Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Кундера, Милан - Кундера - Подлинность

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Кундера, Милан
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Милан Кундера. Подлинность



     Перевод с французского Ю.СТЕФАНОВА

     Источник: http://magazines.russ.ru/inostran/1998/11/kund1-pr.html
1


     Она резала ветчину и все никак не могла отделаться от мыслей, пробужденных официантками: как это может случиться, что в мире, где каждый наш шаг контролируется и регистрируется, где люди без конца натыкаются друг на друга, где в супермаркетах за нами следят телекамеры, где человеку не дадут даже заняться любовью, не напустив на него анкетчиков и репортеров ("где вы занимаетесь любовью? сколько раз в неделю? с презервативом или без?"), -- как это может случиться, чтобы кому-то удалось ускользнуть из-под контроля и исчезнуть без следа? Да, она знала эту передачу под наводящим ужас названием "Пропавшие бесследно" -- единственную передачу, которая обезоруживала своей искренностью и печалью, словно во время нее какая-то неведомая внешняя сила вынуждала телевизионщиков отставить в сторону свою обычную развязность; в которой диктор серьезным тоном обращался к зрителям с просьбой сообщить хоть что-нибудь, что помогло бы напасть на след исчезнувшего. В конце таких передач одну за другой показывают фотографии всех "пропавших бесследно", о которых говорилось в предыдущих выпусках; кое-кого из них не удалось обнаружить и за одиннадцать лет.

     Ей представилось, что точно таким же образом она может когда-нибудь потерять Жана-Марка. Остаться одной, в полном неведении, во власти самых жутких предположений. Она не могла бы даже покончить с собой, ведь такой конец был бы предательством, отказом от ожидания, утратой терпения. Она была бы принуждена жить до конца своих дней в непрестанном ужасе.
2

     Она поднялась к себе в номер, кое-как заснула и пробудилась среди ночи после долгой череды сновидений. Они были населены персонажами из ее прошлого: ее мать (давно уже покойная) и, главное, ее прежний муж (она не видела его уже много лет и он был не похож сам на себя, словно постановщик сновидения что-то перепутал в распределении ролей); он был там вместе со своей сестрой, особой властной и энергичной, и со своей новой женой (она ее никогда не видела и тем не менее во сне не сомневалась в ее подлинности); под конец бывший муж принялся одолевать ее туманными эротическими намеками, а его новая супруга поцеловала ее взасос, пытаясь всунуть ей в рот язык. Взаимооблизывание всегда вызывало у нее гадливость. От этого-то поцелуйчика она и проснулась.

     Чувство омерзения, вызванное сном, было таким ошеломляющим, что она попыталась докопаться до его причины. Что ее больше всего смутило, думала она, так это произошедшее во сне полное упразднение настоящего. А она была так сильно привязана к своему настоящему, что ни за какие сокровища не променяла бы его ни на прошлое, ни на будущее. Вот почему она терпеть не может снов: они заставляют смириться с недопустимым равенством между собой различных отрезков одной и той же жизни, с нивелирующей одновременностью всего того, что человеку довелось прожить; они подрывают уважение к настоящему. отрицая за ним его привилегии. Так оно и было в этом теперешнем сне: целый кусок ее жизни исчез куда-то без следа: Жан-Марк, их общая квартира, все прожитые с ним годы; на их месте разлеглось прошлое, его заняли люди, с которыми она давно порвала и которые теперь пытались заманить ее в сеть пошлых эротических соблазнов. Она чувствовала на губах влажные губы женщины (совсем не дурной, -- выбирая актрису на ее роль, постановщик сновидения выказал изрядную требовательность), и это было ей до такой степени противно, что она среди ночи поднялась и пошла в ванную -- как следует вымыться и прополоскать горло.
3

     Ф. был стародавним другом Жана-Марка, они познакомились еще в лицее; убеждения у них были совершенно одинаковые, они сходились во всем и поддерживали тесные отношения вплоть до того дня, когда, уже много лет назад, Жан-Марк внезапно и окончательно разочаровался в нем и перестал с ним видеться. Когда ему сообщили, что Ф., не на шутку расхворавшись, лежит в одной из брюссельских больниц, он не выразил ни малейшего желания навестить его, однако Шанталь настояла, чтобы он это сделал.

     Вид старого друга производил удручающее впечатление: в его памяти он остался таким, каким был в лицее, хрупким, всегда безукоризненно одетым подростком, наделенным таким врожденным изяществом, что рядом с ним Жан-Марк чувствовал себя каким-то бегемотом. Тонкие, почти женственные черты лица, благодаря которым Ф. выглядел прежде моложе своих лет, теперь только старили его: лицо казалось гротескно крошечным, сморщенным, морщинистым -- ни дать ни взять личико египетской царевны, мумифицированной четыре тысячи лет назад; Жан-Марк покосился на его руки: одна из них неподвижно застыла под капельницей, в вену была введена игла; другой он то и дело размахивал, помогая себе при разговоре. Еще в юности, глядя, как его друг жестикулирует, Жан-Марк не мог отделаться от впечатления, что на миниатюрном теле Ф. руки выглядели совсем маленькими, крохотными, словно у марионетки. Это давнишнее впечатление только усилилось во время визита Жана-Марка в больницу -- ребяческая жестикуляция Ф. никак не вязалась с серьезным тоном его речей; друг рассказывал ему, что пролежал в коме много дней, пока врачам не удалось вернуть его к жизни... -- Ты ведь слыхал о свидетельствах людей, прошедших через смерть. Толстой говорит об этом в каком-то из своих рассказов. Туннель -- а в конце него свет. Манящая красота инобытия. А я, клянусь тебе, никакого света не видел. И, что хуже всего, никакого намека на бессознательное состояние. Все сознаешь, все чувствуешь, вот только врачам это невдомек, и они несут в твоем присутствии всякую околесицу, даже такую, которую тебе вроде бы не полагается слушать. Что тебе каюк. Что мозги у тебя набекрень. Он на мгновение запнулся. А потом продолжал: -- Не хочу сказать, что сознание мое было абсолютно ясным. Я все понимал, но это "все" было слегка искаженным, словно во сне. А временами сон переходил в кошмар. Только в жизни кошмар быстро кончается: стоит тебе закричать -- и ты уже проснулся. Но я не мог закричать. Весь ужас был в том, что я не мог. Был просто не способен закричать в самый разгар кошмара. Он снова умолк. А потом продолжал: -- Я никогда не боялся умереть. А теперь боюсь. Не могу избавиться от мысли, что после смерти останешься в живых. Что умереть -- значит жить в бесконечном кошмаре. Ну да ладно. Ладно уж. Поговорим о чем-нибудь еще.

     До своего визита в больницу Жан-Марк был уверен, что ни одному из них не удастся увильнуть от воспоминания об их разрыве и что ему волей-неволей придется сказать Ф. хоть несколько неискренних слов примирения. Но его опасения оказались напрасными: мысли больного просто не могли обратиться к столь ничтожным темам. Как бы Ф. ни хотел "поговорить о чем-нибудь еще", он продолжал распинаться только о своем исстрадавшемся теле. Его рассказ нагнал на Жана-Марка глубокую тоску, но не пробудил в нем ни малейшего сострадания.
4

     Неужто он и вправду такой холодный, такой бесчувственный? Как-то, уже много лет назад, он узнал, что Ф. его предал; словечко, что и говорить, чересчур романтичное, есть в нем что-то ходульное: однажды, на каком-то собрании, где сам Жан-Марк не присутствовал, все ополчились на него так ретиво, что в результате он лишился своей должности. Ф. на этом собрании был. Он был на нем -- и не вымолвил ни единого слова в защиту Жана-Марка. Его крохотные ручки, столь охочие до жестикуляции, не произвели ни малейшего жеста в пользу друга. Боясь допустить ошибку, Жан-Марк провел доскональное расследование выяснил, что Ф. и в самом деле промолчал. Когда сомневаться больше уже не приходилось, он на несколько мгновений почувствовал себя глубоко уязвленным; потом решил никогда больше с другом не видеться; тут же после принятия этого решения его охватило чувство необъяснимо радостного облегчения. Ф. завершал изложение своих напастей; после очередной паузы его личико крохотной мумифицированной царевны прояснилось: -- А ты помнишь наши лицейские беседы? -- Не очень-то, сказать по правде, -- признался Жан-Марк.

     -- Я всегда слушал тебя, как учителя, когда ты заводил речь о барышнях. Жан-Марк попытался вспомнить, но никакого следа этих давних бесед в памяти него не оставалось: "Да что же это такое я, шестнадцатилетний сопляк, мог плести тебе о барышнях?"-- У меня и сейчас перед глазами, -- продолжал Ф. -- Я стою перед тобой и несу какую-то околесицу насчет барышень. Вспомни-ка, что меня мутило при одной мысли о том, что прекрасное девичье тело может служить инструментом для всякого рода секреций; я тебе признался, что видеть не могу, когда барышня сморкается. А ты остановился, смерил меня взглядом и произнес тоном, не допускающим возражений, искренним и твердым: сморкается? Да мне достаточно увидеть, как она моргнет, как веко у нее прикроет роговицу, -- и меня прямо с души воротит. Припоминаешь? -- Нет, -- ответил Жан-Марк.

     -- Да как ты мог такое забыть? Веко, прикрывающее роговицу? Одно выражение чего стоит! Но Жан-Марк не лукавил; он начисто все забыл.

     Впрочем, он даже и не пытался копаться у себя в памяти. Он думал совсем о другом: вот он, истинный и единственный смысл дружбы; она вроде зеркала, в котором ты можешь видеть себя таким, каким был прежде; без вечной трепотни о прошлом между приятелями от этого образа давно бы уже ничегошеньки не осталось.

     -- Веко. Ты и в самом деле ничего не помнишь?

     -- Нет, -- сказал Жан-Марк, а потом произнес про себя: "Ты никак не хочешь понять, что мне начхать на зеркало, которое ты мне подставляешь".

     Ф. чувствовал себя усталым и замолк, словно воспоминание о девическом веке лишило его последних сил.

     -- Тебе следовало бы поспать, -- сказал Жан-Марк, поднимаясь.

     Выходя из больницы, он ощутил неодолимое желание оказаться рядом с Шанталь. Не будь он таким измотанным, он пустился бы в путь тотчас же. Перед приездом в Брюссель он размечтался о том, как плотно позавтракает в гостинице на следующее утро, как спокойно, без всякой спешки отправится обратно. Но, повидавшись с Ф., он поставил свой дорожный будильник на пять часов. 5

     Еле живая после ужасной ночи, Шанталь вышла из гостиницы. По дороге, ведущей к взморью, ей встретились туристы, приехавшие, чтобы провести здесь уик-энд. Их группы были словно подобраны по одной схеме: мужчина катил каталку с младенцем, женщина семенила с ним рядом; лицо мужчины было добродушным, внимательным, улыбчивым, слегка озабоченным и готовым склониться к младенцу, утереть ему нос, унять его вопли; лицо женщины было пресыщенным, рассеянным, самодовольным, а подчас даже непонятно почему злым. Эту схему Шанталь пришлось наблюдать в разных вариантах: идущий рядом с женщиной мужчина катил каталку, а на спине в специальном рюкзачке нес малыша; идущий рядом с женщиной мужчина катил каталку, нес одного малыша на плечах, а другого -- в рюкзачке на животе; идущий рядом с женщиной мужчина не катил каталку, а вел одного ребенка за ручку, трое других располагались у него за спиной, на плечах и на животе. И наконец, женщина самостоятельно, без мужчины, катила каталку; катила так напористо, что любой мужчина позавидовал бы: Шанталь, шагавшая навстречу по тротуару, в последний миг еле успела отскочить в сторону.

     Мужчины запапачковались, сказала себе Шанталь. Они давно уже не отцы, а именно папы, то есть отцы, лишенные отцовского авторитета. Она представила себе, как затевает флирт с таким папой, который катит каталку с малышом, а двух других тащит на спине и на пузе; улучив момент, когда его супруга приклеилась к витрине, она шепотом назначает ему свидание. Что бы он стал делать? Может ли этот мужчина, ставший древом, обремененным младенцами, обернуться на зов незнакомки? И не поднимут ли рев малыши, протестуя против неуместного порыва своего носильщика? Эта мыслишка показалась ей забавной и привела ее в хорошее настроение. Я живу в таком мире, сказала она себе, где на меня никогда уже не оглянется ни один мужчина.

     Потом она вместе со стайкой других ранних пташек очутилась возле береговой плотины: было время отлива; перед ней на добрый километр простиралась песчаная отмель. Ей давно уже не доводилось бывать на нормандском побережье, она и знать не знала о тамошних модных развлечениях -- воздушных змеях и повозках под парусом. Воздушный змей -- это кусок цветной ткани, натянутый на устрашающе жесткий скелет и пущенный по ветру; им можно управлять при помощи двух бечевок, по одной на каждую руку, так, чтобы он поднимался и опускался, кружился волчком, издавал устрашающий звук, похожий на жужжание исполинского слепня, и время от времени зарывался носом в песок, словно потерпевший аварию самолет. Не без удивления она заметила, что змеями забавлялись не дети и подростки, а почти сплошь взрослые. И женщин среди них не было, одни мужчины. Одни папы! Папы без детишек, папы, исхитрившиеся удрать от своих женушек! И они не устремлялись к любовницам, а устремлялись на пляж, поиграть со змеями! 6

     Шагая к побережью, Жан-Марк миновал автобусную остановку. Там не было ни души, кроме какой-то барышни в джинсах и тенниске; без особого воодушевления, но весьма впечатляюще она виляла бедрами, как бы пританцовывая. Очутившись совсем рядом с ней, он заметил ее рот, разинутый в бесконечном ненасытном зевке; эта широко отверстая дыра покачивалась в такт машинально танцевавшему телу. Она танцует, не переставая скучать, сказал себе Жан-Марк. Он добрался до набережной; внизу, на пляже, виднелись мужчины; запрокинув головы, они запускали в небо воздушных змеев. Запускали с таким увлечением, что Жан-Марк поневоле вспомнил свою старую теорию: есть три вида скуки -- скука пассивная: барышня, которая танцует, зевая; скука активная: любители воздушных змеев; скука бунтующая: молодежь, поджигающая автомобили и бьющая витрины.

     Чуть подальше на пляже развлекались подростки лет двенадцати-четырнадцати в больших разноцветных шлемах, под тяжестью которых пошатывались их небольшие фигурки; они толпились вокруг каких-то странных машин: крестовина из металлических прутьев с одним колесом спереди и двумя сзади; в середине, в неглубокой продолговатой выемке, можно было вытянуться полулежа; над нею торчала мачта с парусом. Зачем ребятишкам каски? Наверняка этот вид спорта -- занятие небезопасное. И все же, сказал себе Жан-Марк, эти штуковины куда опаснее для гуляющих, так почему же им не предлагают каски? Потому что те, кто игнорирует организованные формы досуга, должны считаться дезертирами великой и всеобщей битвы со скукой; не заслуживают они ни внимания, ни каски.

     Он сошел по лестнице, ведущей к пляжу, внимательно вгляделся в далекую морскую кромку, стараясь среди крохотных силуэтов разглядеть фигурку Шанталь, и наконец приметил ее: она остановилась, чтобы полюбоваться волнами, парусниками, облаками.

     Он прошел мимо ребятишек: инструктор помогал им устроиться на парусных тележках, которые уже начинали медленно катиться по кругу. Другие, чуть поодаль, уже неслись во всю прыть. Только от паруса, управляемого с помощью веревки, зависело направление повозки, которую можно было при случае повернуть, избегая столкновения с гуляющими. Но способен ли неумелый любитель по-настоящему справиться с парусом? И так ли уж совершенна эта тележка, чтобы покорно подчиняться воле водителя?

     Разглядывая эти повозки, Жан-Марк вдруг заметил, что одна из них со скоростью метеора несется по направлению к Шанталь; это заставило его напрячься. На повозке лежал какой-то старик -- ни дать ни взять космонавт внутри ракеты. Находясь в таком положении, он не мог видеть ничего, что происходит вокруг. Сумеет ли Шанталь вовремя отскочить в сторону? Жан-Марк чертыхнулся, вспомнив о ее беззаботной натуре, и прибавил шагу. Теперь она стояла к нему вполоборота.

     Она повернула назад, но, судя по всему, не видела его: походка ее была по-прежнему медлительной -- походка женщины, погруженной в свои мысли и не смотрящей по сторонам. Ему хотелось крикнуть ей: да не будь ты такой рассеянной, поберегись этих идиотских тележек, снующих по пляжу! Внезапно он представляет себе ее тело, по которому проехалась тележка. Шанталь простерта на песке, вся в крови, парусный драндулет несется дальше, а он со всех ног мчится к ней. Эта картина так потрясла его, что он и впрямь начинает выкрикивать ее имя, но ветер сильный, пляж необъятный, расслышать его невозможно; сколько ни кричи, как ни рыдай -- все это останется чем-то вроде сентиментального театрика. Захлебываясь слезами, он переживает несколько секунд смертного ужаса.

     Потом, подивившись этому странному истерическому припадку, снова заметил ее вдалеке: она беззаботно прогуливалась -- невозмутимая, спокойная, очаровательная, бесконечно трогательная, и он улыбнулся, вспомнив только что разыгранную им трагикомедию, улыбнулся, даже и не думая ни в чем ее упрекать, ибо смерть Шанталь всегда при нем с тех самых пор, как он ее полюбил; он и в самом деле пустился к ней со всех ног, махая на бегу рукой. Но она снова остановилась, снова засмотрелась на море и далекие парусники, не замечая мужчины, делавшего ей знаки.

     Ну наконец-то! Она обернулась в его сторону, вроде бы заметила его; сам не свой от счастья, он еще раз поднял руку. Но она не обратила на него внимания, не двигаясь, следила взглядом за удлиненной полоской моря, ласкающего песок. Теперь она стояла к нему в профиль; то, что он сначала принял за шиньон, оказалось платком вокруг головы. По мере того как он подходил к ней все ближе и ближе (торопливым, но не таким уж быстрым шагом), эта женщина, которую он принял за Шанталь, превращалась в старуху, безобразную и совершенно чужую.
7

     Шанталь скоро надоело вглядываться в пляж с набережной и она решила подождать Жана-Марка в номере. И тут на нее навалилась жуткая сонливость. Чтобы не испортить себе удовольствие от встречи, она решила, что ей не мешало бы выпить кофе, да побыстрей. Она свернула в сторону и направилась к громоздкому сооружению из бетона и стекла, в котором размещались ресторан, кафе, игровой зал и несколько торговых киосков.

     Вошла в кафе; в уши ударила оглушительная музыка. Скривившись от досады, она двинулась вперед между двумя рядами столиков. В просторном пустующем зале на нее уставились двое мужчин: один, помоложе, в черной форме официанта, облокотился на стойку; другой, постарше, здоровенный детина в тенниске, торчал в глубине зала.

     Собираясь присесть, она обратилась к здоровяку: -- Вы не могли бы выключить музыку? Он двинулся к ней:

     -- Простите, я не расслышал.

     Шанталь взглянула на его лапищи, украшенные наколкой: голая баба со здоровенными грудями, а вокруг нее обвивается змей.

     Она повторила чуть настойчивей:

     -- Я о музыке, сделайте ее потише.

     -- О музыке? -- удивился тот. -- Неужели она вам не нравится?

     Шанталь заметила, что официант, пройдя за стойку, врубил рок на всю катушку.

     Тип с наколкой был теперь совсем рядом. Его ухмылка не сулила ничего хорошего. Она пошла на попятную:

     -- Нет-нет, я ничего не имею против вашей музыки.

     -- Я был уверен, что она вам понравится. Что прикажете подать?

     -- Ничего, -- сказала Шанталь. -- Я зашла просто взглянуть. У вас тут очень мило.

     -- Тогда почему бы вам не остаться? -- раздался за ее спиной омерзительно слащавый голос молодого человека в черном; он снова переменил место, оказавшись между двумя рядами столиков и загородив единственный проход к двери. Его заискивающий тон вызвал у нее что-то вроде паники. Она почувствовала себя в ловушке, которая того и гляди захлопнется. Нужно действовать, да побыстрее. Путь к отступлению преграждал молодой человек, с ним не разминуться. Будь что будет, решила она, и двинулась вперед. От слащавой улыбки официанта екнуло сердце. В последний момент он пропустил ее, сделав шаг в сторону.
8

     Спутать внешнее обличье любимой с внешностью другой женщины! Такое случалось с ним не раз. И всегда его охватывало чувство удивления: неужели разница между нею и другими и впрямь так уж невелика? Как это получается, что он не в состоянии узнать силуэт самого любимого, ни с кем не сравнимого существа?

     Он отпирает дверь в номер. Наконец-то она у него перед глазами. На этот раз никакого сомнения нет, это она, только совсем на себя не похожая. Лицо постарело, во взгляде сквозит непонятная злость. Словно бы женщина, которой он махал рукой на пляже, отныне и навсегда заняла место любимой. Словно бы он должен понести наказание за то, что не сумел ее узнать.

     -- Что с тобой случилось? Что произошло?

     -- Ровным счетом ничего, -- ответила она.

     -- Как это ничего? Ты сама на себя не похожа.

     -- Просто я очень плохо спала. Можно сказать, не спала совсем. И утро выдалось скверное.

     -- Скверное утро? Это еще почему?

     -- Да нипочему, просто так. Ни из-за чего.

     -- Расскажи все-таки.

     -- И рассказывать нечего.

     Он продолжает настаивать. В конце концов ей удалось вывернуться:

     -- На меня больше не оглядываются мужчины.

     Он смотрит на нее, не в силах понять, что же такое она говорит, в чем смысл ее слов. Ей грустно оттого, что на нее не оглядываются мужчины? Его так и подмывает спросить: ну а я-то? А я? Я ведь рыскаю за тобой по всему пляжу, зову тебя по имени, захлебываясь от слез, готов по твоим следам обежать всю планету!

     Но ничего этого он не говорит. А только медленно и тихо повторяет ее собственные слова:

     -- На тебя больше не оглядываются мужчины. Неужели от этого у тебя испортилось настроение?

     Она краснеет. Краснеет так, как давно не краснела. Эта краска на лице словно бы выдает какие-то постыдные желания. Желания столь неодолимые, что Шанталь не может удержаться и повторяет:

     Да, все дело в мужчинах: они больше не оглядываются на меня.
9

     Когда Жан-Марк показался в дверях номера, ей от всей души хотелось напустить на себя бодрый вид; она была бы рада броситься ему на шею, но не могла; после происшествия в кафе нервы у нее были натянуты до предела, все вызывало раздражение; она до такой степени погрузилась в свои мрачные мысли, что боялась, как бы ее нежный порыв не показался принужденным и вымученным.


     Потом Жан-Марк спросил у нее, что же произошло. Она сказала, что плохо спала, что чувствует себя усталой, но убедить его ей не удалось, и он продолжал гнуть свое; не зная, как ускользнуть от этой любовной инквизиции, она решила выдать ему что-нибудь позабавнее; тогда-то ей на ум и пришла ее утренняя прогулка, встреча с мужчинами, превращенными в детоносные деревья, а в голове всплыла пустяковая полузабытая фраза: "На меня больше не оглядываются мужчины". Она прибегла к ней, чтобы избежать сколько-нибудь серьезного разговора; постаралась обронить ее как можно легкомысленней, но, как ни удивительно, голос ее оказался горьким и меланхоличным. Она ощущала, что эта меланхолия словно прилепилась к ее лицу, и тут же сообразила, что будет неверно понята.

     Он впивался в нее неотрывным сосредоточенным взглядом, и ее не покидало чувство, что этот взгляд раздувает в глубине ее существа какое-то подспудное пламя. Это пламя выжигало ей нутро, пробиралось в грудь, опаляло щеки, она услышала, как Жан-Марк повторил вслед за ней: "На тебя больше не оглядываются мужчины. Неужели от этого у тебя испортилось настроение?"

     Она чувствовала, что пылает как головешка и что по ней ручьями струится пот; она сознавала, что эти красные пятна на лице придают ее пустяковой фразе непомерную значительность; ему должно было казаться, что этими словами (такими, в сущности, безобидными) она выдала себя, выставила напоказ какие-то свои тайные склонности, что заставило ее зардеться от стыда; чистое недоразумение, да и только, но она оказалась не в силах его объяснить, потому что такие вспышки румянца одолевали ее не в первый раз; прежде она не признавалась даже самой себе в их истинной причине, но теперь уже не приходилось сомневаться в том, что они означают, и именно поэтому она не хотела, не могла о них говорить.

     Приступ жара оказался затяжным и, в довершение всех мучений, происходил на глазах у Жана-Марка; она уж и не знала, что ей делать, куда деваться, как укрыться от этого пронизывающего взгляда. Смущенная до крайности, она повторила ту же фразу в надежде, что ей удастся поправить все то, что не удалось в первый раз, что она сумеет произнести ее как бы в шутку, для потехи, для забавы: "Да, все дело в мужчинах -- не оглядываются на меня, и все тут". Но ничего не вышло, фраза прозвучала еще меланхоличнее, чем раньше.

     В глазах Жана-Марка внезапно вспыхнул знакомый огонек, фонарик спасателя: "А я? А я? Как ты можешь думать о мужчинах, которые на тебя не оборачиваются, когда я готов бежать за тобой хоть на край света?"

     Она почувствовала себя спасенной: ведь голос Жана-Марка -- это голос самой любви, голос, о существовании которого она позабыла в миг замешательства, голос любви, исполненный ласки и заботы; вот только жаль, что сейчас она еще не готова его слышать; он доносится как бы издалека, из непомерного далека; чтобы довериться ему, нужно еще вслушиваться да вслушиваться.

     Потому-то она словно одеревенела, когда он хотел стиснуть ее в объятиях; она боялась прижаться к нему, боялась, как бы ее покрытое испариной тело не выдало тайну. Миг был слишком краток, она не успела справиться с собой, сдержать свой жест и оттолкнула его застенчиво, но решительно. 10

     Да была ли она на самом деле, эта неловкая встреча, лишившая их способности к объятиям? Сохранились ли в памяти Шанталь эти краткие миги непонимания? Помнит ли она о своей фразе, переполошившей Жана-Марка? Все это как ветром сдуло. Эпизод забылся, подобно тысячам других. Часа через два они уже обедали в гостиничном ресторане, весело болтая о смерти. О смерти? Начальник Шанталь попросил ее подумать о рекламной кампании в пользу похоронного бюро Люсьена Дюваля.

     -- И не над чем тут смеяться, -- сказала она смеясь.

     -- А они-то смеются? Твои сослуживцы. Неужели им не кажется потешной мысль устроить рекламу для смерти? И твой начальник, этот старый троцкист! Ты всегда говоришь, что ума у него хоть отбавляй.

     -- Ума у него хоть отбавляй. Он логичен, как хирургический скальпель. Съел собаку на Марксе, психоанализе и модернистской поэзии. Любит рассказывать, что в литературе двадцатых годов, в Германии или где-то там еще, было поэтическое течение, воспевавшее повседневность. Реклама, по его мнению, задним числом реализовывает эту поэтическую программу. Претворяет простейшие житейские факты в подлинную поэзию. Благодаря ей обыденность обрела голос, научилась воспевать себя.

     -- И что умного ты видишь в таких банальностях?

     -- Тон циничного вызова, которым он их произносит.

     -- Он смеется или напускает на себя серьезный вид, говоря тебе о рекламе для смерти?

     -- Улыбка, способная держать вас на почтительном расстоянии, всегда придает начальству известную элегантность, и чем большей властью оно обладает, тем более обязано выглядеть элегантно. Но его отстраненная улыбка не имеет ничего общего со смехом таких людей, как ты. Мой начальник очень чувствителен к подобным тонкостям.

     -- Тогда как же он выносит твой смех?

     - Странный вопрос, Жан-Марк: при нем я никогда не смеюсь. Не забывай, я существо двуликое. Я научилась извлекать из этого кое-какие удовольствия, но поверь, что иметь два лица не так-то просто. Тут нужны постоянные усилия, постоянная самодисциплина. Ты пойми: все, что мне приходится делать, я в той или иной степени стараюсь делать как следует. Хотя бы ради того, чтобы не лишиться своей должности. А ведь это очень трудно -- работать как следует и в то же время ни в грош не ставить свою работу.

     -- О, это ты можешь, на это ты способна, в этом ты просто гениальна.

     -- Да, иметь два лица я могу, только не в одно и то же время. Когда я с тобой, я нацепляю на себя насмешливую личину, когда в конторе -- личину серьезную. Я принимаю заявления и документы от людей, которые желают устроиться к нам на работу. Я должна либо порекомендовать их, либо дать им от ворот поворот. Среди них встречаются и такие, кто, судя по заявлениям, выражается на супермодерновом языке со всеми его штампами, жаргонными оборотами и со всем его непременным оптимизмом. Никаких личных встреч и бесед в таких случаях не требуется -- я ненавижу их заочно. Но понимаю, что именно они будут хорошо работать, как говорится, из кожи лезть вон. Попадаются и те, что в другие времена наверняка посвятили бы себя философии, истории искусства или преподаванию французского, но сегодня, за неимением лучшего, ищут место у нас. Я знаю, что втайне они это место презирают, и, следовательно, могу считать их своими собратьями. А мне приходится принимать решение.

     -- И как же ты его принимаешь?

    

... ... ...
Продолжение "Подлинность" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Подлинность
показать все


Анекдот 
Я, когда служил в армии, спросил у прапорщика:
- Есть такая профессия защищать Родину. А есть профессия, чтобы Родина защитила меня?"
- Есть.- ответил прапор - Станешь памятником - будешь под охраной государства.
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100