Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Фантастика - - Долги

Проза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Веллер, Михаил >> Фантастика
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Михаил Веллер. Долги

1


     Чем крепче нервы, тем ближе цель. С этим изречением я познакомился в девятнадцать лет: прочитал татуировку на плече. Плечо смотрелось: мускулистое под жестким загаром, оно как бы подкрепляло смысл надписи. И соответствующее лицо мужчины. Что слова эти из песенки американских матросов времен второй мировой войны, я узнал гораздо позднее.

     У меня нервы скверные. Как у многих. Я долго запрягаю и медленно езжу, виляя по сторонам. Близость цели возбуждает меня сверх меры, перехлестывающий энтузиазм мешается со страхом упустить, и как следствие - паническая суета, затрудняющая дело. Мысленно я всего уже десять раз достиг и столько же раз потерял. И добившись наконец давно желаемого, я испытываю обычно только усталость и легкое разочарование, что ну вот и все.

     Так было и сейчас - но и не совсем так. У меня вышла вторая книга. Не шедевр, греза начинающего, однако и не такая плохая книга, честное слово. На уровне. Телевидение поставило мой сценарий и заключило договор на другой. Тоже - не Штирлиц, но многим вполне понравилось. Я стал профессионалом.

     Занятое мной положение не давало исчезнуть отраде, знакомый на моем месте любому. Удовлетворение лишь подстегивалось некоторыми отзывами вроде "талантливо начинал", "на халтуру разменивается", - подобные высказывания, как правило, исходят от людей, добившихся меньшего, чем ты, и продиктованы, вероятнее всего, завистью. А зависть, по формулировке Скрябина, есть признание себя побежденным... Я - оцениваю свои возможности реально; а профессионализм есть профессионализм: неумно тщиться быть гением в тридцать семь лет.

     И вот в свои тридцать семь я получил возможность "остановиться, оглянуться", - право на передышку. Годы подряд я, без преувеличения, работал много и напряженно. Я писал и переписывал бесконечно, я предлагал десятки вариантов и вносил тысячи поправок. Кто сомневается, как трудно составить себе какое-то литературное имя, пусть попробует сам.

     Теперь я обладал солидной суммой. Деньги гарантировали свободу во времени. Я погасил задолженность за свой однокомнатный кооператив. Раздал долги. И полтора месяца предавался сладостному ничегонеделанию.

     Я просыпался в полдень, наливал из термоса кофе и читали в постели детективы. Бродил днем по музеям и просто по зимнему городу, едва ли не впервые воспринимая его красоту и красоту вообще всего кругом. Высшее, самое тонкое и полное наслаждение всем сущим доступно, наверное, одним бездельникам.

     Характер мой выровнялся, исчезла раздражительность: я посвежел. Я наслаждаюсь жизнью: с повторяемостью наслаждение требует дополнительной остроты: я мог позволить себе роскошь никчемных дел.
2


     Большинство неактуальных вещей, которые мы откладываем, мы откладываем навсегда. Это можно считать слабость характера; или давлением обстоятельств. Можно считать иначе: что не сделано, то не очень-то и нужно. И все же невыполненные намерения, неудовлетворенные желания, по мере времени теряя свою конкретность, превращаются в некий неопределенный груз, тяготеющий на душе. Ощущаешь какую-то незавершенность, неполноценность собственной личности и судьбы. А когда возраст переходит период надежд и откладывать уже некуда, эпизодические отчаяние по поводу проходящих дней сменяется спокойным сознанием несостоятельности.

     Ну, сознанием своей несостоятельности я, положим, не страдал. Главное-то я выполнил. А махнуть рукой на многое вынужден в жизненном движении каждый. Но тихо-тихо подтачивающий червячок, скрытый повседневностью, в моем комфортном состоянии сделался различимым.

     У меня хорошая память на добро. Правда, не хвастаюсь. Вот ответить на него - это, по совести, несколько другое... Нужны деньги, или время, или то и другое, - а усилия направляешь на главное; все грешны...

     Всегда перед появлением денег я решал рассчитаться по застаревшим должкам. Появившись, деньги с абсолютной неотвратимостью тратились на что угодно, должки же продолжали существовать; обычное дело.

     В утешение я вспомнил байку, как один меценат вещал о гордости человека слова, отдающего в срок, и как Маяковский отрубил, что присутствующим литераторам есть чем гордиться кроме отдачи долгов. Я не Маяковский, утешение действовало весьма частично.

     Мне даже представляется, я знаю, с чего у меня возникла эта внутренняя потребность не быть должным.
3


     Во втором классе я проспорил Леньке Чашкину рубль. Споря, я поступал здраво и практично, прямо неловко становилось - запросто, задаром получить Ленькин рубль. Затрудняюсь изложить сомнительной приличности предмет спора. Ленька поплевывая попрал мораль, проявив известную мальчишескую доблесть. За попрание морали платить оказался обязан я. Рубль представлялся мне платой чрезмерной. У меня не было рубля.

     Как все герои, Ленька был великодушен и забывчив. Через несколько дней вопрос о рубле, к моему облегчению, заглох. Радостью я поделился с отцом.

     К моему разочарованию, поддержки в нем я не обнаружил. Отец преподнес мне те истины, что, во-первых, спорить вообще нехорошо, во-вторых, спорить на деньги особенно нехорошо, в-третьих, спорить на то, что не тобой заработано - вовсе плохо, но не отдавать проспоренное - не годится уже совершенно никуда. И выдал рубль.

     Я вручил Леньке рубль. Он принял его, быстро скрыв уважительное удивление, с превосходством насмешки над неудачником и вдобавок дураком. Я ожидал иной реакции. Я слегка обиделся.

     Но жить стало легче: исчезла опасность напоминаний, осталось сознание правильности поступка.
4


     Первый перекос мое представление о необходимости отдавать долги получило на собрание абитуриентов, где Надька Литвинова одолжила у меня рубль до завтра, и это светлое завтра еще не наступило. У нее ни в коем случае руки не были устроены к себе, раздавая пять лет как староста группы стипендии, она вечно себя обсчитывала, кому-то давая больше - и ей не всегда возвращали: легкая натура, не придавала она значения рублю. Рублю я тоже не придавал, а факт - ну засел, что ты поделаешь. Первый раз памятный.

     Позднее я помню всего четыре случая, когда мне не возвращали. Черт его знает, не верится, чтобы всего четыре. Я задолжал куда больше, ого. Хороший я такой, что не помню, или скотина, что мне отдавали, а я нет - затрудняюсь определенно сказать.

     Как я впервые не отдал - тоже помню отлично. В сентябре, в начале второго курса, собирались мы на какую-то пьянку. (Написал "пьянка" и споткнулся - предложат ведь заменить "вечеринкой", "днем рождения". И пусть слово цензурное, общелитературное, всеми употребляемое... А, - я сам раньше заменю...) Да, и мне срочно требовались два рубля, причем не на вино, а на цветы. Кому цветы, зачем - позабылось, но точно на цветы. И занял я у Машки Юнгмейстер, и у Машки дочка кончает школу, и Машка наверняка ни сном ни духом про эти два рубля не ведает - а у меня память. Сколько раз я хотел отдать. Или цветов ей принести. Или конфет. Фиг. Не до того.
5


     Мы все собираемся когда-нибудь раздать все долги.

     И наступает время. Или так и не наступает.

     Господи, деньги у меня есть - больше нужного, машина, дача и лайковое пальто мне ни к чему, родные обеспечены, алименты платить не на кого, ресторанов я не переношу, пить избегаю, нынешние мои знакомые сами в достатке, в я столько в жизни добра от людей видел, клянусь, иногда злобишься: "Стану сволочью - насколько легче заживется", - да оттаиваешь при касании участия человеческого...

     Привлекает и благородная праведность - разбогатев, воздать за добро сторицей. Ну, сторицей - не шибко-то и получится, - но воздать. Желательно с лихвой.

     "Понял?" - сказал я червяку, шевелящемуся в безмятежном довольстве моей души. И червячок явственно пообещал превратиться в благоуханную розу, лучшее украшение этой самой моей души.
6


     По порядку - первый долг следовал Машке. Я запасся бутылкой сухого, тортом, купил букет белых цветов, названия которых и поныне не знаю - они один зимой и продаются у нас, кажется хризантемы, - и отправился.

     Адрес еще уточнил в горсправке.

     Перед дверью постоял. Покурил.

     Машка сама открыла. Толстая, нездоровая на вид. Секунду смотрела, узнавая.

     - Ой, Тишка! - и повисла у меня на шее. - Тыщу лет!

     Я видел ее как бы раздвоенно, не в фокусе, - глазами и памятью, и было чуть больно и печально, пока изображения не совместилась и она не стала прежней Машкой, какую я всегда знал.

     - С цветами! С бутылкой! Ну же ты лапуня!..

     - Машка, - сказал я, - за мной должок.

     Она отодвинулась взглядом.

     Я вынул два рубля и подал:

     - Восемнадцать с половиной лет. Вот - взбрело в голову...

     - Ты что, спятил? - осведомилась Машка с собранным лицом. Она, похоже, заподозрила, что я решил расплеваться и демонстрирую жест.

     - Спокойно, - успокоил я. - Просто я, понимаешь, немножко разбогател, и вдобавок мне нечего делать; и вдруг как-то припомнилось...

     Она с исчезающей опаской послушалась, взяла.

     - И черт с тобой, - удивилась она. - Раньше я за тобой ненормальностей не замечала. Да раздевайся, чего встал. Или только за этим приехал?

     - Обижаешь, мать, - облегченно поспешил я. - Накормишь?

     - Другой разговор. Цветы. Ну обалдеть! Спасибо, - чмокнула меня и впервые удалилась из захламленной прихожей: - Вова! Кто к нам пришел!

     Вовку Колесника, ее мужа, я знал со студенческих времен. Изменился он мало; приветствуя, мы друг друга похлопали.

     Продолжалось обыденно: ну, пришел в гости... быстрое хлопотание, стол, рюмки, цветы в вазе. Представили свою шестнадцатилетнюю дочку, довольно милую, попутно упрекнув ее в слабовыраженности интересов. Сели вчетвером. Машка сияла.

     - Где работаешь-то?

     - Пишу, - сказал я, не то чтобы надеясь, что они меня читали...

     - Да? Где тебя печатали?

     - Ерунда, - небрежно махнул я рукой. - Так, печатаюсь. Телефильм тут недавно, "Зимний отпуск", не смотрели?

     - Нет. А что, ты ставил?

     - Не совсем, - сценарий мой.

     - Так молодец!.. - стали радоваться они. - Его по второй программе еще будут показывать? Знали бы... чего ты не предупредил-то?

     Вовка преподавал в институте, Машка по-прежнему торчала в библиотеке; разговор пошел о делах... Когда-то Машка здорово играла на гитаре. И пела. И могла в стройотряде матом поднять на работу бригаду ребят.

     - ...Гитара-то в доме есть, Машка? - спросил я.

     - С ума сошел, - отреклась она, - десять лет в руках не держу.

     - Возьми-и, - в голос заканючили Вовка и дочь Света.

     После сухого Вовка твердо выдержал супругин взгляд и достал водку. Постепенно все стало хорошо, по-свойски, без нарочитости и напряжения, Машка без повторных просьб сама принесла гитару и пела те, старые песни, и было приятно еще от того, как смотрела на меня - писатель - юная дочка. Отпустили меня только в половине первого, - поспеть на метро. Мне неловко было говорить, что поеду я все равно на такси. Да и - им-то завтра на работу.

     Засыпал я с удовлетворением. Первый пункт намеченной программы был выполнен толково.
7


     Со вторым долгом обстояло сложнее.

     На третьем курсе я одолжил у дяди Валентина червонец.

     Зимним вечером мы с ребятами в общежитии тосковали: изыскание ресурсов окончилось безнадежно. Я плюнул, оделся и пошел к дяде, благо жил он через два дома. Надо заметить, время перевалило за десять, а стопы в его дом я направлял второй раз в жизни.

     Долго звонил, вознамерившись не отступать (они рано ложились). Дверь открылась неожиданно - дядя в ночной старомодной рубашке до пят холодно смотрел на меня.

     Я шагнул, набрал воздуха и принялся сбивчиво врать про замечательный свитер, продающийся срочно и безумно дешево, так необходимый мне в эту холодную зиму, - да и не хватает-то всего восьми рублей. Не дослушав, дядя вышел, вернулся с десяткой, улыбнулся, потрепал меня по плечу, пресек приличествующие расспросы о жизни и здоровье и дружелюбно подтолкнул к выходу.

     Червонец был пропит через полчаса.

     Глубокую симпатию с дядиному стилю общения я храню.

     Дядя умер через несколько лет.

     Я купил шоколадный набор за шестнадцать рублей (дороже не нашел) и поехал к тете, его вдове, которую не видел десять лет.

     Тетя стала суровой и даже величественной старухой.

     - Никак Тихон, - сощурилась она. - Заходи. Никак в гости сподобился. Порадовал. А я думала, уж только на моих похоронах встретимся. В тебе крепки родственные связи.

     Я был препровожден в комнату, картиночно чистую, словно вещи здесь век хранили раз навсегда определенное положение. Последовали наливка и типично родственный разговор, который легко представит каждый... Я не мог решиться. Конфеты лежали в портфеле.

     Но незаметно переключились на дядю: его доброта, таланты... и я в самых благодарственных тонах прочувственно изложил ту давнюю историю. Тетка выслушала спокойно, тихо усмехнулась. И коробку конфет приняла как безусловно должное и приличествующее.

     - Тетя Рая, - приступил я тогда. - Все собираемся, собираемся... Поймите правильно. Свербит у меня... Ерунда, - но... Поймите, мне просто очень хочется, возьмите у меня, пожалуйста, этот червонец.

     - Что ж, - она кивнула согласно. - Давай.

     Мы распрощались друзьями. Я чувствовал, что следующее свидание теперь произойдет раньше ее похорон. Хотя уже в подъезде понял, что вряд ли...

     Чуть-чуть - чуть-чуть продолжало свербить...

     С десятирублевым букетом я поехал на кладбище.

     Там березы гасли в пепельном небе, тени затягивали слабо расчищенные в снегу дорожки. Я долго искал дядину могилу. Найдя, снял шапку, опустил цветы на сумеречный снег.

     - Такие дела, дядя, - сказал я. Закурил и надел шапку - холодно было. Постоял, подумал... - Может, не такое уж я животное, хоть и не общаюсь с родственниками. Дела, знаешь. Да и о чем разговаривать-то при встречах? А по обязанности - кому это нужно, верно?.. Но я помню все. Хороший ты был мужик. Ей-богу, хороший. Пускай тебе воздастся на том свете и за червонец тот, если таковой свет имеется. А я - вот он я...

     То ли вечерний воздух кладбищенский, стоящий и чистый, пахнущий зимним простором, так действовал, то ли само пребывание в месте подобном, то ли просто собой я доволен был, - но уходил я с умиротворением.

     На ночь я перечитал "Мост короля Людовика Святого". Когда-то я тоже хотел написать такую книгу.
8


     "8 р. - Тамаре Ковязиной. (Нечем было срочно заплатить за телефон).

     12.50 - Ваське Синюкову. (Моя доля за диван, подаренный на свадьбу Витье Гулину).

     4 р. - Виталику Мознаиму. (За что?..).

     7 р. - Егору Карманову. (Не хватило на билет из Сыктывкара. И обещал прислать блесны и леску).

     3 р. - Володе Зиме. (Пивбар).

     11 р. - Б.Кожевникову. (Покер.)

     10 р. - Томке Смирновой. (Новый год.)

     40 р. - Витьке Андрееву. (Снятая комната, два месяца.)

     8 р. - Дмитриевым. (Шарф.)

     8.12. Бате (Горшкову). (Пари.)

     4.42 - Боре Тихонову. (Пари.)

     5 р. - Игорю Гомозову. (Оставался без копейки.)

     Володе Подвигину - списаться - Барнаул - обещал прислать парик.

     Кабак - Королеву; Флеровой. Бутылка - Цыпину;
9


     Человек с возрастом определяется, твердеет, исчезает внутренняя коммуникабельность, новых друзей нет, старые удерживаются памятью юности - а при встрече вдруг вместо симпатяги и умницы натыкаешься на полную заурядность: "где были мои глаза?.."

     Старая истина открылась мне не сейчас; а не сентиментален. Я платил по счетам. Червячок постепенно рассасывался, как бы превращаясь в невесомую взвесь, сообщавшую дополнительную прочность веществу души. Но проявилось маленькое черное пятнышко, а как ядро в протоплазме, оно выделялось все отчетливее.

     Долг долгу рознь, не все рублем покроешь. Кто не тешил себя обещаниями когда-нибудь кое-кому припомнить мерой за меру...

     Пятнышко разрослось в слипшийся ком. Я отодрал одно от другого, рассортировал, - и с некоторой даже неожиданностью убедился в исполнимости.
10


     Он унизил меня сильно. Служебная субординация... я проглотил: на карте стояло слишком много.

     Я нашел его. Он был уже на пенсии. День было теплый и талый, с капелью, во дворе за столиком укутанные пенсионеры стучали домино.

     - Круглов? - спросил я.

     Они подняли лица в старческом румянце.

     - Вы мне? - спросил он.

     Я назвался. Он не помнил. Я очень подробно напомнил ему тот год, то лето, месяц, пересказал ситуацию.

     Он заулыбался.

     - Как же, как же... Да, отмочили вы (он чуть замедлился перед этим "вы", по памяти обратившись было на "ты"), - отмочили вы тогда штуку. Выговорил я вам тогда, да, рассердился даже, помню!..

     Я сказал ему в лицо все. Румянец его схлынул, обнажив склеротическую сетку на жеваной желтизне щек...

     Пенсионеры испуганно притихли. Но я был готов к жалости, и она мне не мешала.

     - Я много лет жил с этим, - сказал я. - Теперь мой черед... Квиты! Помни меня.

     Я отдавал себе отчет в собственной жестокости. Но к нему вернулся его же камень.
11


     Первый такого рода долг за мной ржавел со второго класса.

     Мы просто столкнулись в дверях, не уступая дороги.

     - Пошли выйдем? - напористо предложил я.

     - Выйдем?.. Пожалуйста! - принял он готовно.

     Дорожка у заднего крыльца школы, огражденная низеньким штакетником, обледенела. Болельщики случились все из моего класса (он был из параллельного, причем меньше меня). Ободряемый, я ждал с превосходством.

     Скомандовали:

     - Раз! Два!.. Три! - и он ударил первый, и очень удачно попал мне по носу, а я стоял задом прямо к низкому, под колени, штакетнику и, поскользнувшись, перевалился через него вверх ногами.

     Засмеялись мои сторонники.

     Ободренный противник, не успел я вылезти, бросился и изловчился отправить меня обратно.

     Зрители помирали. Я растерялся.

     И в этой растерянности он очень расторопно набил мне морду. Не больно, - не те веса у нас были, но довольно противно и обидно. Я был деморализован.

     - Эх ты, - презрительно бросил назавтра знакомый из его класса, - Василию не смог дать...

     Я так и не дал Василию. Черт его знает: меня били, а бил, и репутацией он не пользовался, бояться нечего было, - а остался его верх.

     Это обошлось мне в пятьсот рублей и неделю времени. Я полетел в Карымскую, где тогда учился, поднял школьный архив, взял его данные и разыскал в Оловянной, в трех часах езды.

     - Ну, здравствуй, Василь, - сказал я сурово, встав в дверях.

     Он испугался, - хилый недомерок, полысевший, рябой такой.

     - Одевайся, - велел я. - Разговор есть. Минут на пару.

     Затравленно озирающегося, я свел его с крыльца в снег, к заборчику, треснул и, подняв под бедра (легонького, не больше шестидесяти), свалил на ту сторону.

     Он поднялся не отряхиваясь. И было не смешно. Но и жалко мне не было. Происходящее воспринималось как бы понарошке. Я знал, что все объясню, и мы посмеемся.

     - Не трусь, - ободрил я. - Лезь обратно.

     И повторил номер.

     Войдя в нечаянный азарт, я довесил ему, пассивно сопротивлявшемуся, напоследок и принялся очищать от снега. Он подавленно поворачивался, случаясь.

     - А теперь выпивать будем, - объявил я. - Зови в гости.

     Он отдыхал один дома (работал машинистом тепловоза) - жена на работе, дети в школе.

     - А помнишь, Василь, - со вкусом начал я, когда мы разделись и сели в кухне, за застеленный клеенкой стол напротив плиты, где грелась большая кастрюля, - помнишь, как во втором классе одному дал?

     Под нагромождением подробностей, с ошеломленным и ясным лицом, он вскочил и уставился:

     - Дак што?.. Ты-ы?!

     Я выставил водку. Мы выпили за встречу. Я, уже привычно, объяснился - зачем пожаловал. Он смотрел с огромным уважением и не верил:

     - Для этого за столько приехал?

     Разговор пошел - о чем еще?.. - о судьбах школьных знакомых...

     - А ты где работаешь?

     - Пишу.

     - В газете?

     - Да не совсем. Книги.

     - Писатель? - осмысливающе переспросил Василь.

     - Так.

     - Писатель, - он даже на стуле подобрался. - А... что написал? Я читал?

     - Э... Вряд ли. - Я назвал свои книги.

     Он подтвердил с сожалением.

     - Обязательно в библиотеке спрошу, - пообещал он, и было ясно, что да, действительно спросит, и даже, возможно, найдет и прочтет, и будет рассказывать всем знакомым, что этот писатель - Рыжий, Тишка из 2-го "Б", которому он когда-то набил морду, а теперь Тишка приехал и ему набил, вот дела, и поставил выпить.

     Суетясь на месте, Василь уговаривал дождаться семьи, пообедать, погостить; приятно и ненужно...

     Я оставил ему адрес. Он кручинился: семья, работа... я понимал прекрасно, что он ко мне не заглянет, да и говорить нам будет не о чем, а принимать на постой его семейство мне не с руки, - но, отмякший сейчас и легкий, приглашал я его в общем искренне.
12


     Подобных должков еще пара числилась. И первый из кредиторов, надо сказать, обработал меня самым лучшим образом. Крепкий оказался мужик. Потом за примочками мне в аптеку бегал и сокрушался. Последующее время мы провели не без удовольствия, он хахал, восхищался моей памятью, очень одобрял точку зрения на долги и все предлагал мне дать ему по морде, а он не будет защищаться; профессия моя ему почтения не внушала, это слегка задевало, но и увеличивало симпатию к нему.

     Я честно сделал все возможное и ощущал долг отданным; он уверял меня в том же, посмеиваясь.

     Мы расстались дружески, по-мужски, - без пустых обещаний встреч.

     С другим обстояло сложнее. Круче.

     Он увел у меня девушку. Такой больше не было. Он увел ее и бросил, но ко мне она не вернулась. Рослый и уверенный, баловень удачи, - чихать он на меня хотел.

     Ночами я клялся заставить его ползать на коленях: типическое юное бессилие.

     Расчет распадался, - разве только он теперь одряб и опустился. Но вопрос стоял неогибаемо: сейчас или никогда.

     Он пребывал в Куйбышеве. Он был главным инженером химкомбината. Он процветал. Я оценил его издали, и костяшки моих шансов с треском слетели со счетом.

     Восемь гостиничных ночей я лежал в бессоннице, а днями обрывал автоматы, уясняя его распорядок. Из гостиницы я не звонил, опасаясь встречной справки. Утром и вечером я припоминал перед зеркалом все, что пятнадцать лет назад на тренировках вбивал в нас до костного хруста знакомый майор, инструктор рукопашного боя морской пехоты.

     Я пошел на девятый день. Я знал, что он один. Я переждал на лестничной площадке, ставя на внезапность, скрепляя на фундаменте своей боязни недолговечную постройку наглости. Я не звонил - я постучал в дверь, угрожающе и властно.

     Он отворил не спрашивая - в фирменных джинсах, заматеревший, громоздкий.

     - Ну вот и все, Гена, - сказала ему судьба моим голосом, и я шагнул, бледнея, в нереальность расплаты.

     И знаете - тут он струхнул. Он отступил с застрявшим вздохом, от неожиданности каждая часть его лица и тела обезволилась по отдельности, это был мой момент, и я обрел действительность в сознании, что не упущу этот момент и выиграю.

     Я ударил его по уху и в челюсть, без всякой правильности, рефлекс мальчишеских драк - ошеломить, и знал уже, что он не ответит, и он не ответил, он закрылся, согнувшись, и инструкторский голос рявкнул из меня, окрыленного: "На колени!", и я дал ему леща по затылку...

     ...и он опустился как миленький. И сказал: "Не надо..."

     И во мне прокрутилась гамма: счастье, облегчение, разочарование, усталость, покой, растерянность. Я пихнул его носком ботинка в мощный зад, и все вдруг мне стало безразлично.

     - Иди ум-мойся, - сказал я и стал закуривать, забыв, в каком кармане сигареты.

     Он нерешительно поднялся и долгую секунду смотрел (он узнал меня) с робостью, переходящей в убедительнейшую любовь. Любовью всего существа он жаждал безопасности.

     - Иди, - повторил я, кивнул, вздохнул и снял пальто. - Быстро.

     Не стоило давать ему опомниться, но у меня у самого нервы обвисли.

     Расположились средь модерного интерьера: лак, чеканка, низкие горизонты мебели. Любезнейший хозяин метнул коньяк. Я припер жестом: заставил принять шестнадцать рублей - стоимость.

     - За то, чтоб ты сдох.

     Он улыбнулся с легкой укоризной, и мы чокнулись.

     - Знаешь за что?

     - Да.

     За это "да" он мне понравился.

     Я имел приготовленный разговор. "Почему ты на ней тогда не женился?"

     - "Ну... можно понять..." - "Я могу заставить тебя сделать это сейчас. Или - крышка, и концов не найдут" (Ужаснейшая ахинея. Я давно потерял ее из вида.) - "Пусть так, допустим даже... Но - зачем?.." - "Да или нет? Быстро! Все!" - Летучее лицемерие памяти: "Я думал иногда... Может, так было бы и лучше..." Вообще - дешевый фарс. Но взгляните его глазами: после прошедшей увертюры первые минуты ожидаешь чего угодно.

     Мы проиграли нечто подобное взглядами. Превратившись в слова, оно обратилось бы фальшью.

     - Я мог бы уничтожить тебя, - вбил я. - Веришь?

     - Да. - Правдивое "да" звучало лестно.

     Ах, реализовалась фантазия, спал долг, да печаль покачивала... Я помнил, какой он был когда-то, и она, и я сам, и как я мучался, и как страдала она - из-за него, и ее страдание я переживал иногда острее собственного, честное слово.

     Я не испытывал к нему сейчас ненависти. Нет. Скорее симпатию.

     - Прощай.

     Он тоже поднялся, неуверенно наметив протягивание правой руки. Я пожал эту руку, готовно протянувшуюся навстречу.

     Когда-то при мысли, чего эта рука касалась, я погибал.

     А почему бы, в конце концов, мне было теперь и не пожать ее?
13


     Зима сматывалась с каждым солнечным оборотом, все более размашистым и ярким; таяло, сияло, позванивало; почки памяти набухли и стрельнули свежими побегами воспоминаний о женщинах и любви.

     И я полетел в Вильнюс, где жила сейчас моя первая женщина, жена своего мужа и мать двух их детей, которая в семнадцать лет любила меня так, что легенды тускнели, и которой я в ответ, конечно, крепко попортил жизнь.

     Я позвонил ей; она удивилась умеренно; я пригласил, и она пришла ко мне в номер - казенное гостиничное убранство в суетном свете дня.

     Статуэтки с кукольными глазами, "конского хвостика", ямочек от улыбки - не было больше; она сильно сдала; во мне даже не толкнулась тоска, - она вошла чужая.

     - Здравствуй, Тихон, - сказала она (а голоса не меняются) с ясной усмешкой, как всегда, уверенно и спокойно. А на самом-то деле редко она когда бывала уверенной и спокойной.

     И инициатива неуловимым образом опять очутилась у нее, несмотря на предполагаемое мое превосходство. Из неожиданного стеснения я даже не поцеловал ее, как собирался.

     Шампанское хлопнуло, стаканы стукнули с тупым деревянным звуком.

     - Говори, Тихон.

     - Я давно... давно-давно хотел тебе сказать... Я очень любил тебя, знаешь?..

     - Неправда, Тихон. - Она всегда называла меня полным именем. - Ты не любил меня. Просто - я любила тебя, а ты был еще мальчик.

     - Нет. Знаешь, когда меня спрашивали: "Ты ее любишь?" - я пожимал плечами: "Не знаю..." Я добросовестно копался в себе... Что имеешь, не ценишь, а сравнить мне было не с чем... обычное дело. Я же до тебя ни одной девчонки даже за руку не держал.

     - Ты мне говорил это...

     Я собрался с духом. Я вел роль. Ситуация воспринималась как книжная. Ничего я не чувствовал, как она вошла - так у меня все чувства пропали. Но я понимал, что делаю то, что нужно.

     - Двадцать лет. Я только два раза любил. Первый - тебя. К черту логику некрологов. Хочу, чтоб знала. Я ни с кем никогда больше не был так счастлив.

     - Просто - нам было по семнадцать.

     - По семь или по сто! Мне невероятно повезло, что у меня все было так с тобой. Ты самая лучшая, знай. И прости мне все, если можешь.

     - Детство... Нечего прощать, о чем ты... Ты с этим приехал? Зачем? Ты вдруг пожалел о том, что у нас не было? Или ты несчастлив и захотел причинить мне тоже боль?

     - Зачем ты... Я только по-хорошему...

     - Что ж. Спасибо. - Она закурила. - Сто лет не курила. Да. Моя Катька уже влюбляется. - Она ушла в себя, тихонько засмеялась...

     - Я хотел, чтоб ты знала.

     - Я всегда это знала. Это ты не знал.

     - А ты - ты ничего мне не скажешь?

     - Спрошу. Ты счастлив?

     - Да. Я жил, как хотел, и получил, чего добивался.

     - Не верится. Ну... я рада, если так; правда.

     Я попытался поцеловать ее. Она отвела:

     - Не стоит. - И вся ее гордость была при ней. - Ты всегда любил красивые жесты.

     - Пускай. Но так надо было, - ответил я убежденно, мгновение желая ее до слез и изрядно любуясь собой.
14


     Душа моя очищалась от наростов, как днище корабля при кренговании. Зеленые водоросли, прижившиеся полипы не тормозили уже свободного хода, я чувствовал себя новым, ржавчина была отодрана, ссадины закрашены, - целен, прочен, хорош.

     Или - я был хозяйкой, наводящей порядок в заброшенном и захламленном доме. Или - лесником, производящим санитарную рубку и чистку запущенного леса: солнце сияет в чистых просеках, сучья собраны в кучи и сожжены, и долгожданный порядок услаждает зрение.

     Мне нравилось играть в сравнения. (А вообще пригодятся - употреблю в какой-нибудь повести).
15


    

... ... ...
Продолжение "Долги" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Долги
показать все


Анекдот 
- Что нужно повесить на елке, чтобы следующий год стал годом достатка и процветания? - Президента с премьером не пробовали?
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100