Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Рассказы - - Мой милый пони

Фантастика >> Зарубежная фантастика >> Кинг, Стивен >> Рассказы
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Стивен Кинг. Мой милый пони

---------------------------------------------------------------

© Copyright Stephen King "THE MOVING FINGER"

© Copyright Перевел с английского Виктор Вебер (v_weber@go.ru)

Date: 14 Mar 2002

---------------------------------------------------------------



     Старик сидел в кресле=качалке у двери амбара, из которого шел густой яблочный дух. Ему, конечно хотелось покурить, но рука не тянулась к сигаретам. Не из=за запрета доктора - очень уж сильно трепыхалось сердце. Он наблюдал, как этот паршивец Осгуд торопливо считает, прислонившись головой к дереву, наблюдал, как он повернулся, сразу увидел Клайви и рассмеялся, так широко разинув рот, что старик сумел разглядеть начавшие гнить зубы и представил себе, как пахнет изо рта этого мальчишки. Совсем как в дальнем углу сырого подвала. А ведь ему еще нет одиннадцати лет.

     Старик наблюдал, как гогочет Осгуд. Он так ржал, что в конце концов ему пришлось наклониться вперед и упереться руками в колени, так ржал, что остальные дети вылезли из тех мест, где спрятались, чтобы посмотреть, над чем он смеется. А когда увидели, тоже засмеялись. Они стояли под утренним солнцем и смеялись над его внуком, и старик напрочь забыл о желании покурить. Теперь ему хотелось увидеть, заплачет Клайви или нет. Он вдруг понял, что реакция мальчика интересовала его, как ничто другое. И за последние несколько месяцев не было для него более важного вопроса. Даже осознание близости собственной смерти волновало его меньше, чем ответ на этот вопрос.

     - Кто не спрятался - я не виноват! - смеясь, кричали дети. - Кто не спрятался - я не виноват, кто не...

     Клайви стоял, крепкий, как скала, ожидая, пока они угомонятся, игра, в которой ему предстояло водить, продолжится, и все забудут про столь неудачное для него начало. Какое=то время спустя игра продолжилась. А в полдень мальчишки разбежались по домам. За ленчем старик наблюдал, сколько съест Клайви. Как выяснилось, съел он не так уж и много. Поклевал картофель, поменял местами кукурузу и горошек, несколько кусочков мяса скормил лежащей под столом собаке. Старик с интересом наблюдал за всем этим, отвечал на вопросы, которые ему задавали, но не слушал, что говорят другие, да и он сам. Думал он только о мальчике.

     Когда съели пирог, он пожалел о том, что после обеда должен обязательно полежать. Преодолев половину лестницы, остановился, потому что сердце билось, как листок бумаги, угодивший под лопасти вентилятора, замер в ожидании еще одного инфаркта (два остались в прошлом), но Бог миловал, он поднялся на второй этаж, доплелся до кровати, разделся до подштанников, лег на белое покрывало. Солнечный луч падал на его грудь. Он заложил руки за голову, дремал и слушал. Какое=то время спустя, ему показалось, что он слышит плач, доносящийся из комнаты мальчика, и решил: "Я должен об этом позаботиться".

     Он проспал час, когда открыл глаза, увидел, что рядом спит женщина в комбинации, поэтому вынес одежду в коридор и оделся уже там, прежде чем спуститься вниз.

     Клайви сидел на крыльце, бросал палку псу, которого эта игра занимала гораздо больше, чем мальчика. Пес (имени у него не было, просто пес) определенно не понимал, как такое может быть.

     Старик позвал Клайви и предложил ему прогуляться с ним в яблоневый сад. Мальчик согласился.

     * * *


     Старика звали Джордж Бэннинг. Мальчику он приходился дедом, и от него Клайв Бэннинг узнал, как важно иметь в жизни милого пони. Милый пони совершенно необходим, даже если у тебя аллергия на лошадей, потому что без милого пони никак невозможно узнать, какое сейчас время, даже в каждой комнате будут висеть по шесть настенных часов и еще по шесть надеть на каждую руку.

     Инструктаж (Джордж Бэннинг не давал советов, только инструктировал) прошел в тот день, когда Клав не успел спрятаться от этого идиота Олдена Осгуда. Дедушка Клайва выглядел уже старше Господа Бога, то есть ему было года семьдесят два. Жили Бэннинги в городе Троя, штат Нью=Йорк, в том самом городе, жители которого лишь в 1961 году начали понимать, что живут они уже не в деревне.

     Дедушка Бэннинг провел инструктаж в Западном яблоневом саду.

     * * *


     Дедушка, без пиджака, словно попал в буран. Только засыпало его не снегом, а лепестками яблочных цветов, сдуваемых сильным теплым ветром. Дедушка был в комбинезоне, надетом поверх рубашки с воротником, когда=то зеленой, но после десятков, а то и сотен стирок, изрядно вылинявшей. На груди из=под воротника виднелась нижняя рубашка из хлопчатобумажной ткани, чистая, но уже не белая, а цвета слоновой кости, потому что дедушка придерживался принципа, который гласил: "Используй вещь, используй, никогда не выкидывай! Носи, пока не износишь! Береги ее или обходись без нее"! Яблоневые лепестки цеплялись за длинные волосы дедушки, лишь наполовину поседевшие, а мальчик думал: как же красив старик, стоящий среди цветущих яблонь.

     Он видел, что утром дедушка наблюдал за их игрой. Наблюдал за ним. Дедушка сидел в кресле=качалке у входа в амбар. Одна из половиц поскрипывала всякий раз, когда полозья качалки попадали на нее. Книга лежала у дедушки на коленях, он сложил на ней руки и качался, окруженный ароматами сена, яблок и сидра. Именно эта игра и заставила дедушку проинструктировать Клайва Бэннинга насчет времени. Сказать, какое оно текучее, как человеку приходится бороться за то, чтобы хоть на чуть=чуть удержать его в руках. Пони очень милый, но у него злое сердце. Если не приглядывать за милым пони, он сиганет через забор, убежит, и тебе придется гнаться за ним, а дело это утомительное и может измотать донельзя.

     Дедушка начал инструктаж, сказав, что Олден Осгуд сжульничал. Ему полагалось стоять с закрытыми глазами целую минуту, досчитав при этом до шестидесяти. Этого время хватило бы Клайви (дедушка всегда так звал его, и он не возражал, хотя и думал, что полезет в драку с любым парнем или мужчиной, который назовет его Клайви после того, как ему исполнится двенадцать лет) и остальным, чтобы спрятаться. Но, когда Осгуд досчитал до шестидесяти, Клайви еще не нашел, где ему спрятаться, так что Осгуд, повернувшись, сразу увидел его: Клайви пытался забиться за груду ящиков, лежавших рядом с сараем, в котором стоял пресс для выжимки сидра.

     - Он сжульничал, - повторил дедушка. - Ты не стал жаловаться, и поступил правильно, потому что настоящий мужчина никогда не жалуется. Но он, тем не менее, сжульничал. Теперь я могу это сказать, потому что тогда ты промолчал.

     Яблоневых лепестков в волосах старика все прибавлялось. Один залетел во впадину под кадыком, задержался там на несколько секунд, чтобы потом унестись прочь и упасть на землю среди сотен и тысяч ему подобных.

     Он сказал дедушке, что Олден досчитал до шестидесяти, как того требовали правила игры, не зная, почему он взял сторону мальчишки, который высмеял его перед всеми, хотя в этом не было никакой необходимости. Да, Олдену даже не пришлось его искать, поскольку он не успел спрятаться, и Олден мог просто похлопать рукой по дереву и процитировать мистическую формулу: "Я вижу Клайви, раз=два=три".

     Может, он защищал Олдена для того, чтобы они сразу не пошли домой, чтобы он мог мог подольше посмотреть, как наметает яблочный цвет на стальные волосы дедушки, чтобы он мог насладиться беловато= розовым лепестком, затаившимся в ямке под кадыком.

     - Разумеется, досчитал, - кивнул дедушка. - Разумеется, он досчитал до шестидесяти. А теперь смотри сюда, Клайви! И пусть это останется у тебя в памяти!

     На комбинезоне, помимо пяти настоящих карманов, считая и нагрудный на фартуке, были прорези, которые только выглядели, как карманы. И служили они для того, чтобы добраться до штатов (в те дни о том, чтобы не надевать под комбинезон штаны, не могло быть и речи: такого человека приняли бы за сумасшедшего). Вот и дедушка носил под комбинезоном синие джинсы, которые называл не иначе, как "жидовские штаны". Собственно, так называли их все знакомые Клайву фермеры. Не "левисы", а "жидовские штаны" или "джусеры".

     Он сунул руку в правый разрез, покопался в правом кармане джинсов, достал серебряные карманные часы на длинной цепочки и положил их на ладонь мальчика. Тяжелые, мерно икающие. От неожиданности Клайв едва не выронил их.

     Вскинул на дедушку широко раскрытые карие глаза.

     - Негоже их ронять, - дедушка покачал головой, - но, наверное, они не остановятся, их роняли раньше, один раз, в пивной в Утике даже наступили на них, а они все ходят. Но, если они остановятся, жалеть об этом придется тебе, а не мне, потому что отныне они твои.

     - Что..? - мальчик хотел добавить, что он не понял, но слова застряли на губах, потому что он уже начал соображать, о чем толкует дедушка.

     - Я дарю их тебе, - подтвердил дедушка его догадку. - Всегда хотел, но будь я проклят, если напишу об этом в своем завещании. Налог будет выше их стоимости.

     - Дедушка... я... Господи!

     Дедушка смеялся, пока не закашлялся. Он согнулся пополам, кашляя и смеясь, лицо его стало лиловым. Радость Клайва сменилось тревогой. Он вспомнил, как мать снова и снова говорила ему, что дедушке нельзя переутомляться, потому что дедушка тяжело болен. Когда двумя днями раньше Клайв тактично спросил его, что у него болит, Джордж Бэннинг ответил одним загадочным словом. И только в ночь после разговора в яблоневом саду, когда Клайв засыпал, держа в руке карманные часы, Он понял, что слово, которое произнес тогда дедушка, "тикалка", обозначало не какого=то загадочного микроба, а его сердце. Доктор запретил ему курить и предупредил, что он отправится к праотцам, если будет браться за тяжелую работу, к примеру, решит вскопать огород.

     - Негоже их ронять, но, наверное, они не остановятся, если ты их и уронишь, - сказал дедушка, но мальчик знал, что когда нибудь они все=таки остановятся, у часов, как и у людей, была привычка в какой=то момент останавливаться.

     Он стоял, опасаясь, что и его дедушка сейчас остановится, но, наконец, смех и кашель поутихли, дедушка выпрямился, левой рукой небрежно смахнул соплю с носа и отбросил в сторону.

     - Ты очень забавный парень, Клайви. У меня шестнадцать внуков, и только из двух, я думаю, толку не будет, а ты к ним не относишься, но ты единственный, кто смешит меня до боли в яйцах.

     - Я не хочу, чтобы у тебя болели яйца, - ответил Клайв, и дедушка снова расхохотался, хотя на этот раз перестал смеяться до того, как смех перешел в кашель.

     - Обмотай цепочку раз или два вокруг руки, если от этого тебе станет легче, - посоветовал дедушка. - Если у тебя станет легче на душе, ты будешь слушать более внимательно.

     Клайв последовал совету, и ему действительно полегчало. Он смотрел на часы, лежащие на ладони, на звезду=солнце в центре циферблата, на секундную стрелку, которая обегала свой маленький круг. Но это по=прежнему были дедушкины часы, в этом сомнений у него не возникало. А потом, едва он об этом подумал, яблоневый лепесток упал на циферблат, скользнул по нему и исчез. Весь процесс не занял и секунды, но разом все изменил. После того, как лепесток побывал на циферблате, мечта обернулась явью. Часы принадлежали ему, навсегда... по крайней мере до тех пор, пока кто=то из них не остановится, да так, что ремонт не поможет и его придется выбросить.

     - Хорошо, - прервал паузу дедушка. - Ты видишь, что секундная стрелка бегает отдельно?

     - Да.

     - Молодец. Смотри на нее. Когда она окажется на самом верху, крикнешь мне: "Пошел"! Ясно?

     Клайв кивнул.

     - Действуй.

     Клайв уставился на стрелку с серьезностью математика, который принимался за решение критически важного уравнения. Он уже понимал, что хочет доказать ему, у него не было сомнения, доказательство это - пустая формальность... но обойтись без нее невозможно. Это ритуал, который необходимо соблюсти. Точно также никто не покидал церковь, пока священник не давал на то благословения, пусть прихожане пропели все псалмы, а проповедь уже окончилась.

     И когда секундная стрелка взобралась на самый верх своего отдельного, маленького круга ("Моя секундная стрелка, - не переставал изумляться Клайв. - Моя секундная стрелка на моих часах"), он во всю мощь легких крикнул: "Пошел", и дедушка начал считать, очень быстро, совсем как аукционер, пытающийся сплавить сомнительный товар, пытающийся втюхать его по самой высокой цене, прежде чем загипнотизированная им аудитория не очнется и не сообразит, что, собственно, происходит.

     - Раз-два-три, четыре-пять-шесть, семь-восемь-девять, десять=одиннадцать... - считал дедушка. На щеках затеплился румянец, на носу вздулись вены, - ...пятьдесят девять, шестьдесят! - выдохнул он, когда секундная стрелка миновала седьмую черточку, то есть уложился в тридцать пять секунд.

     - Сколько? - спросил дедушка тяжело дыша и потирая грудь.

     Клайв ответил, восхищенно посмотрев на дедушку.

     - Ты очень быстро считаешь, дедушка!

     Дедушка отмахнулся, как бы говоря: "Ерунда все это!" - потом улыбнулся.

     - До этого паршивца Осгуда мне еще далеко. Я услышал, как он сказал двадцать семь, а потом в мгновение ока добрался до сорока одного, - небесно=синие глаза, столь непохожие на карие глаза внука, буравили мальчика. Дедушка положил на его плечо скрученную артритом, но полную жизни руку. - Запомни, Клайви. Время не имеет ничего общего с умением быстро считать.

     Клайв медленно кивнул. Он не понимал дедушку полностью, но основную идею, похоже, уловил.

     А дедушка полез в нагрудный карман комбинезона и достал мятую пачку сигарет "Кул", без фильтра. Судя по всему, несмотря на больное сердце, дедушка не бросил курить. Однако, по разумению мальчика, сильно ограничил себя, потому что состояние пачки говорило о том, что в кармане она обосновалась довольно давно, избежав судьбы многих других пачек, которые распечатывают после завтрака, а в три часа дню уже сминают в комок и выбрасывают. Дедушка вытащил сигарету, тоже повидавшую виды, как и пачка, сунул в уголок рта, вернул пачку в карман, достал деревянную спичку, ловко зажег, чиркнув о пожелтевший стариковский ноготь на большом пальце. Клайв зачарованно наблюдал за этим действом, как ребенок наблюдает за фокусником, в пустой руке которого внезапно оказывается колода карт. Любопытно, конечно, видеть, как спичка загорается, приложившись к ногтю, но куда больше Клайва заинтересовало другое: спичка не погасла. Несмотря на сильный ветер, который дул с холма, дедушка, сложив ладони шалашиком, без труда уберег маленький огонек. Прикурил, а потом еще тряхнул спичку, хотя ветер загасил бы ее и без его помощи. Клайв пристально всматривался в сигарету и не находил на белой бумаге следов копоти. Значит, глаза не обманули его: дедушка прикуривал от ровного пламени, которое не раскачивалось ветром, словно от свечи в закрытой комнате. Конечно, без волшебства тут не обошлось.

     Дедушка вытащил сигарету изо рта, сунул в него большой и указательный пальцы, словно собирался свистнуть собаке, но, как выяснилось, просто послюнявил их, чтобы приложить к головке спички. Объяснений мальчику не требовалось: если не считать неожиданных весенних заморозков, дедушка и его друзья больше всего боялись пожара. Дедушка бросил спичку на землю, раздавил ботинком. Поднял голову, увидел, что мальчик зачарованно смотрит на него.

     - Я знаю, что курить мне нельзя, и я не собираюсь просить тебя лгать. Если бабушка прямо спросит тебя: "Курил дедушка в саду?" - не юли и скажи ей, что да, курил. Я не хочу, чтобы ребенок лгал ради меня, - он не улыбался, но под его взглядом Клайв почувствовал себя соучастникам заговора, правда, совершенно безобидного, никому не сулящего вреда. - А вот если бабушка спросит меня, упоминал ли ты имя Господа нашего всуе, когда я отдавал тебе эти часы, я посмотрю ей в глаза и скажу: "Нет, мэм. Он лишь сказал, что они очень красивые".

     Теперь уже Клайв рассмеялся, а старик позволил себе улыбку, обнажив несколько оставшихся зубов.

     - Разумеется, если она ни о чем нас не спросит, по своей инициативе мы ничего ей не скажем... так, Клайви? По=моему, это справедливо.

     - Да, - кивнул Клайв. Он не был симпатичным мальчиком, и не стал мужчиной, на которого заглядывались женщины, но в то мгновение, когда он улыбался, обретя духовное единение с дедом, лицо его осветилось неземной красотой. Дедушка взъерошил ему волосы.

     - Ты хороший мальчик, Клайви.

     - Спасибо, сэр.

     Дедушка молчал, глубоко задумавшись, сигарета сгорала неестественно быстро (сухой табак, сильный ветер). Клайв подумал, что старик уже сказал все, что хотел, и пожалел об этом. Ему нравилось слушать дедушку. Клайва поражало, что в словах дедушки всегда присутствовал здравый смысл. Его мать, отец, бабушка, дядя Дон... в их словах было много эмоций, но так мало здравого смысла. О человеке судят не по словам, а по делам, не так ли?

     Его сестра Пэтти была старше на шесть лет. Он ее понимал, но не воспринимал всерьез, потом что вслух она обычно несла всякую чушь. А остальном общение шло через щипки. Самые болезненные она называла "Питер=щипок". И предупредила, что убьет его, если он скажет кому=нибудь о "Питер=щипках". Пэтти всегда говорила о людях, которых она собиралась убить. Список ее потенциальных жертв мог соперничать с планами какой=нибудь "Меде[1], инкорпорейшн". Конечно, эти разговоры вызывали смех... до того момента, как твой взгляд падал на ее тощее, мрачное лицо. И жажда убийства читалась в этом лице так отчетливо, что желание смеяться отшибало напрочь. Во всяком случае, у Клайва. И с ней следовало держать ухо востро: несла=то она чушь, но была далеко не глупа.

     - Я не хочу ходить на свидания, - не так уж и давно объявила она за ужином... примерно в то время, когда юноши традиционно приглашали девушек на Весенний танец в загородном клубе или на бал в средней школе. - Мне без разницы, пригласят меня или нет, - и поверх тарелки с мясом и овощами она воинственно оглядела сидящих за столом.

     А Клайв смотрел на закаменевшее лицо сестры и вспоминал случившееся двумя месяцами раньше, когда на земле еще лежал снег. Он шел по коридору босиком, поэтому она не слышала его шагов, и заглянул в ванную через полуоткрытую дверь. Он и представить себе не мог, что увидит там Злобную Пэтти. А когда увидел, застыл, как вкопанный. Если бы она чуть повернула голову влево, то обязательно заметила бы его.

     Но она не заметила. Потому что очень уж придирчиво разглядывала себя. Она стояла голая, как стройные красотки в залапанном журнале Фокси Брэннигена "Модел дилайтс", банное полотенце лежало у ее ног. Она ничем не напоминала стройную красотку. Клайв это понимал, и судя по выражению лица, понимала это и Пэтти. Слезы катились по ее прыщавым щекам. Большие слезы, много слез, но она не издавала ни звука. Наконец, инстинкт самосохранения подсказал Клайву, что пора сматываться. Он на цыпочках отошел от двери в ванную и никому, а прежде всего Пэтти, не рассказывал о том, что видел. Он не знал, рассердится ли она, узнав, что младший брат видел ее голую задницу, но полностью отдавал себе отчет в том, что свидетеля своих слез она точно сживет со света.

     - Я думаю, мальчишки глупы и от большинства из них воняет, как от перезревшего сыра, - изрекла Пэтти в тот весенний вечер. И набила рот мясом. - Если кто=то из них пригласит меня на свидание, я рассмеюсь ему в лицо.

     - Ты переменишь свое мнение, Цыпленок, - ответил ей отец, жуя стейк и не отрываясь от книги, которая лежала рядом с тарелкой. Мать уже и не пыталась отучить его от чтения за столом.

     - Не будет этого, - заявила Пэтти, и Клайв знал, что мнения своего Пэтти не переменит. Слова у нее не расходились с делами. Клав это понимал, а вот родители - нет. Он, правда, сомневался, что она приведет свою угрозу в исполнение, если он проболтается насчет Питер=щипков, но предпочитал не рисковать. Даже если бы она его не убила, то наверняка нашла бы другой способ причинить ему боль. А кроме того, иной раз Питер=щипки совсем и не были щипками, иной раз они больше напоминали похлопывание и даже доставляли ему удовольствие.

     * * *


     Когда дедушка открыл рот, Клайв подумал, что сейчас он скажет: "Пора возвращаться, Клайви", - но услышал совершенно другое: "Я собираюсь кое=что тебе рассказать, если ты хочешь меня послушать. Много времени это не займет. Хочешь послушать, Клайви"?

     - Да, сэр!

     - Действительно, хочешь? - с некоторым удивлением в голосе переспросил дедушка.

     - Да, сэр.

     - Иногда мне кажется, что я должен выкрасть тебя у твоих родителей и держать при себе. Иногда я думаю, если ты будешь рядом большую часть времени, я буду жить вечно, пусть и с больным сердцем.

     Он бросил окурок под ноги, растоптал, потом присыпал землей. И посмотрел на Клайва поблескивающими глазами.

     - Я давно уже перестал давать советы. Лет тридцать тому назад, а то и больше. Перестал, когда понял, что только дураки их дают и только дураки ими пользуются. Инструкция... инструкция - это другое дело. Умный человек может время от времени учить других, и умный человек, или мальчик, может время от времени чему=то учиться.

     Клайв молчал, пристально всматриваясь в деда.

     - Если три вида времени, и хотя все они реальны, действительно реально только одно. Ты должен знать их все и всегда уметь различать. Ты это понимаешь?

     - Нет, сэр.

     Дедушка кивнул.

     - Если бы ты ответил: "Да, сэр", - я бы врезал тебе по заднице и мы пошли бы домой.

     Клайв смотрел на растоптанные, присыпанные землей остатки сигареты, его лицо заливала краска гордости.

     - Когда человек еще только растет, как ты, время очень долгое. К примеру, в мае ты думаешь, что занятия в школе никогда не закончатся, а до середины июня целая вечность. Не так ли?

     Клайв подумал о том, как тянулись последние сонные, пропахшие мелом школьные дни, и кивнул.

     - А когда, наконец, наступает середина июня и учитель выдает тебе табель и отпускает на каникулы, кажется, что новый учебный год никогда не начнется. Я не ошибаюсь?

     Клайв подумал о бесконечной череде летних дней и энергично кивнул.

     - Конечно. Именно так, сэр!

     Летние дни, ах, эти летние дни, протянувшиеся по равнинам июня и июля к укрывшемуся за горизонтом августу. Так много дней, так много рассветов, так много полуденных ленчей из бутербродов с копченой колбасой, горчицей, нарезанными колесиками лука и огромных стаканов молока, пока его мать молча сидела в гостиной, наливалась вином и смотрела очередную мыльную оперу. Так много жарких послеполуденных часов, когда капельки пота собирались под коротко стриженными волосами и начинали течь по щекам, послеполуденных часов, когда ты вдруг замечаешь, что у тебя появилась тень. Так много предвечерних часов, когда пот испарялся, оставляя после себя запах лосьона после бриться на щеках и под мышками. Бесконечные игры, вышибалы, штандер, салочки, шуршание велосипедной цепи, перекатывающейся по хорошо смазанным шестерням, запахи жимолости, остывающего асфальта, зеленых листьев, скошенной травы, звуки бейсбольных карточек, выкладываемых на крыльцо у кого=то из парней, обмены и торговля игроками обеих лиг и, наконец, крик: "Кла=а=а=а=а=йв! Ужи=и=и=и=н!" - обрывающий это интереснейшее занятие. Крик всегда ожидаемый и всегда застающий врасплох, совсем как появление собственной тени, которая к трем часам дня превращается в черного двойника, бегущего рядом, а к пяти часам становится длинным и очень худым мужчиной. Теплые вечера у телевизора, под шуршание переворачиваемых страниц: его отец глотал книги одну за другой (никогда от них не уставал; слова, слова, слова, его отцу они никогда не надоедали, и Клайв однажды даже хотел спросить, почему, но не собрался с духом). Его мать, время от времени поднимающуюся, чтобы пройти на кухню, сопровождаемая тревожным взглядом сестры и любопытным - его. Звяканье в очередной раз наполняемого стакана, который не пустовал с одиннадцати утра (их отец не отрывался от книги, хотя Клайв предполагал, что он все слышит и знает: Пэтти назвала его глупым лгунишкой и сильно ущипнула, когда он поделился с ней своими мыслями). Жужжание москитов за сеткой, по его разумению, прибавляющее в громкости после захода солнца. Декрет об отходе ко сну, такой несправедливый и неизбежный, отсекающий возражения до того, как они успели прозвучать. Короткий поцелуй отца, пахнущий табаком, мягкий - матери, сладкий и горьковатый, с винным запахом. Голос сестры, советующий матери лечь спать после того, как отец ушел в бар на углу, чтобы выпить пару кружек пива и посмотреть по телевизора матч по рестлингу. Голос матери, советующей Пэтти не совать нос в чужие дела. Светлячки, поблескивающие в темноте, далекий автомобильный гудок, доносящийся в тот самый момент, когда сон утягивал его в длинный, темный тоннель. А потом следующий день, вроде бы такой же, как предыдущий, но не такой. Лето. Оно не просто казалось, оно было долгим.

     Дедушка пристально наблюдал за ним, словно читал его мысли в карих глазах мальчика, знал все слова, которые он мог бы произнести, но не произносил, потому что его губы еще не научились озвучивать язык сердца. И тогда дедушка кивнул, словно хотел подтвердить все мысли, которые пронеслись в голове мальчика, и Клайв внезапно решил, что дедушка сейчас все испортит, сказав что=нибудь успокаивающее и бессмысленное. Не мог он не сказать: "Я все это знаю, Клайви... когда=то я тоже был мальчиком".

     Но дедушка этого не сказал, и Клайв понял, что он совершенно напрасно боялся того, что скажет. Он же имел дело со своим дедушкой, а дедушка, в отличие от других взрослых, не жаловал бессмысленной болтовни. И говорил с жесткостью судьи, выносящего суровый приговор за совершение тяжелого преступления.

     - Все это переменится.

     Клайв вскинул на него глаза. Слова дедушки вызвали у него дурное предчувствие, но ему очень нравилось, как ветер разметал волосы старика. Он подумал, что выглядит дедушка, как проповедник, знающий истину, а не только догадывающийся о ней.

     - Время переменится? Ты уверен?

     - Да. Когда ты подрастешь... лет до четырнадцати. Я думаю, происходит это в тот самый момент когда две половины рода человеческого узнают о существовании друг друга... Тогда и начинается истинное настоящее время. Оно уже не кажется длинным или коротким. Оно движется в реальном ритме. И большая часть жизни проходит в истинном настоящем времени. Ты знаешь, о чем я, Клайви?

     - Нет, сэр.

     - Тогда слушай и запоминай: истинное настоящее время - это твой милый пони. Скажи: "Мой милый пони".

     Оказавшись в дурацком положении, подозревая, что дедушка хочет по какой=то причине разыграть его ("пытается оттянуться за твой счет", - как говаривал дядя Дон), Клайв подчинился. Он ожидал, что дедушка рассмеется, скажет: " На этот раз ты меня уморил, Клайви!" Но дедушка лишь кивнул, и Клайв понял, что ни о каком розыгрыше нет и речи.

     - Мой милый пони. Эти три слова ты никогда не забудешь, если тебе хватит ума. У тебе, по моему разумению, ума хватит. Мой милый пони. В этом истина времени.

     Дедушка вновь достал из нагрудного кармана потрепанную пачку сигарет, долго смотрел на нее, убрал в карман.

     - С четырнадцати до, скажем, шестидесяти лет человек живет во временном режиме "мой милый пони". Случается, правда, что время замедляет свой бег, снова становится долгим, да только радости это не приносит. В эти моменты ты готов отдать душу за время "моего милого пони", а то и за быстрое время. Если мы передашь бабушке то, что я собираюсь тебе сказать, Клайви, она назовет меня богохульником и неделю не будет класть мне в кровать бутылку с горячей водой. Может, и две.

     Тем не менее, губы дедушки изогнулись в подобие улыбки.

     - Если о моих словах узнает преподобный Чэдбенд, он разразится яростной проповедью о том, что не наше дело рассуждать о замыслах Божьих, ибо неисповедимы пути Господни. Но я скажу тебе, Клайви, что я об этом думаю. Я думаю, что Бог - старый злобный сукин сын, который сделал так, что для взрослого время становится долгим только когда он тяжело болен. Скажем, у него переломаны ребра или гниют внутренности. В сравнении с таким Богом мальчишка, получающий удовольствие, втыкая иголки в мух, выглядит святым, на плечи которого садятся птички. Я думаю о том, на сколько растягиваются недели тяжелой болезни, и задаюсь вопросом, а зачем Бог вообще создал живые, разумные существа. Если б хотел, чтобы Ему было куда помочиться, неужели он не мог ограничиться сумахом? За что Он так поступил с Джонни Бринкмайером, который в прошлом году непозволительно долго умирал он рака костей?

    

... ... ...
Продолжение "Мой милый пони" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Мой милый пони
показать все


Анекдот 
Негр выходит из русского бара (естественно пьяный)
Ближайшее дерево для него стало точкой опоры и равновесия.
Держется он вобщем за это дерево, а тем временем к нему подчаливает
русский (примерно в таком же состоянии) и похлопывая по плечу грит:

-Чё домой?
Негр - кивает.
Русский - подставляя сину. ДАВАЙ ПОДСАЖУ!
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100