Железников, Владимир - Железников - Каждый мечтает о собакеПроза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Железников, Владимир Читать целиком Владимир Карпович Железников. Каждый мечтает о собаке
Повесть
---------------------------------------------------------------------
Железников В.К. Повести. - М.: Дет. лит., 1985
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 8 февраля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
В книгу известного детского писателя, лауреата Государственной премии
СССР, входят повести "Жизнь и приключения чудака", "Последний парад",
"Чучело" и другие. То, что происходит с героями повестей, может быть с любым
современным школьником. И все-таки они могут поучить своих сверстников
вниманию к людям, к окружающему. Автор изображает подростков в таких
жизненных ситуациях, когда надо принимать решение, делать выбор распознавать
зло и равнодушие, то есть показывает, как ребята закаляются нравственно,
учатся служить добру и справедливости.
Издается в связи с 60-летием писателя.
Для среднего возраста.
1
В тот день, когда началась вся эта путаница, эта история, из-за которой
я так прославился в школе, я вышел из дому позже обычного.
Все утро я "танцевал" вокруг матери, ждал, когда она - без моих
вопросов скажет, где вчера пропадала допоздна, но она почему-то молчала.
Раньше если она где-нибудь задерживалась, то всегда, еще стоя на пороге в
пальто, начинала докладывать, почему задержалась. А вчера она промолчала и
сегодня продолжала играть в молчанку.
Я выскочил из дому и понесся галопом по Арбату. Хорошо еще, что в это
время на улице нет дневной толчеи и можно бежать без особых помех. И никому
ты не попадешь под ноги, и никто не толкает тебя в спину, и машин мало. И
даже в воздухе еще не пахнет бензином.
Наша школа находится в переулке. А сам я живу на всемирно известном
московском Арбате, рядом с домом, на котором висит серая мраморная доска с
указанием, что здесь в 1831 году жил Александр Сергеевич Пушкин.
Раньше я пробегал мимо этого дома в день по сто пятьдесят раз и не
замечал этой знаменитой надписи. Жил целых тринадцать лет и не замечал. А
тут, в конце прошлого года, к нам пришел новый учитель по литературе и
спросил меня как-то, где я живу. Я ответил. А он говорит: "Знаю, это рядом с
домом Пушкина". Я как дурачок переспросил: "Какого Пушкина?" Вроде бы у нас
с ним общих знакомых с такой фамилией нет. "Александра Сергеевича, - говорит
он. - Того самого, главного... Ты, когда сегодня пойдешь домой, сделай
одолжение, подыми голову и прочитай на доме пятьдесят три надпись на
мемориальной доске".
Я потом около этой доски час простоял, глазам своим не верил. И
представьте, эту доску повесили еще до моего рождения. Полное отсутствие
наблюдательности.
А учитель такой симпатичный оказался, Федор Федорович, мы его зовем
сокращенно Эфэф, и фамилий у него смешная: Долгоносик... Сам литератор, а
фамилия зоологическая. То есть сначала он мне совсем не показался, потому
что у него на каждый случай жизни припасена цитата из классической
литературы, и мне это не понравилось. Что, у него своих слов нет, что ли! Но
потом я разобрался, и это мне даже стало нравиться. Он как скажет
какую-нибудь цитату, так и поставит точку. Коротко, и объяснять ничего не
надо. И еще: когда он говорил эти цитаты, то волновался, а не просто шпарил
наизусть. В общем, настоящий комик.
Сейчас все скажут, что про учителей нельзя так говорить, что они люди
серьезные, а не комики. Но я говорю не в том смысле, что он смешной,
какой-нибудь там хохотун вроде циркового клоуна. Наоборот, он редко смеется,
хотя еще довольно молодой и не усталый, а комик в том смысле, что он
какой-то необычный человек. А для меня все необычные - комики. И слова он
особенные знает, и умеет слушать других, и не лезет в душу, если тебе этого
не хочется. И глаза у него пристальные - разговаривая, он никогда не смотрит
в сторону.
Ну, в общем, мы здорово с ним подружились, и я к нему часто забегал, в
его "одиночку". Так он называет свою однокомнатную квартирку.
И в этой истории он мне здорово помог, как настоящий друг, а то после
скандала с кладом меня прямо поедом ели. Проходу не давали. А он меня
поддержал. Как-то толково объяснил, чего надо стесняться в жизни, а чего -
нет. И я ему поверил, и это меня, можно сказать, спасло.
Собственно, все началось из-за клада.
Нет, все началось из-за Ивана Кулакова.
Нет, все началось, пожалуй, из-за матери.
А может быть, все началось из-за того, что я люблю воображать,
придумывать то, чего никак не должно быть.
2
Я бежал до самой школы и прибежал, как всегда, ровно за пять минут до
звонка.
Влетел в класс и вдруг увидел: на первой парте в моем ряду сидят сразу
двое новеньких: он и она. Парень и девочка.
Парень обыкновенный, а девчонка рыжая-рыжая. Волосы у нее перепутаны.
Не голова, а куст смородины. Сидят и мило беседуют.
Не знаю, как кто, а я люблю, когда появляются новенькие, потому что они
пришли неизвестно откуда и это интересно.
Иду прямо к своему месту, а глаза влево, влево, влево - на новичков. У
меня даже от этого голова закружилась. И тут ко мне сразу подскочила Левка
Попова. Я насторожился: от нее ничего хорошего не жди.
- Здравствуйте, - пропела она сладким голоском. - С чем пожаловали? - А
говорит нарочно громко-громко. Совершенно ясно, что играет на новичков.
"С чем пожаловали?" - какой милый вопросик, просто оригиналка... Мы-то
известно с чем пожаловали: с портфелем, в котором сложены учебники и
тетради. А вы-то чего так орете? И тут я вспомнил, что в этом самом
портфеле, с которым я только что пожаловал, лежит тетрадка по алгебре с
нерешенной задачкой...
Достал тетрадь, чтобы решить эту задачу. А Ленка не уходит, вертится и
крутится возле меня.
- Хочешь, я тебе дам списать задачку? - заорала она снова на весь
класс.
Рыжая оглянулась.
- Хочу, - ответил я.
Ленка бросилась к своей парте, достала тетрадь и услужливо протянула
мне. Это было совершенно на нее не похоже. И тут я увидел, что она отрезала
косы. Гром и молния! Еще вчера была с косами, а сегодня короткие волосы.
- Ты что это? - спросил я.
Просто так спросил, из вежливости.
- Ничего. - Притворяется, что ничего особенного не случилось, любит она
из себя строить актрису.
- А где косы?
- В век атома и нейлона, - сказала Ленка, и опять громко-громко, чтобы
эти новенькие обратили на нее внимание, - косы только мешают.
Конечно, мне было наплевать на ее косы. Девчонка с косами, девчонка без
кос, не все ли равно, но просто неожиданно все это. Знаешь человека сто лет,
как я Ленку, и вдруг он является в совершенно новом виде. Тоненькая, длинная
шея, маленькие уши торчком.
- Ты их совсем остригла?
- Нет, на время, - ответила она. - Завтра приду с косами. - И
засмеялась, что подловила меня.
Я видел, как эта новая улыбнулась и сказала что-то своему соседу.
Видно, ей понравилась острота этой актрисули.
Все они одного поля ягоды. Рыжая оглянулась второй раз, и я на нее так
посмотрел, что, думаю, у нее надолго отпала охота оглядываться. Если захочу,
я умею посмотреть - заерзаешь. Хоть она и новенькая, а пускай знает свое
место. А ты, Леночка, у меня еще попляшешь, мало я тебя таскал за косы,
теперь потаскаю за короткие волосы.
Хотел тут же вернуть ей тетрадь с задачкой. Решил подойти, бросить
тетрадь и заорать на весь класс: "Оказывается, я сделал задачку сам... - И
добавить: - А без кос, между прочим, ты просто селедка..."
Я уже встал, чтобы осуществить свой план, но потом передумал. Неохота
было связываться.
Тут последняя минута проскочила, точно одна секунда, и зазвенел звонок.
Вошел Эфэф.
Он всегда входит стремительно, точно боится опоздать. Оглядит класс и
скажет: "Не будем терять даром времени". Но сегодня у нас урок классного
руководства. На этом уроке Эфэф разрешает говорить что хочешь. Можно даже
шутить и нести всякую чепуховину, можно задавать любые вопросы.
Сразу за Эфэф в класс влетел Рябов. Его все зовут Курочка Ряба. Он хоть
и мой сосед по парте - Эфэф почему-то посадил нас вместе, - но люди мы
разные.
- Почему ты опять опоздал? - спросил Эфэф.
- Понимаете, Федор Федорович, - сказал Рябов, - задумался и проехал
одну лишнюю остановку.
Он начал притворяться, что говорит чистую правду, а на самом деле врал
и кривлялся.
- Что это ты, Рябов, стал привирать, - сказал Эфэф. - Раньше я за тобой
этого не замечал.
Он сделал ударение на слове "этого". Значит, кое-что другое, что ему не
очень нравилось, он за ним замечал. Видно, он намекал на то, что Рябов -
зубрила и остряк-подпевала. Конечно, это никому не может понравиться.
Эфэф склонился к своей старой солдатской полевой сумке, которая ему
досталась в наследство от отца, и все примолкли и вытянули шеи.
И я вытянул шею: раз Эфэф полез в сумку, значит, будет дело. У него там
такие вещички лежат - закачаешься. Он, например, однажды на уроке русского
языка, когда всем до чертиков надоели разговоры об однородных членах
предложения, вытащил из сумки какую-то тоненькую потрепанную книжонку и без
всяких слов предупреждения стал ее читать.
Я до сих пор помню, как Эфэф ее читал, без выражения, тихо,
однообразно, точно не читал, а рассказывал то, что видел сам. А потом, когда
закончил, сказал: "Солдата, который написал эту книжку, уже нет в живых. - И
в сердцах, с обидой добавил: - Рановато он умер".
Книжка пошла по рядам, и каждый ее рассматривал, а когда она дошла до
меня, я открыл ее и прочел: "Эм. Казакевич. Звезда". А ниже от руки было
написано: "Товарищу по землянке". И стояла подпись автора. Это отец Эфэф был
товарищем по землянке. Да, настоящая это была книжка, вся правда про то, как
воевали, и про то, как погибали. Может быть, кто-нибудь ее не читал, так
советую прочитать.
Наконец Эфэф перестал копаться в своей исторической сумке и, к общему
разочарованию, вытащил оттуда обыкновенную ученическую тетрадку в двенадцать
листков.
- Вот тебе тетрадь, Рябов, - сказал он. - Будешь в нее записывать,
сколько раз соврал.
Это точно, он не любил вралей. Он и другим уже давал такие тетради, но
никогда потом про них не спрашивал. Дал тетрадь, и все, а дальше поступай
как хочешь.
- Неплохо выпутался, - сказал Рябов, когда опустился за парту рядом со
мной. - Думал, старик меня не впустит.
Я ничего ему не ответил, потому что Эфэф подошел к новеньким и
поздоровался.
Новенькие встали.
- Как вас величают? - спросил Эфэф.
- Кулаковы, - сказала рыжая. - Его Иван, а меня Тоша. - Она говорила
медленно и совсем не волновалась. - Мы брат и сестра.
Ох и длинный оказался этот Иван Кулаков! На голову выше своей сестры.
- Ну что ж, садитесь, Кулаковы, брат и сестра, надеюсь, мы будем с вами
дружить... Брат и сестра, брат и сестра... - У него была привычка повторять
то, что ему только что сказали, по нескольку раз.
Я же говорю - комик, он повторяет одни и те же слова, а сам в это время
думает, вероятно, про новеньких, и они уже навсегда занимают какое-то место
в его голове. Он теперь об этих Кулаковых будет думать, может быть, до
самого вечера, хотя еще ничего про них не знает. Он всегда так. Он мне
как-то сознался, что любит думать больше про незнакомых, чем про знакомых.
Про знакомых все знаешь, а про незнакомых можешь придумать то, что тебе
хочется.
Я теперь тоже часто, как он, думал про незнакомых. Раньше я всегда
думал про деда, да про мать, да про свой класс, и все". А теперь я увижу
какого-нибудь случайного паренька на улице, какого-нибудь симпатичного
великана, вроде этого новенького, Ивана Кулакова, и целый день про него
думаю и представляю, что он стал моим лучшим другом и мне все-все завидуют.
Я задумался про все это и представил себя уже лучшим другом новенького,
даже не заметил, как вытащил из кармана детскую игрушку - маленькую
деревянную лошадку. Вчера я случайно нашел ее в письменном столе, когда,
поджидая мать, рылся в старых вещах. Люблю я рыться в старых вещах и
вспоминать всякие забытые случаи из своей жизни, которые уже никогда не
повторятся.
Ей было лет восемь, этой лошадке. Мне ее вырезал отец, после того как
мы впервые побывали в цирке. Я до этого ни разу не видел живой лошади, ну
вот он мне ее и вырезал, чтобы я мог с ней играть в цирк и вспоминать, как
мы вместе туда ходили.
А тут Рябов нагнулся и выхватил у меня игрушку.
- Отдай, - тихо сказал я.
- Не отдам, - ответил Рябов. В это время к нам подошел Эфэф, и он
добавил: - Сиди и слушай Федора Федоровича.
Ах, какой он был дисциплинированный! Схватил чужую вещь и еще
выставлялся.
- В чем дело? - спросил Эфэф.
- Вот, - сказал Рябов и протянул мою игрушку.
Все тут же уставились на нас: очень им было интересно посмотреть, что
такое держит Эфэф в руках.
- Маленький, маленький, маленький мальчик, - сострил Рябов. - Ему в
классе скучно, и он принес с собой игрушку.
Все засмеялись. И новенькие тоже повернулись в мою сторону, только они
не засмеялись. На всякий случай держали нейтралитет. А все остальные
смеялись. В нашем классе умеют посмеяться, даже когда не надо.
Эфэф молча отдал мне лошадку.
Он тоже не смеялся. Он не любил, когда перед ним выслуживаются, - у
некоторых учителей это проходит, но не у Эфэф.
Но тут вскочила Зинка Сулоева и сказала:
- Федор Федорович, а Лена остригла косы.
И все сразу переключились на Ленку и забыли про меня. Наконец-то она
добилась своего, все-все смотрели на нее. А главное - эти Кулаковы!
- В век атома и нейлона романтические косы ни к чему, - вставил я. -
Вообще голову надо развивать, а не завивать.
Я заметил, что Эфэф чуть подобрал губы, он всегда так делает, когда
чем-нибудь недоволен. Потом он посмотрел на Ленку, потом перевел глаза на
меня. Какие-то у него были странные глаза: они не видели меня, хотя смотрели
на меня в упор.
Он сказал громко и так медленно:
Не властны мы в самих себе
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Странные стихи. Как это "не властны мы в самих себе..."?
На перемене ко мне подскочила Зинка и своим таинственным телепатическим
голосом прошептала:
- Дай твою руку, и я догадаюсь, о чем ты сейчас думаешь, - и схватила
меня за руку.
А я, точно по какому-то гипнотическому приказу, подумал об этой рыжей,
об этой новенькой. А Зинка страшный человек. На вид обыкновенная толстуха,
но иногда на нее находит, и она угадывает чужие мысли. Или мы в классе
спрячем какой-нибудь предмет, а она находит его.
Пришлось довольно грубо вырвать у нее руку. Мне эти таинственные штучки
были сейчас ни к чему.
- А я догадалась и так! - закричала Зинка.
- Ну чего ты кричишь? - сказал я тихо. - Подумаешь. - И добавил
многозначительно: - Неизвестно еще, что и как...
- А мне известно, а мне известно!.. - закричала снова Зинка уже совсем
не телепатическим голосом, захохотала и выскочила из класса.
3
После уроков прибежал наш вожатый, десятиклассник Борис Капустин. Он
возится с нами пятый год, еще со второго класса, и без конца таскает нас по
каким-то биологическим музеям и промышленным выставкам, а один раз водил в
институт. Там делали операцию собаке не хирургическим ножом, а лучом лазера.
И потом целый час продержал нас на морозе, доказывая, что это была
совершенно особенная операция. Луч лазера, рассекая кровеносные сосуды,
закупоривает их, получается операция без крови. А когда его кто-то перебил,
он огляделся и сказал, что наша компания ему надоела до макушки и что он
мечтает поскорее кончить школу, чтобы избавиться от нас.
Он и правда собирался за один год два класса проскочить - не разрешили.
Он в министерство гонял, там тоже оказались консерваторы. И Эфэф за него
хлопотал, ничего не помогло. Ему сказали, что "закон есть закон", и точка. А
то все начнут прыгать через класс, и в школах еще больше будет путаницы.
Смешно, как будто все люди одинаковые: ведь одни могут прыгать в год
через два класса, а другие - за два года одного класса не могут одолеть, и
им учителя с тоской тройки выставляют. Это же ни для кого не секрет.
Ну, в общем, влетел Капустин в класс, прогремел своими железными
коробками, которыми он вечно набивает карманы. Он в них таскает всякую
живность. И заорал:
- Братцы, выберем звеньевых. Только в современном темпе. Как говорят
американцы "стресс" и "тенш", что значит "давление" и "напряжение".
Сначала образовали четыре звена. И я попал в четвертое. А потом Борис
сказал:
- Всем, кто не попал в первые четыре звена, встать.
Встали: Рябов, Ленка, Зинка-телепатка и двое новеньких.
Неплохая компания подобралась...
Этот Иван Кулаков посмотрел на меня и улыбнулся. Не кому-нибудь
улыбнулся, не остряку Рябову и даже не расстриге Ленке, а мне. И я ему,
конечно, улыбнулся и встал, как будто я еще не попал ни в какое звено.
- А ты чего встал? - спросил Борис.
Я промолчал. Не скажешь ведь, что, по-моему, Кулаков хороший парень и я
хочу быть с ним в одном звене. Борис внимательно оглядел всех стоящих,
понимающе хмыкнул - каждому человеку приятно догадаться - и сказал:
- А звеньевых выберете сами. - Он уже вскочил, чтобы уйти, он уже был
на ходу, но что-то грохнуло у него в кармане, и он тут же вытащил здоровую
железную коробку из-под монпансье.
Мы окружили его.
Он осторожно открыл коробку: там в горстке земли возился какой-то
червяк. Довольно противно так извивался.
Ленка испуганно взвизгнула, а новенькая, эта рыжая, видно бойкая на
язычок, сказала:
- Обыкновенный дождевой червяк.
- Не червяк, а лумбрикус террестрис. Интереснейшее существо: создатель
чернозема.
Ну и тип этот Капустин: "Интереснейшее существо"!
- Мой папа на таких лумбрикусов рыбу ловит, - сказала новенькая и
засмеялась. А смех у нее такой ехидный, и глаза тоже издевательски смеялись.
Другая бы на ее месте ни слова не произнесла, а эта даже на Бориса
замахнулась. А Борис, тоже размазня, вместо того чтобы сказать ей
какое-нибудь "ласковое" слово и мигом осадить - таких надо сразу осаживать,
- смутился и торопливо ушел.
А она посмотрела на меня, и я на всякий случай отвернулся. Попадешь еще
ей на язык, сделает из тебя посмешище на виду у всех.
Когда Борис ушел, мы сели в угол и выбрали по моему предложению
звеньевым Ивана Кулакова. Выбрали единогласно, даже слишком единогласно,
потому что Ленка подняла за него сразу две руки.
- Ладно, ребята, я согласен, - сказал Иван. - Только, чур, один за всех
и все за одного. - Он записал в тетрадь наши фамилии и добавил: - Для начала
запишем, чем занимаются наши родители. Будем по очереди ходить друг к другу,
пусть они нам рассказывают про свою работу.
- Ой, как интересно! - сказала Ленка. - Это просто замечательная идея.
- Наш отец летчик-испытатель, - сказал Иван. - Он может рассказать об
авиации, а мама врач.
"Ничего себе семейка", - подумал я.
- У меня отец инженер-конструктор по автомобилям, - сказала Ленка.
- Это нам пригодится, - сказал Иван и посмотрел на Ленку.
Ленка вспыхнула от радости, точно он сказал ей, что она первая
красавица в мире, а Тошка довольно громко хихикнула.
- Мой отец электросварщик, - сказала Зинка. - А мама лаборантка.
- Мои предки экономисты, - сказал Рябов.
- А твои? - спросил Иван у меня.
Хорошо бы сейчас их всех сразить и сказать, что мой отец, например,
космонавт, а мать хотя бы заслуженный мастер спорта.
- Мама у меня машинистка, - сказал я.
Они все как-то сразу замолчали, видно, я их разочаровал. Может быть,
они меня просто пожалели: мол, у них у всех такие великие отцы и матери, а у
меня мама обыкновенная машинистка. А я ненавижу, когда меня жалеют, это у
меня от отца: он тоже не любил жалости.
- Она каждый день что-нибудь печатает, - сказал я. - И узнает новое.
- Мамы всякие нужны, мамы всякие важны. - Это выступил Рябов.
Он посмотрел на Тошку, я заметил, что он все время сверлил ее глазами,
и захохотал.
- Остроумная Курочка Ряба, - сказал я. - Снесла яичко не простое, а
золотое.
- Слушай, Рябов, это неблагородно, - сказал Иван и выразительно положил
Рябову руку на плечо.
- А что? - замелькал Рябов. - Я ничего плохого не думал... Просто решил
пошутить... Это же всем известные стихи...
- Больше так не шути, - сказал Иван. - Хорошо?
- Хорошо. Пожалуйста, - сказал Рябов.
Мне, конечно, плевать на шуточки этого остряка, и за себя я могу сам
постоять, но все-таки приятно, что этот новичок за меня заступился.
Домой мы возвращались с Иваном Кулаковым. Вблизи он был здорово похож
на свою сестру: такие же блестящие глаза и густая шапка волос. Он налетел на
меня, как ураган.
- Ты мне понравился, - сказал он. - И твоя лошадка мне понравилась...
Я решил, что он надо мной просто смеется, поэтому и вспомнил про
лошадку. Видно, они были с сестричкой два сапога пара: любили посмеяться над
другими... Надо было что-то сказать ему резкое и обидное, чтобы он не лез в
чужие дела, но я не умел придумывать такие слова на ходу. Незаметно
покосился на него, и удивительно: его лицо было совершенно серьезно.
- Старая игрушка, - сказал я. - Отец вырезал.
- Я так и подумал, что она дорога тебе как воспоминание, - сказал он. -
Ты, видно, мечтатель?.. - Он не дал мне вставить ни одного слова. Трещал,
как хороший скорострельный пулемет. Бил бронебойными. Ничего себе стрелок,
высший класс. - А я уже нашел свою мечту. Вот в чем наше различие, но все
равно я предлагаю тебе дружбу... Согласен?
- Согласен, - сказал я.
Ох, до чего же длинный он был, его подбородок болтался где-то над моей
головой. Я отодвинулся, чтобы это было не так заметно. По-моему, он заметил,
что я отодвинулся от него, и догадался почему.
- У тебя неплохой рост, - сказал я. - Пожалуй, возьмут в баскетбольную
команду. У нас там все такие жирафы.
Он ничуть не обиделся, что я обозвал его "жирафом".
- Рост - ерунда. Самое главное - цель в жизни.
Вот это был человек! Я такого еще никогда не встречал, первый за всю
мою жизнь. И мой лучший друг. Ничего себе, повезло.
- А какая у тебя цель в жизни? - спросил я.
- Я буду любить людей, буду стараться делать для них что-нибудь
необыкновенное, - сказал он. - И никогда ничего не просить себе взамен. Как
ты думаешь, это выполнимо?
- Не знаю, - ответил я.
Просто я не готов был к этому разговору, сам я никогда об этом не думал
и не знал, что ему ответить.
- А я каждый день об этом думаю, - сказал он. - Вот только время
медленно тянется. Представляешь, сейчас бы махнуть куда-нибудь на Крайний
Север или на Камчатку, на передовое строительство. А нам всего тринадцать.
Жди-поджидай у родителей за спиной. Надоело.
- Да, - сказал я. - Ждать не очень-то интересно.
Мне хотелось узнать что-нибудь про его жизнь: откуда он появился такой?
Но неудобно было расспрашивать.
Мы остановились около замечательного нового дома в Плотниковом
переулке. Это такой роскошный дом - его знает вся Москва, - широченные окна,
балконы под навесами. И оказалось, что он жил в этом доме. Прямо не человек,
а какой-то волшебник.
- Зайдем, - сказал он.
И я, конечно, согласился. Да и кто вообще бы на моем месте отказался от
такого предложения?
4
Когда я вышел от Кулаковых, был уже шестой час. Самая толкучка на
Арбате, потому что после работы все спешат домой. Толкаются беспощадно, а в
магазинах - как в метро, когда едут на футбол. Я и на футбол не хожу
поэтому, только об этом никому не говорю, а то засмеют: скажут, маленький
мальчик, боится, что ему кости поломают. А мне просто не хочется толкаться.
И потом, если совсем честно, то, когда я смотрю на футболистов, которые
бегают по полю, я всегда думаю о своем. Никак не могу себя заставить следить
за игрой.
Иду себе потихоньку, а впереди меня какая-то парочка: он и она. Смотрю
в спины этой милой парочки, а сам думаю об Иване. Здорово у него все
продумано, а здесь живешь без всякой цели. И вообще-то семейка: отец
летчик-испытатель!
И вдруг я услыхал, что женщина, которая шла впереди меня с мужчиной,
засмеялась. Тут я просто остолбенел, и у меня из головы сразу все выскочило,
потому что эта женщина была моей матерью.
Неизвестно, что было делать: подойти или нет. Это был первый случай в
моей жизни, когда я встретил маму с мужчиной. Ничего, конечно, особенного,
но все же почему-то неприятно. Может быть, потому, что они не просто шли, а
гуляли? И мама мне показалась какой-то другой, необычной: даже в походке,
даже в том, как она держала голову.
На всякий случай я решил отстать, и теперь они маячили немного впереди
меня. Он шел внушительным, размашистым шагом, а мать сыпала рядом с ним. Она
тоже маленькая, вроде меня, и худенькая. На девчонку похожа, у нее на носу
веснушки. Ее на работе поэтому до сих пор зовут просто Галей, хотя ей уже
тридцать три года.
Они свернули в наш двор, а я, чтобы скоротать время, пока они там будут
прощаться, зашел в галантерейный магазин, что находится в бывшем пушкинском
доме. Теперь я этот дом хорошо изучил: он небольшой, всего в два этажа. В
правом его крыле - квартиры, в левом - трикотажный магазин величиной с
небольшую комнату. Если туда заходит сразу пять человек, то повернуться
нельзя.
Как-то я придумал, что именно здесь, где сейчас находится этот самый
крохотный магазинчик, когда-то была комната Пушкина. И после этого я сюда
стал захаживать. Интересно ведь. Приду и стою. Продавщицы, их всего две,
меня уже запомнили. Одна постарше, другая помоложе, у нее на голове башня из
волос. Я с ними здороваюсь и даже собирался рассказать им, в каком
необыкновенном месте они работают. Возможно, они об этом не знают.
Зашел, встал у окна. Почему-то, когда смотришь в окно, люди кажутся
другими, чем они есть на самом деле. Иногда даже знакомых не сразу узнаешь.
Ко мне подошла одна из продавщиц, та, что помоложе, с башней на голове.
Она заглянула в окно через мое плечо: мол, интересно, что я там увидел такое
особенное.
- Что ты все у нас высматриваешь? - спросила она.
- Я? Ничего...
- Ходят здесь всякие, - сказала она, и все, кто был в магазине,
посмотрели в нашу сторону, - а потом с прилавка пропадают вещи.
- Что вы!.. - Я хотел ей объяснить, почему я к ним захожу, но тут я
понял, что она просто меня обозвала вором, а я еще хотел ей про Пушкина
рассказать. - Эх, вы, - сказал я и пошел к выходу.
Потом какая-то сила повернула меня обратно, и я снова подскочил к ней.
- Может быть, вы хотите заглянуть в мой портфель? Пожалуйста. - Я
открыл перед ней портфель и начал тыкать им ей в лицо. - А может быть,
вывернуть вам карманы?.. - Я стал выворачивать перед ней карманы своих брюк
и уронил на пол лошадку.
Поднял ее и вышел. Дотащился до нашего двора, вошел в арку и выглянул:
они все еще стояли у подъезда и разговаривали. Холодно было стоять: в этой
арке вечно сквозняк и пахнет подвалом, а они там беседовали, руками
размахивали, смеялись, видно, ударились в воспоминания.
Но вот он наконец оторвался от моей матери. Она скрылась в подъезде, а
он стал быстро приближаться ко мне. Прошел мимо все тем же размашистым
шагом, что-то напевая себе под нос. Певец какой, распелся! Не люблю я таких,
очень он гладкий и аккуратный и шел по двору без всякого любопытства. И мне,
между прочим, чуть по носу рукой не съездил - хорошо, я успел отскочить, - и
даже не посмотрел в мою сторону.
Я вошел во двор и посмотрел на окна нашей квартиры. Окна как окна.
Ничего на них не написано. Отец просил меня: "Береги мать". А как это
делать? Неизвестно. Она и вчера, видно, из-за него поздно вернулась домой, а
мне ничего не рассказала, хотя мы всегда все выкладываем друг другу. Она
любила мне рассказывать и про сослуживцев, и даже про их семьи. Я никогда
никого не видел из ее сослуживцев, но всех представлял. А тут она, значит,
что-то скрывала от меня.
Двор мне показался коротким: не успел опомниться - и уже стоял перед
нашим подъездом. Ноги мои приросли к месту. Может быть, к тому самому месту,
где только что стояла мать, где три года назад последний раз прошел отец.
И вдруг я почувствовал плечо отца, меня даже качнуло от того, как он
резко и неожиданно прижался ко мне плечом. А теперь его рука обняла меня.
Так хорошо, когда на плече его рука!
Он часто ко мне приходит. Первое время это было всегда ночью. Встанет,
бывало, в самом тесном углу моей комнаты и стоит. Ему там неудобно, потому
что он большой и толстый, а он стоит. Сначала я старался от него отделаться,
начинал вспоминать всякие дневные истории, или содержание каких-нибудь книг,
или просто пел про себя. Но это не помогало, и тогда я стал с ним
разговаривать, вот как сейчас. Одевал его в военные костюмы, нравился он мне
в военном, и развешивал на его груди ордена. Он всю войну был на фронте, и у
него было много орденов. Его два ордена Отечественной войны и польский
"Крест храбрых" до сих пор хранятся у нас, а два ордена Боевого Красного
Знамени пришлось отдать в военкомат. Такой порядок. А жалко, мне нравились
эти ордена.
... ... ... Продолжение "Каждый мечтает о собаке" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |