. Неужели возможно, что им никогда ее не приходилось слышать? Как бы то ни было, придя в себя, они улыбаются. Пользуясь случаем, я задаю главный вопрос.

     - Где теперь самый лучший магазин пластинок?

     - Это “Тауэр Рекордз”, на Бродвее, где-то на шестидеся­тых улицах.

     - Ну спасибо, мужики, давайте пять!

     Эти парни настолько ущербны, что не знают, как по-на­стоящему надо пожимать на прощание руку.

     Приходится разгибать их большие пальцы, чтобы руки соединились, как это полагается. Я оставляю их упражнятьсяв рукопожатии между собой и выхожу на Бродвей.

     Господи, проезд в метро уже стоит аж два доллара! И жетончики с какими-то странными вставками. Хотя ездить также паршиво: тот же шум, та же толпа. Правда, стена вагона не исписана. Меня занимает вопрос, почему бы это, но тут я замечаю мальчика, который выхватывает из кармана маркер и пытается писать на стене. Чернила собираются в капельки и стекают на пол, будто стена смазана жиром. Ребенок бранится:

     - Черт возьми, мне сказали, что этот новый маркер пишет на всем! Пять долларов - словно в трубу! - И он садится на место. Я дотрагиваюсь до стены: она сухая. Круто, какое-нибудь тефлоновое покрытие....

     Я по ошибке доезжаю до Коламбус Секл, и мне приходит­ся вернуться немного пешком до Тауэр Рекордз. Ох, и стран­но же одеты эти люди. Девицы щеголяют в нижнем белье: бюстгальтерах и пестрых трико, а мужчины - прямо в каких-то жеваных костюмах и цветных майках. Значит, теперь в чем спят, в том и ходят? Почему же тогда все так вылупи­лись на меня? Может быть, это из-за моих длинных волос. Кажется, никто уже не отращивает их до пояса. Черт бы их побрал. Ну и придурки.

     А вот и “Тауэр Рекордз”. Ух ты!

     ...Глазами больно смотреть на эту пестроту. Здесь больше неона и люминесцентной краски, чем в Грейсленде. Если хо­рошенько подумать, когда-то мне нравилось, когда все блес­тит и сверкает. Старею, верно. Все равно, не понимаю, зачем все эти телевизоры? В конце концов, это музыкальный магазин или распродажа ­электроприборов?

     На экранах повсюду - причудливые отрывки чьих-то «шедевров» под Бунюэля... Ладно, не важно. Только бы войти в двери, пройти под этим сканирующим устройством (просвети меня, Скотт, хи-хи), и оказаться в магазине.

     Ну и толпа же тут! У каждого наушники без проводов, каждый пританцовывает в своем ритме. В этом вшивом поме­щении даже нет усилителей? Какое же это рок-н-ролльское братство? Одно из счастливейших воспоминаний моей жиз­ни - слушать новую запись прямо в магазине, когда все рас­качивались в такт... Да и продавцов не видать, только один единственный кассир на весь магазин. А что делают эти люди? Они заказывают компакт-диски по компьютеру, и тот выбра­сывает их через какую-то щель внизу! Ну, прямо конец света!

     Подхожу к кассиру. Этой девушке не больше пятнадцати. У нее в ушах золотые серьги в форме скарабеев, ползающих вверх и вниз на маленьких ножках.

     - Мир вам, милая леди. У вас случайно нет подборки старых пластинок для серьезного коллекционера?

     - Чаво?

     - Пластинки - это виниловые диски, вращающиеся на про­игрывателе со скоростью 33 и 1/3 оборотов в минуту, и вот там ма-аленькие такие дорожки, по которым бежит граммо­фонная игла и воспроизводит музыку.

     Пигалица сердито надувает губы:

     - Не морочьте мне голову! Такого не бывает!

     - Могу я поговорить с кем-нибудь еще?

     - Не знаю. Посмотрите в задней комнате.

     Нахожу какую-то дверь, которую самонадеянно принимаю за вход на обычный склад, и, ничего не подозревая, откры­ваю ее.

     Обнаженные до пояса мускулистые и мокрые от пота ра­бочие огромными лопатами грузят компакт-диски и цифро­вые кассеты из громадной кучи на транспортер, бегущий к распределительным устройствам. Бригадир с черной повязкой на глазу щелкает бичом над их исполосованными шрамами спинами. Он видит меня и кричит:

     - Чужак! Хватайте его, ребята, пока не убежал!

     Я хлопаю дверью, и меня словно ветром сдувает. Ну но­женьки, не подведите!

     Пробежав несколько кварталов вниз по Бродвею, я ос­танавливаюсь, жадно ловя ртом воздух. Ну и кросс. Кажет­ся, несмотря на все проведенные в затворничестве годы, я оторвался от своих преследователей, Приспешников Индуст­рии Звукозаписи. Прислоняюсь к стене дома, чтобы передо­хнуть, и внимательно осматриваюсь.

     Адрес на другой стороне улицы кажется мне знакомым. Тут до меня доходит, что я уставился прямо на тот дом, в котором размещается редакция журнала “Мэгнетик Моумент”! Какое совпадение! Решаю плыть по течению. Я должен вой­ти и заявить о себе. Уверен, что меня примут с энтузиазмом. Их Старший Сотрудник, Живая Энциклопедия Рока, Мистер Поп-Популяризатор Собственной Персоной.

     Вхожу внутрь здания; поднимаюсь в лифте, механический голос которого осведомляется, куда меня везти, и попадаю в великолепный вестибюль, За письменным столом сидит обво­рожительная птичка. В нижнем белье, естественно.

     - Мир вам, мэм. Не могли бы вы объявить всем и каждому, что мистер Бинер Уилкинз спустился с высот, чтобы поприветствовать преданных ему и прочистить им мозги от Запоя, Зуда и Занудства.

     Крошка смотрит на меня с еле скрываемым отвращением. Она нажимет на кнопку внутренней связи и говорит в микрофон:

     - Эй, охрана! Тут еще один.

     Не упевает она убрать свой наманикюренный палец с кнопки, как четверо громил появляются из потайных дверей и весьма болезненно завладевают моими конечностями.

     - Эй, вы, свиньи, за что? Выпустите, освободите меня, руки прочь! Я же ничего не сделал. Я - уважаемый сотрудник этого листка, я просто хочу видеть своего редактора!

     - Все они так говорят, - мычит один из мордоворотов, зажавший мою шею, словно карандаш, между большим и указательным пальцами.

     - Кто это “все”? Никого я знаю. Я - это я, Бинер Уил­кинз, Одинокий Волк. И я не связан ни с какими кликами, клаками и кагалами.

     Все напрасно. Меня несут к лифту. На мои крики высовы­ваются штатные сотрудники, которые толпятся у дверей сво­их комнат, наблюдая мое унижение.

     - Эмилио! - кричу я. - Эмилио Кучилло! - Я выхватываю взглядом лоснящееся лицо своего молодого редактора. - Эми­лио, это я, Бинер!

     Видно, что он колеблется, но не делает попытки сдержать Громил из Охраны. Я пытаюсь вырваться.

     - Ну ладно, хватит, - говорит один из охранников. - На­деньте на него наручники.

     Браслеты защелкиваются на запястьях моих рук.

     - БРРР! Пластик! Снимите, снимите, снимите их с меня!

     Тут каким-то образом Эмилио оказывается рядом со мной:

     - Все в порядке, ребята, вышло недоразумение. Этому пар­ню назначена встреча. Сейчас я им займусь.

     Толстокожие громадины неуверенно подчиняются. Меня от­пускают под опеку Эмилио. Собрав все свое достоинство, я при­вожу в порядок повязку на голове и распутываю длинную бахрому своей кожаной куртки. Затем следую за Эмилио в его кабинет.

     Мы садимся, и Эмилио, подавшись вперед и положив руки на стол, несколько минут внимательно смотрит на меня. На­конец он прерывает молчание.

     - Это действительно вы. Я вижу сходство с тем старым снимком, который мы помещаем над вашей колонкой. Ну, вы знаете, групповая фотография из Вудстока, где вы испачка­ны в грязи. Бинер Уилкинз.... Не могу поверить. Знаете, иногда мы задумывались: вдруг вас уже нет среди живых и ваши колонки печатает компьютер?

     - Я явно не мертв, дружище. Просто я дорожу своим уединением. Кроме того, ваш современный мир явно не распо­лагает к общению. Но послушайте. Что заставило Вас вме­шаться и спасти меня?

     - Ну, во-первых, скажу я вам, у нас минимум раз в месяц появляется какой-нибудь псих, утверждающии что он и есть Бинер Уилкинз. Знаете, вокруг вас сложилось целая легенда. Она влечет к себе неудовлетворенных жизнью субьектов, по­коление за поколением. Так что поначалу, знаете ли, я не испытывал к вам ни малейшего сочувствия. Но этот эпизод с наручниками заставил меня насторожиться. Я вспомнил, что настоящий Бинер ненавидел... - то есть ненавидит - пластик.

     Теперь я немного расслабляюсь и расщедриваюсь на похвалу.

     - Вы очень проницательны, Эмилио. Я рад, что у вас такая точная память, так как меня не очень радовала перспек­тива вместо вас сейчас


     приветствовать мостовую.

     - Ваша ненависть к пластику никогда не выходила у меня из головы. Мне казалось чудным, что тот, вся жизнь которо­го вращалась вокруг старых записей, настолько терпеть не может пластик. Какое-то противоречие....

     - Я не ем пластинки и не надеваю их на себя, поэтому то, что они из пластика, меня не беспокоит. Тем не менее, меня коробит от еды, упакованной в материалы, производные от углеводородов, или от одежды, сшитой из них.

     Эмилио откидывается в кресле.

     - Так что вас привело сюда, Бинер?

     Не успеваю я ответить, как меня внезапно охватывает жгу­чая жажда, как в центре Сахары. События этого дня иссуши­ли мое горло.

     - Эмилио, у вас есть чего-нибудь выпить? - спрашиваю я.

     Эмилио ударяет по клавише внутренней связи:

     - Миз Орсон, принесите нам две коки, пожалуйста....

     - Ну да, - возражаю я, - это в пластиковых-то банках?

     - Ну, конечно... А-а, понимаю. Я отменяю мое распоряже­ние, Миз Орсон. Тогда, Бинер, я не знаю, что и делать...

     Глаза мои, блуждавшие все это время по кабинету, радостно останавливаются на витрине, в которой находятся кожаная кур­тка, расческа, обгоревший корпус гитары... и жестяная банка с напитком “Ю-ХУ”. Не спросив разрешения, я иду к витрине, запускаю туда руку - и в следующую секунду вскрываю банку.

     У Эмилио вырывается вопль.

     - Успокойтесь, приятель, - советую я. - В чем дело?

     - Это банка! .. Знаете, кто касался ее в последний раз?

     - Нет...

     - Джон Леннон, всего за несколько минут перед тем, как его застрелили!

     - Ой...- Я заглядываю внутрь витрины, и действительно - перед каждым предметом - маленькая табличка: куртка Лу Рида , гита­ра Хендрикса, расческа Элвиса, банка «Ю-ХУ», принадле­жавшая Леннону... Ну вот... Sic transit Gloria... («Так проходит слава...» (лат.) прим. ред.) и все такое...

     Вернувшись на свое место, я посвящаю Эмилио в суть своих Поисков. Он кивает, вытирая с глаз слезы. По окон­чании рассказа он уже почти в норме.

     - Ну и задали же вы себе работенку, Бинер, - примири­тельно замечает он. - Эти старые пластинки никому больше не нужны, и поэтому их практически никто не продает. Един­ственное, что вы можете попробовать сделать, - это поискать в том магазинчике, что в Виллидже...

     Вот дырявая голова! Конечно же! Виллидж! Ведь это и есть родина «Loving Spoonful», духовное пристанище всех не­устроенных и мятущихся душ, каждого битника, хиппи и панка на планете! Наверняка там, в каком-нибудь магазинчике подержанных пластинок, - а там их не счесть, - я найду свой любимый альбом.

     - Но, мне кажется, у вас несколько смещенный в прошлое взгляд на мир...

     - Не надо! Я в курсе!

     - Да, возможно... В курсе чего?

     Я пропускаю мимо ушей сарказм Эмилио, и порываюсь скорее исчезнуть.

     - Эмилио, чрезвычайно хитово было с вами познакомить­ся, но теперь мне пора двигать. Надеюсь, мои колонки вас удовлетворяют?..

     - Да, все в порядке. Они привлекают читателей Вашего поколения, которое представляет важный сигмент рынка, а другим дают пищу для улыбки. Не


     могли бы вы быть чуть снисходительнее к современной музыке? Вы же ничего не хвалили со времени выхода совместного альбома Мадонны и «Grateful Dead» незадолго до того, как у певицы родилась дочь - да и с тех пор минуло лет шесть!

     - Я и дальше буду называть вещи своими именами, Эми­лио. Пусть музыканты пишут хорошую музыку, тогда я ее похвалю. Но я не буду превозносить однотипную, шаблонную чепуху.

     Эмилио, скорчив горестную гримассу, пожимает плечами и встает, чтобы проводить меня.

     - Вы все так же бескомпромиссны! И я обязуюсь прини­мать вашу телеметрию с минимальным количеством помех. Держитесь, дружище, наш носитель славных традиций. Как вы там говорили на прощанье? НЕ сбивайся с дорожки!

     - С дороги!

     - А я то думал, что это намек на звукосниматель...

     Эмилио провожает меня на улицу. Затем я снова оказыва­юсь в метро и направляюсь в Виллидж.

     Выхожу на Юнион-Сквер.

     Ну дела! Тут и впрямь что-то не так!

     Виллидж окружала пластиковая крепостная стена: на ба­шенках из искуственного камня трепыхались длинные вымпе­лы. Ворота, выходящие на Бродвей, охраняли Микки Маус и Гуфи. Оба вооруженные пистолетами.

     Я пытаюсь слиться с компанией туристов, чтобы они как-нибудь прикрыли меня.

     Но Микки видит меня в толпе и манит к себе. Я не при­вык спорить с вооруженными мышами и подчиняюсь ему.

     - Где, черт возьми, твой значок? - спрашивает меня Вели­кий Мышонок.

     - Ой!.. Я забыл его дома...

     - Господи! Что-то вы слишком распустились, ребята! Ну ладно. Послушай: так уж и быть, я дам тебе временный про­пуск, но чтобы это было в последний раз!

     - Конечно, в последний, мистер Маус. Спасибо, большое спасибо!

     Получив значок с голографической диснеевской эмбле­мой, я по милостивому знаку миную контролера.

     И тотчас же переношусь в 1967 год.

     На улицах толпятся Дети Водолея, длинноволосые ребята и девушки, которые разрисовывают друг друга, позируют для фотографий туристов с пацифистскими значками и курят ог­ромные самокрутки, набитые, похоже, настоящей марихуа­ной. Из каждого окна музыка Битлз.

     В чем дело, черт возьми?!

     Пересекаю Десятую Улицу, и меня вдруг окружают моло­дые люди в черном, декламирующие Аллена Гинзберга. И тут я въезжаю в происходящее.

     ВЕСЬ ВИЛЛИДЖ ТЕПЕРЬ СТАЛ ЧЕМ-ТО ВРО­ДЕ ДИСНЕЕВСКОГО ПАРКА!

     Ну конечно, на Бауэри находится территория владения панков: компания бритоголовых, танцующих бесконечный пого под заводных «Ramones».

     Я опускаюсь на асфальт.

     И рыдаю.

     Выплакавшись, я встаю. Я только хочу найти свой альбом и выбраться отсюда. Эмилио сказал что-то о магазине подер­жанных пластинок...

     Обнаруживаю его на Бликер-Стрит, рядом со сверкаю­щим джазовым клубом, рекламирующим концерт Майкла Джексона, на котором он исполнит роль Чарли Паркера. (КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В б И 8 ЧАСОВ).

     С разбитым сердцем я вхожу в магазин. Воздух пропитан пачулями, а на стенах развешаны плакаты бО-х годов. Из маленьких колонок слышится песня «Jefferson Airplane» «Хотите ли вы полюбить?»

     - О, да!.. У прилавка стоит молоденькая пташка, одетая соответственно времени, но я игнорирую ее, и сосредотачива­юсь на желанном предмете своих поисков.

     Нужно отдать должное Империи Диснея: здесь не жалеют денег. В этом магазине подобрана вся знаменитая коллекция редких пластинок пятидесятых - шестидесятьюх годов, первых изданий. Все они уютно упакованы в миляровские старые добрые конверты. Цены в основном предсказуемые, и боль­шинство пластинок стоит меньше тысячи долларов.

     За черным разделителем, помеченным психоделически мер­цающей буквой «Л», я нахожу искомое:

     «Верите ли вью в чудо», группы «Loving Spoonful», всего за восемьсот бумажек.

    

... ... ...
Продолжение "Верите ли вы в чудо?" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Верите ли вы в чудо?
показать все


Анекдот 
Первоначально Герасим планировал крестить Муму...
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100